— скажи Краевскому, что я прошу его напечатать из «Ведомостей» в 1 № «Отечественных записок» между новостями. Грановский об этой статье не знал, и перед 2 лекцией Евгений отослал ему — и сюрприз удался. II лекция была поразительно хороша и на третьей он был встречен единодушным рукоплесканием. Надобно было видеть и его и Лизавету Богдановну. Истинно успех превзошел всякое чаяние, и Шевырев и Погодин font bonne mine, ну, брат Виссарион, отсталый-то профессор отстал для того, чтоб дать пошире скачок. Какая округлость в каждой лекции, какой широкий взгляд и какая гуманность — это художественный, полный энергии и любви рассказ. Одно беда: орган плох, на задних лавках худо слышно. — Кстати, к успехам: Вёдрина статейка здесь сделала самое приятное впечатление, г-да собирались у Дмитриева выдумывать остроты — вы их увидите в 12 «Москвитянине», они работали целый вечер, должно быть, если не аттическая соль, то четверговая.
Теперь обращаюсь к себе. Дикая сила случайности всегда находит случай меня уязвить в самое больное место — и как ты ни толкуй о моей нетерпеливости и о прочем, я посадил бы тебя на мое место и посмотрел бы, как тебя поведет и покоробит. Я еще имею выход в самой досаде и нетерпеливости. Все шло хорошо относительно здоровья Наташи, в самых последних числах декабря или в первых генваря можно было ждать хорошего конца; Петруша сказал вздор — она и душевно и телесно была покойна, ну надобно же было всему принять дурной оборот, у Саши открылся коклюш. Альфонский уверяет, что он пройдет без всяких последствий, — но он же говорит, что пройдет не скоро, а может, затянется и месяца на три (считая от 13 ноября). Ты знаешь крутые приступы этой болезни, крик, etc. Я почти уверен, что болезнь в самом деле не важна, особенно взяв в расчет его здоровую грудь, — Альфонский говорит, что часто коклюш способствует развитию легких. Всё так. А неспанные ночи, а тревога и беспокойство, наконец зрелище истинно ужасное сильных пароксизмов, в последний месяц, разбивает все песчинками собранное, и надежды тускнут. Тяжело и глупо. Впрочем, ругая меня, ты всегда прибавлял, что я в тех случаях, когда дело серьезное, исправляюсь. И истинно я не могу себя ни в чем упрекнуть — но не требуйте свыше сил. Такая зависимость от случайности ужасна, повергает человека в какой-то тупой скептицизм, щемит и душит. — Аминь. — Что я скажу на твое предложение Наташе — то ли, что я его прочел глубоко-глубоко тронутый, то ли что я в это время дал
161
бы дорого, чтоб пожать твою руку — все это не нужно. Если тебе не сделает важной расстройки (т. е. по финансовой, а служебной), приезжай; но когда? Вот вопрос — ибо время ты ограничиваешь 2 неделями. Мое мнение такое: если Саша не будет поправляться и болезнь его разовьется сильнее, приезжай между 25 дек. и 1 янв. (к тому же это праздники). Даже, если можно, к 25. Если ему будет лучше, приезжай к 5 янв. Я тебе буду сообщать в неделю 2 раза и по сообщениям суди сам, насколько твое присутствие нужно, а насколько тягостно без тебя — это уж позволь рассудить мне. Сегодня Альфонский велел прокатить Сашу, он говорит, что воздух при коклюше необходим, признаюсь — я это сделал с сильным страхом. Он дает ему капли из касторина с антимониальными и nux vomica; в случае нужды приблизительно 2 капли assae foetid, — мазь с рвотным камнем для спины. Кашель начался сильный с 8 ноября, с 24 (когда вы так усердно пировали) открылся решительно коклюш, теперь все еще болезнь усиливается.
По тяжелой почте получишь ты мою статью и раздай кому надписано. Да еще бы в «Инвалиде» напечатать — прошу не перетолковать, речь не о моей статье, а об лекциях Грановского. — От Исакова я получил объявление на Валтера Скотта. К 1 книжке ничего, вероятно, не успею прислать. Но надеюсь — кое-что со временем напишется. — Вёдрина не думаю, чтоб можно было удачно написать 2-й раз, эти вещи хороши нежданно и один раз, потом они делаются пошлы. Я было написал два литературных брака
{Греч и Булгарин
{Погодин и Шевырев,
но много просто личностей, а потому сжег. Дайте выйти новому «Москвитянину», было бы болото — чертей найти можно. Прощай, иду спать. Уговорил Наташу спать в спальной, а Саша с маменькой (которая тебе кланяется) и со мной в гостиной. — Завтра припишу.
Корш читал твое письмо у меня, а потом отправились к Гранке (как его называет Саша). В субботу повезу на лекцию Павла Васильевича. — Он мне очень понравился наружностью — что-то открытое и что-то закрытое, именно открыта душа, а закрыта верхняя губа, scilicet138[138], усами.
3 декабря.
Белинского дружески поздравляю — с началом фамилизма. Писать весело я теперь не могу, а скучно не хочу, почему до следующего раза. С Самариным я познакомился, c’est un parfait honnête homme139[139] (Языков сказал бы о нет) да, сверх того, très distingué140[140], вы там у себя сидите и углубляетесь все далее
162
и далее в односторонность, славянофила из меня так же мудрено сделать, как славянофоба; как можно такого рода людей мешать с грязным Погодиным, тупорожденной Шевыркой, с кровожадным пауком — Дмитриевым etc., etc. — Ведь уж ты женился, Белинский, пора смотреть на вещи с действительной точки, а я так с Гегелем начинаю ссориться за то, что он все натягивает идеализм, и хочу прислать вам афоризмы к философии истории. Меня бесит, когда
138[138] разумеется (лат.);
139[139] в высшей степени порядочный человек (франц.); 140[140] очень утонченный (франц.). — Ред.
