как Идея, как Человечество, как Природа. Как
4[4] на закуску (франц );
возможность, как объект и как самопознание. Чего нельзя построить из такого начала? Гегель дал какую-то фактическую, несомненную непреложность миру идеальному и подчинил его строгим формулам, т. е. не подчинил, а раскрыл эти формулы его проявления и бытия, но он мне не нравится в приложениях. Что вовсе не мешает мне пребыть с чувством истинного уважения и таковой же преданности, милостивый государь, вашим покорнейшим слугою.
Александр Г е р ц е н .
Владимир, что на Клязьме.
1839. Фебруария 14.
5. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ
27 февраля 1839 г. Владимир.
27 февраля.
Милостивый государь Петр Иванович! Вы когда-то были так добры, что обещали мне «Илиаду» пер. Гнедича, позвольте воспользоваться теперь предложением. — Хочется на берегах замерзшей Клязьмы, хоть воображением, погулять под благодатным небом Ахайским.
Всегда готовый к услугам вашим
Александр Г е р ц е н .
6. Н. X. КЕТЧЕРУ
28 февраля — 1 марта 1839 г. Владимир.
28 февраля 1839, Владимир.
Вот тебе записка о деле Петра Яковлевича, скажи ему, что я употреблю все старания, чтоб дополнения скоро отослали в Чернигов; но главное, чего хочет Петр Яковлевич от владимирского губернского правления, — здесь это дело не производится, а только составляется опись, и потому здесь нет ни решений, ни заключений. Подробности в записочке.
Благодарю тебя за доставление письма от Огарева — все он остается дивный и превосходный. Я ожил юностью, прошедшим, тем временем, когда беззаботно мы пировали на
13
Никитской и на Пресне. Сколько с тех пор прошло по душе! — Грусть его понятна, ты ее не так понял, я больше не понимаю ее грусть. Хочется увидаться, очень хочется. На известный тебе вопрос из Петербурга не отвечают.
Благодарю за обещание книг, очень благодарю, пришли их к нам в дом, теперь есть три или 4 оказии. Главное о чем я прошу — это больше исторических и гегелевских. Меня Баршу завлек, да не удовлетворил. Дайте нам Жегеля.
По этой же почте ты получишь связку книг, я не счел за нужное послать теперь все, остальные пришлю с оказией. Пожалуйста же, поскорей.
У меня бродит в голове новая поэма «Даниил в Вавилоне». — Досадно очень, что, кроме библии и Геерена «Ideen über die…», у меня ничего нет о семитических народах, а Геерен человек хороший и умный, да не поэт и не философ. Впрочем, библия — это неисчерпаемый источник (из него можно даже брать такие нелепости, как «Хеверь» Соколовского). Читал ли ты когда-нибудь пророчество Иезекииля, где он говорит о Тире и Сидоне?
Не стыдно ли тебе писать такие гомеопатические записки, на этот раз, впрочем, и я пишу не много. — Прощай.
Ежели б я знал, что надобно отослать книги, я давно бы прислал, и след. смело посылай мне на срок.
Николай Васильевич давал мне те №№ «Revue», которые были с ним, и я ему их уже отослал в Нижний, но окончание «Спиридиона», статьи Тьери о историках Франции и о Нероне должны быть в Москве. — Прошу.
Ал. Герцен.
Наташа тебе много кланяется.
Письмо и книги не по почте.
В книгах для тебя маленький отрывок из «Лициния».
1 марта.
7. H. X. КЕТЧЕРУ
15 — 17 марта 1839 г. Владимир.
15 марта 1839.
Это письмо отправляется по оказии, посему и начну его с грустного сообщенья. Ответ из Петербурга пришел. Граф Бенкендорф пишет министру внутренних дел, что он не находит удобным ходатайствовать о снятии надзора, ergo по крайней мере еще год во Владимире, ибо до года губернатор не вправе представить, а бог весть — будет ли удобное время через год. Жить мне здесь хорошо — не спорю; но за что же это шестилетнее гонение (с 1834 и до 1840)?
