суток. С жадностью расспрашивал я обо всем касающемся до вас, и много разных чувств волновались. Наша встреча — важнейшее событие в моей вятской жизни; то беспредельное чувство любви и уважения к вам и к вашим страданиям, которое заставило меня на Бахте схватить вашу руку, с тем чтоб прижать ее к устам, — это чувство живо во всей полноте.

Письмо ваше получил; я не потому долго не писал, что не было писем от вас, а потому, что ждал полтора месяца Эрна (который писал, что приедет на масленице) и хотел прежде поговорить и получить от него живые вести. Всего более радует меня, что вы заняты: сверх того, что это отвлекает вас от ряда мыслей очень черных, высший закон творчества требует не зарывать таланта, и особенно таланта столь мощного, как ваш. — Я видел слезы на глазах одного священника, рассматривавшего проект в «Живописном обозрении». (A propos вы мне не объяснили, кто напечатал его.) Итак, да благословятся ваши труды, творите вопреки толпы, вопреки цепи… Не ждете ли вы чего при предстоящем бракосочетании? — Мое дело идет забавно, в феврале месяце писал граф Бенкендорф, что не находит удобным снятие надзора (после 5 лет), и, следственно, я еще поживу здесь.

Счастье мое так беспредельно, что подчас кружится голова от мысли, заслужил ли я хоть долю того, что имею, или не есть ли и это испытание. Преданность провидению безгранична тоже. — Я чувствую огромную перемену, душа становится шире, чистота первобытная и утраченная юношеским разгулом возникает и хотя налетают минуты горького сомнения в себе, минуты, в которые я кажусь себе ничтожным, карлой. — Одного недоставало в моей жизни — это свиданье с тем дивным другом, которого портрет висел у меня в комнате. — Сбылось и это. Он и Она были, и мы четверо стали на колени перед распятием и молились с горячими слезами и благодарили провидение. Больше счастья не может поместиться в груди. Теперь в путь, трудиться… чтоб заработать столько блаженства, данного богом.

Ваше замечание насчет лица апостола Павла в «Лицинии» принять я никак не могу. Во- первых, области искусства принадлежит вся вселенная, вся история и все лица. Почему Рафаилова кисть не задрожала от мысли писать Мадонну, и еще больше — придавая ей черты Форнарины? Почему резец Бонарроти не остановился, изображая Моисея? Во-вторых. В мистериях,

разыгрываемых в средние времена, выводится на сцену Иисус. Ваше выражение вольная поэзия я не понимаю. Поэзия есть одна. Перенесите ваш широкий взгляд на зодчество к поэзии, и вы увидите, что я прав. Хорошо ли я представил апостола — это будет другой вопрос. Скворцов имеет черновую тетрадку, попросите у него «Intermezzo», где и является апостол. — Именно в том-то и вопрос нашего века — помирить религию с жизнью, откровение с мыслью.

Никак не думаю, чтоб кончина Льва Алексеевича препятствовала приему детей Прасковьи Петровны, я тотчас же обращался с просьбой к М. А. Салтыкову и Полуденскому — да и за ходатайством дело не станет, но прием бывает летом (как я писал), и, следственно, до тех пор не будет возможности решительно написать.

Наташа вам много, много кланяется и поздравляет с праздником. Soyez aussi l’interprète de nos sentiments les plus distingués près de Madame13[13]. Усердный поклон Вере Александровне. А помнят ли меня маленькие друзья Любенька et С^?

Прощайте.

Salut et amitié.

А. Г е р ц е н .

14. Н. И. и Т. А. АСТРАКОВЫМ

28 марта 1839 г. Владимир.

28 марта 1839.

Я что-то бессовестно давно к вам, друзья, не писал, ибо записочку, посланную с Огаревой, я не считаю за письмо. Взяв сие в рассуждение, я взял перо и начал письмо словами: «Я что-то…» (Зри выше).

Ну, Христос воскресе, целую вас, дай вам бог продолженье долгое и предолгое вашего счастья.

Что, Татьяна Алексеевна познакомилась ли с Марьей Львовной, с этой милой подругой нашего поэта? Что это за дивные четыре дня. Такого избытка счастья нельзя себе представить; о, как хороша жизнь и люди, ежели они сорвутся с грязной колеи!.. Долго и долго я буду жить душою этими днями, они не прошедшее, а живущее в груди. Наташа и Он — вот два существа, которые я поставил на высокий пьедесталь и поклоняюсь им. — Возьми у Кетчера стихи, которые я ему прислал неделю тому назад.

Право, становится страшно жить, мы что-то слишком счастливы, но, впрочем, провидение не так, как Морошкин, —

судит не по римскому праву и, следственно, не знает закона возмездия, — хвала ему, хвала и молитва…

А что Кетчер, я думаю, он очень грустит о Екатерине Гавриловне. Сколько я знал, там он только и отогревался ежедневно от многого холода.

А вот и от тебя письмо. — Благодарю-с ваше высокоблагородие за память. Кто тебе сказал, что я пишу; последнее время я был вовсе недеятелен. — Ну, и прощай.

Ал. Герцен.

На обороте: Его высокоблагородию Николаю Ивановичу Астракову. В Москве. Близ Девичьего Поля, в приходе Воздвиженья на Овражках — в собственном доме.

15. Н. И. и Т. А. АСТРАКОВЫМ

XVIII 18 апреля 1839! Владимир.

Татьяна Алексеевна, вы понимаете ли, что это значит 18 апреля, ведь это день нашей встречи, день, в который в мои святцы вписаны два новых угодника:

Раб божий Николай } иже за освобождение мученицы Наталии

и

Раба божия Татьяна } в Цареграде пострадавших.

