Принял бы ложку синильной кислоты (и не сказал бы о том твоему брату, который спасает от нее собак). Относительно к себе «я все земное совершил!»
Только еще и оставалось мне после Наташи желать, и оно сбылось, и как сбылось, четырехдневное, светлое, ясное, святое свиданье!
Мы инстинктуально все четверо бросились перед распятьем, и горячая молитва лилась из уст. Что за дивный, что за высокий Огарев! И она не совсем такова, как ты говорил, по твоим рассказам я только знал, что она умна, а теперь я увидел в ней тьму сердца, душу, раскрытую симпатиям высоким и обширным. Она достойна его. Зачем ты не мог взглянуть на эту группу счастливых, на эту группу, которая обратилась к небу не с упреком, не с просьбой, а с гимном, с осанной!
А ты, друг, стоял в это время у гроба усопшей, у гроба высокого существа. Да сопроводит и наша молитва ее. Много симпатии получил я от ее теплой души. Оттого-то и мы пролили слезу об ней.
Что Павел Яковлевич?
Прощай. У Марии мой «Лициний», возьми прочесть, да отдай же ей мою книгу писанную. Посылаю все твои книги (исключая брошюрку Ирвинга).
Когда будешь у Огаревой, жми руку ей от меня и от Наташи.
Не прикажете ли прислать в «Наблюдатель» отрывки из моей биографии, только, впрочем, с непременным условием очень скоро напечатать.
Вот стихи, написанные Огаревым у нас.
Марии, Александру и Наташе
Благодарю тебя, о провиденье,
Благодарю, благодарю тебя,
Ты мне дало чудесное мгновенье,
Я дожил до чудеснейшего дня.
Как я желал его! В душе глубоко
Я, как мечту, как сон, его ласкал.
Сбылась мечта, и этот миг высокий
Я не во сне, я наяву узнал.
Любовь и дружба! Вы теперь со мною,
Теперь вы вместе, вместе у меня, —
18
О боже мой, я радостной слезою Благодарю, благодарю тебя.
Благодарю! О, с самого рожденья Ты два зерна мне в душу посадил,
И вот я два прекрасные растенья Из них, мой боже, свято возрастил.
Одно — то дуб с зелеными листами,
Высокий, твердый, гордою главой Он съединился дивно с небесами И тень отрадно бросил над землей.
То южных стран душистое дитя,
Магнолия — венец всего творенья О боже мой, благодарю тебя!
Любовь и дружба! Вы теперь со мною.
Друзья! Так обнимите же меня.
Вот вам слеза — пусть этою слезою Вам скажется, что ощущаю я.
Н. О.
1839. Марта 17.
Владимир.
Буде есть охота, то имеешь право печатать в «Наблюдателе» отрывок из «Лициния» (который у Марии Львовны), то печатай, даже дозволяю сделать маленькие поправки в стихах; но никак в смысле. Да не прислать ли еще чего? Отвечай.
11. М. Л. ОГАРЕВОЙ
21 марта 1839. Владимир.
Marie, Marie, милая сестра, друг, вот тебе привет от покинутых друзей. Каким светлым и дивным явленьем слетала ты к нам, о что это за дни 15, 16, 17, 18 и 19 марта!
Помнишь ту торжественную минуту, когда мы молились, — тогда-то совершилась мистерия присоединения Наташи к вам и тебя к нам. Тогда-то мы четверо стали одно. Hossanna! Hossanna!
Elle sèmera de fleurs le pavé de ma vie Et je n’en sentirai jamais la dureté
Marie, как необъятно велик твой Николай, я готов не токмо стоять с ним рядом, но подчиниться его благородной душе, и только его! Ты вплела твою прелестную жизнь в его жизнь-поэму. Поэму обширную, как океан и небо, и вместе вы стали еще изящнее… Благословляю вас! Той силой, которою человек может двинуть гору, благословляю вас. Ни тени сомнения в вас. Он писал тебе:
Et désormais toujours dans mon âme rajeunie
Je bénirai mon Dieu dans son éternité!
Слава тебе, Мария, богом избранная облегчить жизнь поэта, слава тебе! Береги его — поэт дитя.
Грустно было расстаться с вами — но все как-то восторг и радость покрывала разлуку. Теперь я набрал сил надолго. Теперь душа моя, как земля весною, кипит жизнию и, лучезарная, обращается на все с теплотою. И это вы сделали.
Пиши к нам, адресуй просто во Владимир.
Приходи же май!
Прощай.
Salut, amitié, sympathie éternelle!11[11]
Александр Герцен.
А где-то он? Грустит… ах, так бы и полетел к нему.
Рукой Н. А. Герцен:
К тебе, к тебе, моя Мария, мой прекрасный друг! Потребность меняться с тобою мыслями, чувствами, развилась еще сильнее после нашего свиданья. Мы необходимы друг другу так, как Николай необходим Александру и он ему. Они тесно сплели наши души, они указали им один путь, и земной путь нам один… мы все четверо одна душа! — Мария, как хорошо мне было с тобой; как вольно переливала я мои думы, мою любовь тебе, просторно им в твоей груди, она обширна, и всему, всему нашла я в ней отзыв полный. — Сестра, пойдем же всю вечность вместе — во имя бога, Александра и Николая.
Посещение ваше удвоило наше блаженство, сделало нас лучше. И как забыться, как раздаваться грубому голосу земли в душе, когда она вся гармония, вся гимн.
Бог милосерд к нам, он дал нам все — чем заслужить? Мы сохраним душу, мы употребим все силы наши и все, что дано нам, к спасенью страждущих, несчастных.
Май далеко — пиши, Мария, друг, пиши к твоей
Natalie.
