взял, разошлись (NB, взял, сошлись); с нами тоже не хочет, да и нельзя. Я веду открытую войну с славянофильством, несмотря на все ваши предположения; о тебе слухи, что ты тратишь много денег — что, soit dit en parenthèses193[193], я считаю добродетелью, — и не носишь вицмундира.
? Отдал ли письмо Зиновьеву и деньги, и сколько денег? — Если нет, прошу. — Письмо это пойдет через 4 дня с Анненковым.
Важнейшая новость та, что Наташа все время была здорова.
Я занимаюсь естественными науками, слушаю анатомию у Глебова и читаю Каруса et Cnie, ты, может, засмеешься — и сделаешь глупо. Право, так бывает тяжко грустно, так болезненно пусто в этой жизни, где люди пригляделись да и притом маньяки — каждый в своем; без деятельности внешней я жить не хочу, спорить с совопросниками и славянобесыми не могу, все это потеряло для меня всякий смысл, интерес новости, потом все это пошло, глупо. — Что делает Самарин, он писал, что был у тебя, неужели он славянофильствует, лучше просто ходить к филям, кстати я читал постановление о девичьих общинах, мило — уж не ты ли сочинял? — Возвращаюсь, я думаю, мало-помалу можно дойти до разлагающего маразма и до того безразличия ко всему, что и хорошо сделается. —
202
Кабы я мог только сделаться чистым, отъявленным специалистом в чем бы то ни было.
Моя статья для 1 № готова, в ней только рассматривается отношение греческой философии к естествоведению, и преимущественно Аристотель. Да и две или три следующие заготовлены, вероятно, их хватит Ы-ов на пять, а потом напишу еще о Розенкранцевой биографии Гегеля. — Занимаюсь теперь вообще довольно.
Буде найдешь возможным и хорошим, познакомь с Анненковым Самарина, да и сам познакомься с обоими хорошенько, Анненков мне очень нравится. А Самарину скажи, что я не теряю никак надежды, что он отбросит, как детскую курточку, монахующий славянизм. Чем долее я живу в Москве, тем далее себя чувствую от этого бесплодного направления. Разумеется, Петр Васильевич хорош в своей абструзной странности — но… но…
Да и прощай.
10- е.
Александр испортил мое намерение писать тебе много тем, что перебил речь. И право, странная вещь, часто хотелось бы тебе сказать много, а писать нечего, вчера Сергей Иванович бранил меня за это, говорит, что надо сообщать все, что поражает нас, тому кого любишь, а меня уже давно не поражает ничего, мелочами боюсь надоесть; кажется, никогда еще жизнь моя не текла так ровно, полно и спокойно, нет судорожного блаженства и судорожного страдания, лучше ли это, не знаю, знаю только то, что мне хорошо. Может быть, это старость, может быть, прозой пахнуло в душу, а может быть, это и величайшая поэзия!..
Решительно сижу все дома и вижу почти только тех, кто меня хочет видеть, а таких немного, и потому я все с детьми, часа по два провожу на бульваре каждое утро, к матерьяльному спокойствию моему прибавилось много — порядочная очень женщина, немка, я теперь похожа на барыню, и мне это очень приятно.
Что ты, наш милый ворчун? Сердишься или нет? Размахиваешь руками или сидишь смирно? Посмотрел бы на тебя, а портреты-то твои, что у нас, все нехороши, что бы догадаться и прислать хорошенький; 22-е же будет мое рожденье, что б сделать сюрприз, ну, если и не подарить, так хоть поздравить-то письменно учтивость требует…
Обо всех бы написала, да ужо будет и Грановский, и Корш, может, и сами напишут. Прощай. Белинскому и Языкову искренний поклон, тверда ли опора семейства последнего? Странно, что у Николеньки до сих пор нет зубов — 10-й месяц; он будет совершенная противоположность Саши: тих, кроток, терпелив до бесконечности. Ну, прощай же. Гости.
11- е.
Все хотели писать, и не написал никто. Саша велел сказать тебе, что он тебе кланяется, обнимает тебя, целует и что говорит немножко по-немецки и читает немножко по-французски.
Радуемся за Михаила Семеновича и кланяемся ему.
И я.
203
206. Т. А. АСТРАКОВОЙ
2 ноября 1844 г. Москва.
Милостивая государыня Татьяна Алексеевна!
Сего 2 ноября дается в Италианском театре «Il barbiero di Seviglia» Россини, а потому не благоугодно ли будет вам ехать с нами, в таком случае перенесите заблаговременно вашу почтенную особу в Старую Конюшенную.
Покорнейший слуга ваш и ныне и присно и во веки веков.
А. Герцен.
Прибавление № 1. Тот, кто сам говорит, что сердится, не опасен, да и, видно, не очень сердится. В вашей записке тогда, как и нынче, проглядывают две вещи, из которых одна вовсе до меня не касается, а другая вовсе касается, — первая — самолюбие довольно громоздкое, так что оно, уложенное в вашу прекрасную душу, видно снаружи и делает уголки, и притом острые. Вторая вещь — это недоверие к людям, которые чего нет другого, а доверие заслуживают. И что это за вечный перебор, разбор, разложение, анализ — дружба и вообще все такого рода чувства так мягки и нежны, что, разлагая, можно в самом деле или оторвать нос или отморозить ногу. — Да это все шутка. Вот то-то и есть, что сквозь смех вашей шутки я вижу очень серьезный фонд; отдавайтесь жизни как она есть, принимайте людей как они есть — и вы будете долголетни на земли, даже потолстеете, как я.