18 апреля перед обедом явился я перед нами, печальный, смущенный, во фраке Сазонова. Вот вы поехали к княгине, а я жду… Кажется, вы года полтора ездили, а воротились все-таки 18 апреля.

18 апреля я, грустный еще больше, без положительных надежд и без фрака Сазонова, поехал… динь, динь…

¿Вспомнили ли вы?

А мы вспомнили!

Да и каковы были бы мы, ежели б не вспомнили. Еще раз вас благодарю дружески, братски, и до тех пор мне не надоест благодарить, покуда богу не надоест повторять 18 апреля — а это, спросите у Николая… так тесно связано с путем Солнца (которое не двигается ни с места), благосостоянием земного шара и разной планиды небесной, что никакой надежды нет в прекращении 18 апреля.

Как я взгляну назад и припомню все, что было между этой парой 18 апрелей… то, ей-богу, готов броситься на колени и молиться и молиться со слезами восторга, — все было несбыточно, — все сбылось; все было черно, — все сделалось светло, и дивно светло, и я сжился со светом. Право, в этот год мой путь я не променяю на путь Сатурна, несмотря на то, что он, как пальяс в конной комедии, летит с обручем ежегодно верст 1000 000 000 000 (добро бы в Воронеж богу молиться, а то так-таки просто летит).

Ну и ты, раб божий Николай, дай руку; да, брат, дай, право, еще раз сказать спасибо и не сердись, ведь слово это истаскано; через чьи губы оно не цедилось, по чьему языку не сползало в воздух, да я смысл ему придаю поважнее. — И у меня оно вовсе теперь не с языка ползет (ибо я всегда пишу закрывши рот, чтоб как-нибудь муха не залетела) — а течет с пера прямым трактом

из сердца, — недаром я Герцен.

Соприкосновенному к 18 апреля Кетчеру поклон, скажи ему, что Голубев был, благодарю его очень за присылку книг. Только он велит скоро прислать, ну, пусть сам рассудит: ежели литературный вздор можно пробежать быстро, то 6 томов (немецкой работы) Раумеровой истории не берусь отчитать ближе месяца. — Пожалуйста, скажи ему и особенно благодари его за Раумера. Может, Кетчер долго не придет к тебе, тем лучше, — это выигранный срок на чтенье. — Не собирается ли он ко мне?

Между владимирскими новостями тебя всего более тронет весть о кончине кн. Одоевского, особенно когда ты узнаешь, что он лет семьдесят тому родился и след. получит понятие о том, зачем он14[14] существовал.

Memento mori!

На обороте: Его высокоблагородию Николаю Ивановичу Астракову.

В Москве. Близ Девичьего Поля, в приходе Воздвиженья на Овражках, собственный дом.

16. А. Л. ВИТБЕРГУ

18 апреля 1839 г. Владимир.

Почтеннейший Александр Лаврентьевич.

Это письмо — une lettre d’introduction pour un jeune homme excellent Mr Goloubeff, il vous donnera de nos nouvelles et désire ardemment faire votre connaissance, il en est digue. — Ma veine poétique ne s’épuise pas, il y a une nouvelle poème commencée William Penn, c’est-à-dire non le christianisme en germe, le christianisme religion mystique, poétique, orientale comme il paraît avec l’Apôtre Paul à Home (Лициний), mais le christianisme

14[14] Автограф поврежден — Ред.

religion sociale, progressive, le Quakerisme enfin. — Mais je n’ai pas le temps.

Adieu, salut et amitié15[15].

A. Герцен.

Wladimir.

1839. Le 18 avril.

17. Н. X. КЕТЧЕРУ

2 мая 1839. Владимир.

Что, любезный друг, здоровье твоей матушки. — Твое письмецо меня удивило, потому что я не ждал Огарева, — и с тем вместе навело грусть. Еще удар, когда еще не успел оправиться.

Благодарю за книги, присланные с Голубевым, пришлю все, кроме Раумера, по первой оказии. — Очень благодарю.

Рукой H. П. Огарева:

Брат, вот тебе несколько строк. Твое положение настоящее меня трогает как бы собственное. Я много думал о тебе в продолжение пути и не раз, засыпая на минуту в тряской телеге, видел тебя во сне. Грустно мне вас оставить, друзья, а увижусь ли скоро, бог знает… Во многом я с тобой был согласен, во многом нет; желал бы еще переговорить. Прощай! Обнимаю тебя. Наш союз дивен. Ведь мы братья в боге. Пусть эта мысль руководствует тобой и нами в вечность. Грустно без Марии, но я тверд — как дуб вековой. — Прощай.

Я тебе хотел писать много и написал бы, ежели б не было Огарева, итак, прощай.

Буде случится «Revue de 2 Mondes», пришли. — Да на тебя Огарев мне наябедничал, что за новые мысли о централизации.

18. Н. X. КЕТЧЕРУ

6 мая 1839 г. Владимир.

15[15] рекомендательное письмо, данное мною одному превосходному молодому человеку по имени Голубев, который расскажет вам о нашей жизни; он горячо желает познакомиться с вами, чего вполне достоин. — Мое поэтическое вдохновение не иссякает, я уже начал новую поэму «Вильям Пен», иначе говоря не христианство в зародыше, не мистическая, поэтическая и восточная религия, какой она является у апостола Павла в Риме (Лициний), а христианство как социальная, прогрессивная религия, словом, квакерство. — Но у меня нет времени.

Прощайте, привет и дружба (франц.). — Ред.

Мая 6. Вечером.

Это писемцо тебе доставит Орехов, некогда превесьма нам известный как подаватель Клико, теперь же бюрократ и губернатор.

27

Второе свиданье с Огаревым убедило меня в том, что первое произвело на