он говорит «дух снисходит до многоразличия бытия», «дух покидает чуждую среду мира природы» — это так же глупо, как сказать: «дети в коклюше любят сильно кашлять».
Панаеву и Языкову земно кланяйся. Я думаю, что Михаил Александрович, соединенный с тобою порок/гом, теперь молчит об Елдорадо. Жена моя много посылает приветствий Белинскому и всем, и кланяется М-те Белинской.
Прощай, Кетчер, я буду писать на той неделе; когда я истинно почувствую, что без тебя очень плохо, я напишу — но ты не торопись и не езди никак, пока я не напишу, — может, все это примет несколько лучший оборот. — Обещал ли Краевский выслать «Отечественные записки» в Пизу Мme Kenney?
Грановский, и Галахов, и Михаил Семенович, верно, приписали бы, или написали бы, да никого нет. А я тороплюсь дать тебе весть.
А. Герцен.
О получении этого письма извести хоть строчкой.
169. Н. X. КЕТЧЕРУ
8—9 декабря 1843 г. Москва.
8 декабря 1843 г. Москва.
Вероятно, ты уже ждешь, caro Кетчер, второй бюльтень о здоровиях наших по моему письму от 3, кажется. Всё в том же положении, как было: коклюш у Саши не уменьшается, да и не увеличивается — мы больше привыкли к его болезни, оттого спокойнее.
Грановский продолжает отличаться. — В «Москвитянине» хотели было его ругнуть, да Шевыреву стало стыдно дам. А уж я, признаюсь, в уме составлял ответ — который бы понравился Виссариону.
12 книжка «Отечественных записок» получена, спасибо за корректуру, а все-таки бессмыслиц много, явна вина переписчика — и они теперь остались мне в обвинение, тебе не
163
в оправданье, например: на 71 стр. слово фраза вместо фаза или на 66 целью бытия вместо ценою бытия — и таких дюжины полторы, за них-то ты и ругал мой слог. — Особо отпечатанных экземпляров я не получил еще. Скажи Краевскому, что Валтера Скотта получил и прошу его прислать «Сочинения» Гоголя все части, и «Мертвые души»; и сим за 1843 год мы квит (хотя это и выйдет не более 50 руб. асс. с листа). — Книги эти буду ждать к Новому году. А равно и особо отпечатанные экземпляры.
Михаил Семенович просит всенепременно верного известия о «Генрихе», и поскорее.
Все кланяются тебе — все любят тебя ужасно, это теперь заметнее, всякий раз поминают, поминают. Я твои именины помянул вчера и выпили по стакану. Чубук у Галахова. Иду сегодня смотреть «Жизель» — вот тебе доказательство, что дома спокойнее, и пишу это, боясь увеличивать хлопоты и боясь расстроить твои проекты актом благородной готовности облегчать всякую тягость друзьям. Погоди; будет нужно, напишу — потому что не найду сил сладить.
Рукой Саши Герцена:
Кетчер, приезжай скорее.
Ш у ш к а.
Рукой Н. А. Герцен:
А как приедешь, не узнаешь Сашу, так он переменился и вырос во время болезни. Жму крепко твою руку, будь здоров и весел.
9 декабря.
Сегодня, кажется, Саше получше. — Решительно прощай.
170. Н. X. КЕТЧЕРУ
19—20 декабря 1843 г. Москва.
Рукой Н. А. Герцен:
Москва, 1843. Декабря 19.
Добрый и добрый друг наш, хочу оправдать твою доверенность, пишу первая отчет, — самое главное сапоги! Ну, чудо что за сапоги, и в самую пору! Можешь себе представить их эффект на Сашу. Ему лучше, т. е. кашель слабее и приступы реже, аппетит лучше, даже, мне кажется, он начал полнеть, резов и весел, игрушек пропасть, к елке приготовляются еще. Мне помогают все во все руки, маменька приходит ночевать к Саше, он теперь спит в гостиной, Марья Каспаровна целый день с ним, но тебя никто не заменит. — Я была нездорова, сперва простудой, потом так, вчера пускала кровь и теперь совсем здорова. Ты слишком хлопочешь обо мне, мне даже совестно, я спокойна, есть больные места в душе, до них больно дотронуться, ну и не будем дотрогиваться, а вообще покровская хлеб-соль мне впрок пошла, я живу так, в полусне, кажется, вполовину стала чувствовать и понимать, лампада полнее масла, светильня тонет, огонь тусклее — может, это и хорошо, но мне иногда от этого неловко и тяжело.
Боже мой, как меня огорчила приписка об Armance! Тьма дум и ощущений, камень лег на грудь, но приговора ему произносить не должно, это не излишняя снисходительность, не слабость, не нежность, он не сделал ее несчастною, несчастие их обоих возможно и понятно. Пиши, ради бога, все, что узнаешь.
У нас проливной дождь, улицы ужасные, а Лиза нездорова, и Астракова нездорова, и я не могу их видеть.
Поклонись хорошенько Белинскому и Языковым, а что ж не отыскал Носкова?
Да, вот что. Маленький Сатин пишет, что ему нужна шинель и проч. и проч. — К кому же обратиться? Есть у него казна или нет? Мне, право, смертельно досадно, что мы не можем ему доставить никакого удовольствия, даже на праздниках, я думаю, будет не до того. Александр поедет к нему с Грановским. Ну, прощай, жму крепко руку. Как-то