Здесь ежедневно провозят скованных из Киева, все в каторжную работу, некоторые на 20 лет. Я не знаю совсем, по какому делу.
Надобно теперь запастись на год дровами, огурцами, идеями и книгами. Первые три пункта я беру на себя, а в четвертом и твоя доля. Я выписал Менцеля историю немцев, выпишу и еще кое-что классическое; но больше 200 руб. на книги издержать не могу. Здесь был пастор Зедерголм, который вышел мне знаком по Огареву, я провел с ним вечер и узнал много нового об немецкой литературе. Например, что молодое поколение смотрит на Гёте уже не так подобострастно, что рационализм в религии, почти совершенно философской, взял перевес над пиетизмом etc. Он толкует о вреде Гегеля, но, кажется, плохо его знает, а впрочем, мало было времени говорить пространнее.
Что хочешь толкуй, а Лафайет очень посредственный человек, важнейшее его дело это пример аристократа-либерала. Отнюдь не политическое соображение! Я прочел уже 5 частей (ежели дочитаю, пришлю по сей же оказии) и ничего не нашел. Как дрянно им изображена революция, у него всё интриги, личности, мелочи, а великое — это конституция 1789. Я вспомнил тут замечание Гейне, что почтальон не знает, что несет, а знает прекрасно все рытвины, ухабы, грязь на дороге. Посланник же божий видит судьбы вселенной и не замечает всех мелочей. — Интересно его заключение, очень интересно как живая картина притеснений союзных королей. — Твердость его в правилах смешна. Это не есть твердость фанатика, а стоя честь ума узкого — хваля свою конституцию 1789, он похож на того шута, который, убедясь, что его друг мерзавец, соглашается с прибавкой — «да все-таки он добрый малый». Нет, нет, не таким людям достается в удел святое имя благодетеля людей, имя Вашингтона, c’est un homme de bonne volonté, gloire lui soit rendue en qualité de sa bonne volonté6[6], но изменяя текст —
«воля бодра, дух немощен».
Всматриваясь более и более, я нахожу даже смешным его беспрерывные повторения о чести, об участии в Америке. И какой формалист, даже дитя, это классик либерализма — тут, впрочем, его поэзия. Ты скажешь, мое сужденье резко. Нет, es gibt keine Autorität im Reiche der Wahrheit7[7]. Я смело говорил всегда, что Гёте эгоист. Скажу то же о Наполеоне — почему ж не говорить и обо всех так же?
Ты как-то уж давно побранил моего «Лициния» и был не вовсе прав. Во-первых, тут два элемента — сам Лициний и Рим. Лициний тип, так, он и пожертвован идее. Но заговор
15
Латерана взят мною целиком из Тацита, почему же ты говоришь, что все лица слепые орудия моей arrière pensée?8[8] Впрочем, этот заговор представлен дурно, думаю его исправить, а
6[6] это человек доброй воли, так воздадим же ему должное в качестве такового (франц.);
7[7] в царстве истины нет авторитетов (нем.). — Ред.
потом приняться и за вторую часть. Тут я хочу коснуться до заповеднейших вопросов быта общественного: с одной стороны — идеал христианства, с другой — факт Рима.
Ежели успею, да ежели будет bonne volonté9[9], о которой столько писано выше, то пришлю еще что-нибудь из «Лициния», а ты, пожалуйста, сообщи Астракову и дурную весть, и хорошие отрывки. Надобно бы самому писать к нему, да, право, что-то на сей день не хочется.
Когда будешь посылать книги, то повторяю: 1-е Revue, 2-е история, 3-е Гегель с СпЧ Это главное.
Слух есть, что Марья Львовна будет в Москву — кажется, дорога на Арзамас, ergo и на Владимир.
