не о впечатленьях. Ну, что ж ты замолчала о тряпках, или уж тебе не нужно более ничего. Послушай, милая Таня: скажи мне, что бы прислать тебе отсюда, я не придумаю, что тебе может сделать удовольствие, а до смерти бы хотелось что-нибудь
92
петербургское послать тебе, ты меня утешишь безмерно, если скажешь, ну хоть безделицу какую, по картинной, или по музыкальной, или по тряпичной части, голубчик мой, утешь, скажи.
Жаль Медведеву, всей душою жаль!!
Прощай, целую тебя, моя душечка. Господь да сохранит и помилует вас.
Твоя Н. Герцен.
Ну уж здесь-то и не знаю, что прибавить, там я написал «Аминь», тем и кончил, оно и назидательно — стало, ничего не приписывать, да сделать трудно, потому что уж приписал. Ну, пожалуй, вымарайте и оставайтесь на предшествующем Амине.
84. Ю. Ф. КУРУТА
26 ноября 1840 г. Петербург.
Скоро настанет и январь, милостивая государыня Юлия Федоровна, а носился слух, что в январе Иван Емануйлович будет здесь. С каким истинным удовольствием увидим мы вас здесь, среди этого неприветного, отталкивающего общества! Нет, я остаюсь москвич au fond de l’âme84[84], и там скучно, но здесь скучнее.
Паста здесь и весьма недовольна приемом; я слышал ее, это не бархатное пение, как вы выражались, а крик уязвленной львицы. Ужасный голос — бог знает грации столько ли, сколько силы. Я слышал известную Гейнефетер в «Норме», на «Casta Diva» вспомнил Ольгу Ивановну. Жду теперь «Дон-Жуана», в котором, говорят, будут участвовать, сверх Гейнефетер,
Гомберт (тенор) и пр. Ферзинг здешний — истинно отличный певец. Я еще «Дон-Жуана» не слыхал никогда. Теперь кричат о бенефисе Тальони, который будет на днях, на прошлой неделе кричали о том, что будочник у Синего моста зарезал и ограбил какого-то купца и, пойманный, повинился, что это уж шестое душегубство в этой будке. Вот наши новости. Засим снова и снова от души свидетельствуя мое глубочайшее почтение Ивану Емануйловичу и всему семейству вашему, честь имею пребыть покорнейшим слугою.
А. Г е р ц е н .
Р. Б. Не знаю, как благодарить вас за вашу память о таких безделицах, как о 23 ноябре.
93
85. А. X. БЕНКЕНДОРФУ
8 декабря 1840 г. Петербург.
Сиятельнейший граф!
У меня нет другого права беспокоить ваше сиятельство, кроме права несчастия, кроме права глубокого чувства моей невинности и чистой совести. Я не смел, не мог ни оправдаться, ни испросить себе льготы давеча, пораженный мыслью, что я снова навлек на себя неудовольствие государя императора, что я сделался как бы недостоин милосердого дозволения служить в Петербурге. Теперь, обдумывая с горькими слезами все случившееся, я клятвенно должен повторить, что совесть моя чиста, я пересказал в семейном кругу слышанную новость, и пересказал ее как слышал — я не могу верить, чтоб случай этот мог разом лишить меня всех надежд, всех упований на милосердие государя императора. Сиятельнейший граф, вас господь избрал, чтоб быть посредником между монархом и всяким удрученным горестью, и я с полною доверенностью кладу судьбу мою под покровительство вашего сиятельства. Испросите мне как последнюю милость дозволение ехать на службу в Москву, там живет свои последние годы мой отец, старик 73 лет, там родные моей жены. Перевод во всякий другой город убьет старика. — О граф, не положите на мою совесть смерть отца, это доведет меня до совершенного отчаяния, не заставьте меня так горько, так ужасно заплатить за слова, сказанные если и неосторожно, то наверное без злого намерения. Государь милосерд и к преступным, я верую в его милосердие — и умоляю его повелеть перевести в Москву, повергните к стопам его последнюю просьбу мою — и целая жизнь моя будет доказательством, достоин ли я этой милости.
Позвольте надеяться, что ваше сиятельство будете так милостивы, что сообщите или прямо мне или в место моего служения ответ на мою просьбу.
Честь имею пребыть с глубочайшим уважением, милостивый государь, вашего сиятельства покорнейшим слугою.
Александр Г е р ц е н .
С.-Петербург.
8 декабря 1840.
86. Ю. Ф. КУРУТА
Середина декабря 1840 г. Петербург.
Одно из самых полных, самых святых наслаждений в жизни людей — это мысль, что пространство не делит людей и что время не в силах своей гуммиластиковой лапой стереть память о прекрасных мгновениях. Мы забываем только то, к
94
чему совершенно равнодушны, чего не любим. Чего не любим, то будто и не существует. Напротив, то, что человек любит, почитает, — то вечно с ним, в нем. Так и вы часто бываете с нами, и мы тогда несколько юнеем, возвращаемся к нашим прекрасным FHtterwochen85[85] и благословляем тысячу раз встречу с вами.
После того как я не имел чести вас видеть, я в самом деле состарился, я ежегодно проживаю лет пять и уверен, что если вы встретите меня через год, то спросите: «Кто этот старичок, не смотритель ли владимирской библиотеки, который вечно удит рыбу»? Да, я буду похож на него.
Но я неизлечимый болтун, взял перо, чтоб принесть вам и Ивану Емануйловичу усердные и искренние повдравления — и этого именно не сделал.
Софии Федоровне и всему почтенному семейству вашему позвольте мне просить засвидетельствовать мое глубокое уважение.
87. Ю. Ф. КУРУТА (приписка)
19 декабря 1840 г. Петербург.