Рукой Н. А. Герцен:
Мне уже нечего прибавлять.
Причина истинная всему этому — ваше частое одиночество. Несмотря на то что я хохочу громко и похож на Ноздрева, я имею сильный инстинкт понимать чужое горе и ваше понимаю и сочувствую ему, но остерегайтесь от меланхолии и черного взгляда…
Прибавление II. За воланы — коленопреклонение.
Прибавление III — случилось у меня на щеке — она распухла.
207. С. И. АСТРАКОВУ
9 ноября 1844 г. Москва.
Книги получил, благодарность прошу вас получить. Я не токмо еще не прошу прислать, но и с этими не скоро справлюсь. Впрочем, я хвастать не стану, мне только нужно пересмотреть
204
общие теории и изложения — не более. Я совершенно отстал от физики и химии, впрочем, и прежде органическая природа несравненно ближе лежала к душе.
Еще раз спасибо.
Прощайте.
20S. Н. X. КЕТЧЕРУ
15 — 16 ноября 1844 г. Москва.
Здравствуй, Кетчер, твое письмецо с Михаилом Семеновичем получили, лучшая весть — насчет твоих видов перейти в Москву. Михаил Семенович сказывал, что ты во время его присутствия ничего не делал, смотри не давай себя побеждать деятельному бездействию, у тебя на это развились в последнее время сильные поползновения. — Мы все до сего дня цветем и процветаем, и каждый по своему характеру: Грановский с флюсом и зубною болью, Корш с испорченным желудком и с большим богатством желчи, Редкин с idée fixel94[l94] жениться; у меня в доме alles zu Dienstenl95[l95], Наташа все время была настолько здорова, насколько можно было желать в этом положении. Рожа и нарывы не возобновлялись, бывали частые головные боли, и все ими ограничивалось. — У Саши глисты и в твоем вкусе: какие-то упрямые, не поддающиеся ни цитварному семени, ни красноречию. Бедный Крюков безнадежен, да Полуденский еще очень болен. Вот обо всех хороших знакомых.
Так как ты лишен органа миролюбия и доброго согласия, напротив, одарен целыми органами (величиною равными с стоящими в лютеранской церкви) бранолюбия, то напрасно оттаскал меня в своем письме два раза. 1-е. За «Ярбух», которого у меня по милой небрежности Тимофея Николаевича в доме не было ни на минуту, и который я, сидя у него за ужином, перелистывал. — Я его не читал и не мог читать. Впрочем, писанное в твоем письме я не знаю, почему тебя так поразило — это до того не новый нам взгляд, что далеко до твоего отъезда были об этом тысячи разговоров, споров etc. С твоим замечанием ты должен был обратиться прямо к Тимофею Николаевичу, а меня не за что тузить.
2- е. Напиши определенно, что мне нужно делать для Сатина в пансионе, все его комиссии исполняются; правда, иной раз ему приходилось ждать, да вспомни, что он живет не у меня в соседстве
205
(как жил у тебя) и что иной раз просто совестно послать такую даль человека. Сколько я его ни звал, он был у меня один раз. Да и, по правде, я не знаю ни пользы, ни удовольствия бывать ему у нас — хотя и рад, чтоб он ездил, но только не поневоле. У него жили здесь его родные Хвощинские, у которых он бывал часто. — Он меня просил купить на 80 руб. книг в то время, когда у меня не было денег, я ему купил сначала самонужнейшие, а потом он прикупил сам остальные, и я отдал деньги (а что дурно — это то, что он не все книги купил). Портной
194[194] навязчивая идея (франц.); 195[195] все к услугам (нем.). — Ред.
испортил ему панталоны — но этот портной не я, да и за это я ему велю даром сшить следующие. В доказательство прилагаю записку о расходах для него. Яне знаю, насколько следует исполнять его требования, есть ли что-нибудь fixe196[196], положенное на его траты? — Грановский как-то осведомлялся и просил об нем.
A propos к деньгам. Николай Платонович дает в долю на издание журнала 5000 руб., которые я и ожидаю от Алексея Алексеевича. Я получил из Берлина на днях прекрасное письмо. Говорят, что ответ на просьбу о журнале уже получен. Как узнаю, в чем дело, припишу и не прежде отправлю письмо на почту.
16 ноября.
На журнал разрешения еще нет.
Рукой Н. А. Герцен:
Увидавши в окошко сани Михаила Семеновича, мы побежали с Сашкой наверх, чтоб видеть его и узнать о тебе. Итак, надежды на переселение опять восвояси! Опять ворчанью, спорам и брани несть конца… хорошо, хорошо, если так! Право, не надо пренебрегать так лучшим в жизни, ну, тебе лучше есть нас всех поедом вот на этом зеленом диване, который стоит в зале у нас, нежели на том, какой у тебя петербургский, — и приезжай сюда, и садись на этот диван, и бранись… (подумай, как это будет хорошо!). Уж коли выбор возможен — грех не воспользоваться. — Да скажи, пожалуйста, что с тобой, ты, кажется, впадаешь в Дергерцность, и правый и виноватый равны перед тобою. Откуда вырыл ты хандру в моем прошлом письме? Тогда как она дальше от меня, нежели когда-нибудь, может, и я не ясно говорю от привычки молчать и думать, что невысказанное яснее передается, на этот раз вы б не поспорили с Александром Notez bien cela!..197[197], — и ему показалось что-то в этом роде, но я