Да вот еще, не знаешь ли ты очень хорошего перевода библии на французском языке или немецком, из новых, и не можешь ли прислать? Славянский язык темен местами, да и на филологию Мартина Лютера я не надеюсь.
Я читаю теперь с восторгом «Илиаду» (Гнедича) — вот истинный сын природы, тут человек кажется во всей естественной наготе. Представь себе, что я прожил 26 лет и читаю теперь 1 раз «Илиаду». — Мы все учились чему-нибудь и как-нибудь, и я, как истинный соотчич Онегина, «ученый малый», могу
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить Vale!
Наташа кланяется много!
Вот что я жду от Греффа:
Hegels Werke, neue ed.
Tacitus agricola, neue Übers.
Goethe und Schiller, ster. ed. да еще разной мелочи. — Вероятно, скоро получу.
Еще раз возвращаюсь к Лафайету. Я его слишком разругал (хотя и поделом). Он чрезвычайно хорош во время Наполеона и первой Ресторации. Но после 30 июля опять теряется. — Как его любили американцы!
l7 марта.
Вместо Эрна это письмо доставит тебе Марья Львовна. Она расскажет, как мы провели время во Владимире. Представь и удивленье etc. Я в восхищенье и от него и от нее, отдай ей мою писанную книгу. И прощай.
16
Рукой H. П. Огарева:
Два слова для тебя:
Люби и не забудь меня,
т. е. приезжай ко мне в Белоомут, да поскорей, во-первых, потому что я желаю тебя видеть, во-вторых, я болен и хочу, чтоб ты меня лечил. Едва ли кто-нибудь к тебе откровенно обращался с этой просьбой. Даже блаженной памяти Jean-Athanase Оболенский находил в тебе важный недостаток, что ты не занимаешься медициной, а занимаешься литературой. Впрочем, я тут недостатка не вижу. Из этого следует, что ты должен ко мне приехать. Я так уверен, что по дружбе твоей ты это сделаешь, что тут и кончаю мое послание, оставляя моему красноречию высказать тебе все то, что здесь не дописано. Addio, моя жена доставит тебе оное послание, рекомендую ее в твое дружеское благорасположение. До свиданья.
Qui t’aime davantage,
Ecrive sur la suivante page10[10].
8. H. И. и T. A. АСТРАКОВЫМ
Между 15 и 18 марта 1839 г. Владимир.
Друзья, мы бесконечно счастливы! Нас четверо — и что это за женщина Марья Львовна — она выше всякой похвалы. Ник счастлив, что нашел такую подругу.
У меня сохранилось распятие, которое дал мне Ник при разлуке. И вот мы вчетвером бросились на колени перед божественным страдальцем, молились, благодарили его за то счастие, которое он ниспослал нам после стольких лет страданий и разлуки. Мы целовали его пригвожденные ноги, целовались сами, говоря: «Христос воскрес!»
9. Н. И. АСТРАКОВУ
19 марта 1839 г. Владимир.
19 марта.
Это письмо тебе доставит жена Огарева, она хочет познакомиться с твоей женой. — Огарева достойна своего мужа. Была у нас несколько дней, и эти дни мы провели дивно, превосходно. — Из Петербурга отказ, еще год в Владимире.
Прощай, жму руку твоей Татьяне Алексеевне. Наташа потому не пишет, что некогда. Она вам много кланяется.
А. Г е р ц е н .
Рукой Н. П. Огарева:
Я вас мало знал, но вы, или, лучше, ты, мне друг, потому что ты друг Александра. Рекомендую тебе мою жену, она нам всем добрая сестра. Прощай. Когда увидимся — не знаю.
Николай Огарев.
17
10. Н. X. КЕТЧЕРУ
21 марта 1839 г. Владимир.
21 марта.
Ну, брат Кетчер, ежели б жизнь моя не имела никакой цели, кроме индивидуальной, знаешь ли, что бы я сделал 18 марта?