Позвольте и мне, милостивая государыня Юлия Федоровна, поздравить вас с милостью, полученной Иваном Емануйловичем, и ему передать и мое поздравление и усердное желание скорого перемещения. Ольге Александровне передали все, что вы изволите писать, я и Наташа бываем у нее довольно часто. Вы, вероятно, услышите от наших не вовсе радостную весть об нас. Провидение знает, какими путями оно ведет.
Поздравляю вас и с Новым годом. Чудеса — в прошлый Новый год, т. е. 1 января 1840, я приехал из Петербурга в наш мирный Владимир, и впереди предстояло так много, «и месяц с правой стороны» светил. Вот опять Новый год — «и месяц с левой стороны».
В заключение я попрошу вас передать Ольге Ивановне мое почтение и сказать Софии Федоровне, что чем ближе подходит время для Наташи, тем чаще вспоминаем мы всю бессчетность ее одолжений.
Душевно преданный А. Г е р ц е н .
19 декабря 1840.
С.-Петербург.
На обороте: Ее превосходительству милостивой государыне Юлии Федоровне Курута.
В Москве.
95
1841
88. Т. А. и Н. И. АСТРАКОВЫМ
17 января 1841 г. Петербург.
Рукой Н. А. Герцен:
С.-Петербург. 1841.
Душка моя, милая Таня! Давно, давно я не писала тебе, за что даже получила выговор и от Александра; как, почему, отчего — оставим без ответа. Мы вспоминали о тебе в твои именины, сердечно поздравляли тебя, да и так-таки я часто о тебе думаю, часто хочется посмотреть на тебя, поговорить с тобою, ты ведь славное созданье, я ужасно люблю тебя, хотя в нас нет ни на волос сходства, а моей душе так хорошо меняться с твоею и мыслями и чувствами, в твоей столько истинного, натурального — да, Таня, люблю я тебя очень, и ты стоишь того.
Каково было мое удивленье получить через день после одного письма — другое от тебя, признаюсь, такой глупости я не ожидала от тебя, тебе хочется что б то ни было — да Брюллова — шут, пришлю что-нибудь перед отъездом из Петербурга. «Лиси язвини имеют», мы же не знаем, куда голову приклонить. И со всем тем — прелестна жизнь, Таня, о, иногда я так вполне чувствую свое счастье, что грудь становится тесна, и тут всегда мне захочется ясного, открытого неба, солнца, простора… а мы едем в Новгород, тоже серо-зеленое небо, туман, грязь, сырость — нехорошо. — Что делать, не здесь, видно, соединение всего лучшего — без ропота Ему надо покориться. Летом мы увидимся, если богу угодно будет, я со всею мелкотою буду в Москве, а Александр — не знаю. Что сказать тебе нового — мы живем совершенно внутреннею жизнию, тишина, однообразие, но хорошо, хорошо…
Маленький наш Александр — чудо, Таня, что-то выйдет из него! Я совершенно здорова. Будь и ты, моя милая душка, и здорова и счастлива, обнимаю тебя, господь с тобою. Люби, не забывай твою
Николаю жму крепко руку. Шушка обнимает тебя, о, как бы он тебя полюбил.
Я сейчас возвратился с «Fidelio» Бетховена, Наташа спит, а еще рано, я взялся перебирать бумаги и нашел это письмо и принялся сказать и от себя несколько слов вам, Татьяна Алексеевна и Николай.
96
В последнее время было и черное, ну да чарка выпита до дна, разве подольют еще. — Что делать, розы без шипов редки, царевич Хлой искал их очень долго, как я читал в детской книжке.
Мы едем — да, вероятно, дошли слухи до вас — в Новгород. Это один из самых плохих городов на земном шаре — что делать. Было бы внутри души и дома неплохо.
Брюллова картина плохая стоит 100 рублей, а получше 200 и 150, вот причина, по которой мы ее пошлем только мысленно, а вместо его портрета буду иметь честь прислать его бюст и притом купленный не у носячих, а в здешнем физионотипе, за сходство отвечает
А. Г е р ц е н .
17 января.
89. Ю. Ф. КУРУТА
17 января 1841 г. Петербург.
Мне очень хотелось в Одессу — самый новый город в России, меня перевели в Новгород — самый старый город. Судьба не перестала тешиться мною, дай бог, чтоб в тундрах новогородских я нашел долю того привета, как в милом Владимире, и ежели Владимир рад, что мы его поминаем с любовью, он должен Золотыми воротами своими поклониться вам, милостивая государыня Юлия Федоровна. Что будет, то будет; я употреблю все силы не заживаться в Новгороде, хочется в Тверь, там некогда расцветал Дмитрий Небаба, а как расцвел — изволите сами знать. — Признаюсь, несколько я устал от кочевой жизни, но я безропотно вручаю внешнее моей жизни судьбе, внутренняя доля независима от нее.
Засвидетельствуйте мое почтение Ивану Емануйловичу, ах ежели бы попасть опять под его начальство, а может, это и возможно — ежели Ивану Емануйловичу вместо сенаторских кресел дадут.несколько губерний.
Напомните обо мне Софии Федоровне и всем членам вашего семейства, истинно преданный вам
Просьба, с которою Наташа обращается к вам, так глубоко вышла из нашей души, что нам кажется — но может даже иначе быть, что и малютка будет не в малютку, ежели не вы, Юлия Федоровна, сделаете нам милость и новый знак вашего расположения, не пометите и его рождение. Впрочем, позвольте об этом написать к вам особое письмо, в начале февраля.
97
90. В. В. ПАССЕКУ
23 января 1841 г. Петербург.
Любезнейший Вадим, много и много прожито с тех пор, как ты от Серапина присылал кучера за забытым бумажником. Впрочем, все в порядке вещей. Вот Котошихина