На обороте: Madame
Madame Ogareff à Moscou
12. Н. П. ОГАРЕВУ
21 марта — 27 апреля 1839 г. Владимир.
Владимир. 1839. 21 марта.
Я обещал писать к тебе, друг, большое письмо и вчера хотел начать — но нет, чувства так свежи, так горячи, так пространны, что не могу уловить их на бумагу. Свиданье наше
20
сделало эпоху. Какая-то юношеская свежесть и полнота сил кипит в груди мыслями, восторгами. О Николай, о мой друг — эта дружба, возращенная нами с 7-летнего возраста, эта любовь, в которой выгорело нечистое и себялюбивое начало наших душ, — вот что мы принесли туда, и Дух велий простит все за эти два чувства. — Глубоко чувство нашего ничтожества; но есть другой голос, примиряющий: а за что же нас благословил он этой любовью, этой дружбой, за что меня — Натали, а тебя — Марией, за что меня тобою, а тебя мною? — До какой степени счастья может подняться человек на земле! И все могли бы быть так счастливы, все могли бы в вечном гимне богу испарять душу, напитанную любовью. — Но они дети, дети, им езде нужны игрушки. — Новый шаг — я с состраданием на них смотрю, а не с кичливым презрением.
Это мгновение, когда мы пали пред распятием, — это один из тех высших моментов жизни, в который надобно бы людям умирать. И как это случилось, когда и кто принес знамение искупления? Я вдруг нежданно увидел его на мраморной доске стола. А потом они во прахе. Они были поражены нашим величием. — О боже мой, о боже, прости мне ропоты былые, прости укоризны, ты награждаешь каждую царапину так щедро, Наталией наградил ты за тюрьму, Николаем и Марией за ссылку. — Я писал сегодня к Марии, я пламенно люблю ее, потому что понял, что она тебя успокоила. «И аз успокою вас», — сказал Христос. Вот что я писал ей между прочим: «Слава тебе, Мария, богом избранная облегчить жизнь поэта, слава тебе». — «Когда мы молились все четверо, совершилась великая мистерия присоединения Наташи к вам и тебя к нам». — Это было венчанье сочетающихся душ, венчанье дружбы и симпатии.
25 марта.
Сегодня мое рожденье. Два года тому назад, еще увлеченный мечтаниями о славе, я писал Наташе: «25 лет — и ничего не совершено»; вот ее ответ: «Как, неужели это сознание истинное? Тебе 25 лет, а у тебя есть друг, есть подруга!» — впоследствии это стало краеугольным камнем бытия. Да, боги дали залог нам. Нам ли еще не гордо взмахнуть крылами? Итак, 27 лет прожито, — может, не больше 27 остается. О, сколько надобно трудиться, трудиться!
Грустишь, чай, ты, друг, в одиночестве. Но я уверен, после нашего свиданья это одиночество именно принесет большую пользу. Я сам сознаю, что как-то улучшился взглядом и делом после четырех дней. — Прощай, завтра посылаю записочку об Эрне.
Марта 26-е.
Рукой Н. А. Герцен:
Николай, брат, Христос воскресе! Мария, сестра, Христос воскресе! Мы неразлучны с вами, друзья, и бог с нами неразлучен, да, потому что мы соединились во имя его. Дружба наша — вестница к совершенству, и ею мы дойдем до него. Дружба и любовь — ограда душам нашим, — ограда, поставленная самим господом, ничто нечистое, ничто низкое не переступало ее, — и пылинка да не коснется нас вовеки! — О, сколько дано нам, сколько мы можем. — — Ни один миг нашей жизни не должен быть утрачен даром, да будет каждый ступень спасенья нам и братии.
Прекрасный друг, твоя Мария далеко, ты один и грустишь — летела бы утешать тебя! Ах, как
хороша твоя Мария, как пространна, изящна душа ее ты понимаешь — это не пустая похвала,
похвала гостиной, одних уст, слова эти льются из души, и я не могу не говорить их. — Какую святость разлило на нас посещение ваше, мы, кажется, выше стали, кажется, больше любим друг друга. — Вчера мы беспрерывно о вас говорили весь день. Распятие твое стоит у нас в изголовье — воспоминание о вас неразлучно с нашей молитвой. — Прощай, друг, да успокоит тебя бог, да навеют ангелы небесные тихое веянье на душу твою. — Сестра твоя Наташа.
И мое Христос воскресе, друзья.
С a ша.
Апреля 7.
Давно не писал я к тебе, но ты тут со мною. Свиданье живо, оно разлило столько и столько по душе, что я и сказать не могу. Я как-то стал добрее с тех пор, еще вырос. — Все это время проведено деятельно. Я писал продолжение к статье о XIX веке и начал новую поэму — «Вильям Пен»; начало ее так пламенно излилось, что я уверен — оно хорошо. В «Лицинии» явление христианства в идее, здесь явление в факте — квакерство. Желаю, очень желаю прочесть вам обоим. А так как я дал себе слово первую статью, писанную после свиданья, посвятить Марии, то ей «Вильям Пен». — Фу, какая деятельность кипит опять в груди! Nein, nein, es sind keine leere Träume. Прощай.
Апреля 27.
Двадцать дней и я тебе не писал, и нет охоты писать, оттого что мысль скорого свиданья, живой речи сильно борется против писания. Конечно, финикияне отличные люди и много одолжили тем, что выдумали буквы; но бог несравненно больше одолжил людей, выдумавши им язык, et vive la langue!12[12]
Скоро ли «вы, Колинка», как тебя называет Мария, двинетесь?
13. А. Л. ВИТБЕРГУ
23 марта 1839. Владимир.
Почтеннейший друг Александр Лаврентьевич!
