исключения, и разумеется, что это скверно, как всякая личность, как всякое чисто личное пристрастие — оно стесняет. Анекдотов мог бы тебе сообщить мильон — но это при свиданье или в другое время.
19.
Сегодня седьмой день и все хорошо. — Корш велел Феде шить вицмундирный фрак, он имеет виды на мою дочь. А между тем к Новому году родится и у них что-нибудь.
Наташе я писать к тебе не позволил, разумеется, она тебе посылает и то и се, все единое хорошее.
Из Берлина недавно имел вести.
Рукой Н. А. Герцен:
Поздно дойдет до тебя наша радость, но от этого не меньше она для тебя будет, друг. Я и дочь моя совершенно здоровы.
Н. Герцен.
На обороте: Николаю Христофоровичу Кетчеру.
216. М. Ф. КОРШ
19 декабря 1844 г. Москва.
Если вы забыли, то я очень помню, что вы позволили мне вас звать к нам посестромилосердничать над Наташей (я тогда еще не предвидел, что у меня вместо одной будет целая куча Наташ). Сегодня она с утра бредит только о том, что видела всех близких, кроме вас, а потому я и решился велеть заложить лошадь, похожую на пряник, и отправить ее к стопам вашим и умолять вас приехать. После
обеда будет у меня Евгений слушать Аксакова, чтоб он не забыл. Вчера была у нас профессорша, и я ей переврал, а потому, если Грановский приедет к Евгению, и его уши вести на угощение
Весь ваш А. Г е р ц е н .
19 декабря.
На обороте: Милостивой государыне Марии Федоровне Корш. От одного отца семейства.
212
217. А. А. КРАЕВСКОМУ
24 декабря 1844. Москва.
Во-первых, почтеннейший Андрей Александрович, прошу вас заметить, что я избрал самый скромный день в году, чтоб напомнить вам о себе, т. е. сочельник — день, в который немцы делают елку, а мы, кроме елки, ничего не едим. Итак, мой эпиграф да будет:
Пишу же я именно в сей день, приготовившись постом и
молитвой, о деле довольно важном, и omni casu прошу вас поспешить с ответом.
Желаете ли вы на будущий год постоянного участия в«Отечественных записках»Грановского, Корша, Редкина и моей ничтожности? Так что мы почти бы могли завладеть отделом наук. Тогда «Отечественные записки» могут вполне сделаться органом не токмо петербургского литературно-ученого направления, но и московского. У нас много читается, за многим следится; наконец, надобно для того посылать статьи наши постоянно к вам, чтоб сколько-нибудь держать в пределах славянобесие, чтоб поднимать иногда голос
против клеветы на науку, на Европу etc., etc. Мы предполагали журнал, он не состоялся, как говорят, по причинам, не зависящим от издателя, и мы охотно делимся с вами тем, что заготовили. Полагаю, что наверное доставим вам от 25 до 30 листов в год оригинальных статей и, если желаете, листов 25 переводов. При этом, Андрей Александрович, не следует церемониться и насчет материальных условий: все вперед положительно и начистоту: с оригинальных статей вы плотите нам с вашего листа (вроде банановых или допотопных папоротников) — 50 руб. серебром, за перевод 50 ассигнациями до 75, смотря по содержанию. Это conditio sine qua non206[206]. Если у вас материалов так много и сотрудников так избыточно, что вам покажется удобнейшим уменьшить цену, то мы дешевле не можем оценить нашего труда, тем более что, готовясь к журналу, накупили книг, журналов и забрали у Депре в счет около ящика шампанского, у Кистера — гаванских сигар etc., etc. — все это надобно покрыть. Однако вы все же скажите откровенно — мы тотчас, в случае отказа, издадим альманах, который, само собою разумеется, не пойдет, но мы охотнее подвергнемся этой неудаче. — 30 листов 4500 — дело небольшое.
213
Если вы не согласны, то дальше моего письма не читайте, ибо это —
Прибавление в случае согласия.
1-я статья от меня будет, пожалуй, к мартовской книжке — «Наука и природа». Этой статьи
2- я часть — к апрелю, третья — к маю. Потом «Гегелева биография Розенкранца — разбор etc.» и 3-я — «Письма из провинции» — о каждом № «Москвитянина».
Грановский пишет о национальности германских народов и о романтизме XIX века. — Тоже вроде подарка славянобесым.
Корш собирается писать об Испании и Ирландии, Редкин — какую-то юридическую статью. Сверх того, я могу достать вам прекрасные статьи, анонимные, по ученой части.
Amendement207[207] I-ый. Мне, по старому знакомству, вы прикажите потискать экземпляров 50 моей статьи об естествоведении; так как это сопряжено же с издержками, то прошу просто вычесть. II-й. Ça va sans dire208[208], что вы пришлете нам «Отечественные записки». Я с 8 января неотступно буду требовать у Базунова.
Адрес мой тот же: в Старой Конюшенной, приход св. Власия, в доме Яковлева.
Пожалуйста, поскорее отвечайте, иначе статьи опоздают.
206[20б] непременное условие (лат.). — Ред. 207[207] Примечание (франц.);
У нас более новостей нет. Опера идет хорошо. 1-ый soprano, Степан Петрович Шевырев, два раза в неделю поет в университете solo — без соли, впрочем.
Душевно преданный, в ожидании быть статейно преданным
А. Герцен.
218. Н. X. КЕТЧЕРУ
31 декабря 1844 г. — 1 января 1845 г. Москва.
Рукой Саши Герцена:
Кетчер, без тебя скучно, приезжай скорее. Напрасно ты написал игрушки, а не книжушки.
Антр 44 и 45.
С Новым годом, г. Кетчер.
За неумением грамоте Щепкина М. С. руку приложил надворный советник.
214
Рукой Е. Ф. Корша:
Я, как вежливый человек, имею честь поздравить. Впрочем, очень жалею, что должен писать по этому случаю: я ехал сюда с полным убеждением застать тебя здесь.
Е. Корш.
Рукой A. К. Рейхеля:
Leben Sie hoch, lieber, bester Nestor! Dieses wünschet Ihnen (1 нрзб.) quam bonum, bonum et jucundum habitare frateres frateres in unum Hand und Druck. R e i с h e 1209[209].
Рукой M. Ф. Корш:
Я так много пила шампанского за ваше здоровье, что не могу ничего более написать.
М. Корш.
Рукой Е. И. Герцена:
209[209] Будьте здоровы, дорогой, милейший Нестор! Этого вам желает 1 нрзб. как хорошо, хорошо и приятно жить, братья, братья в одном рукопожатии (нем. и лат.). — Ред.
Нижеподписавшийся поставляет приятнейшим для себя долгом начать новый год душевным поздравлением с сим, как от себя, так и от Луизы Ивановны, и сердечно пожелать всего лучшего нового.
Многопочитающий и уважающий слуга
Е. Герцен.
1-й час пополуночи 1845-го года.
Рукой Саши Герцена:
Друг, и я поздравляю. 1845 г. Шушка, который не спал для Нового года. А мерзкий профессор у Милгузина.
Алексей Алексеевич Тучков поздравляет Николая Листофоровича.
Рукой Н. А. Герцен:
Произнеся твое имя, мы чокнулись — в доказательство прилагаю билет с той бутылки. Не все налицо тут, — Лиза обещала быть, да, говорят, хворает, Грановский, вероятно, на преферансе, у Софьи Карловны болят зубы, Татьяна Алексеевна также нездорова.
Рукой Т. Н. Грановского:
Меня не было у Герцена, когда они встречали Новый год, я в это время провожал старый в другом месте. За что ты ругаешься надо мною, пес! В преферанс я теперь почти не играю, романтик Герцен, а не я, диссертацию я не защищал до сих пор, потому что друзья мои, Давыдов и Шевырев, при пособии Бодянского хотели возвратить ее мне назад с позором. Я просто не взял и потребовал от них письменного изложения причины. Разумеется, они уступили. Шевырев читает блистательные лекции, приводящие в исступленный восторг Глинку и Дмитриева. Прощай, почтеннейший, до свидания.
215
Рукой К. С. Аксакова:
Поздравляю тебя с Новым городом, ошибся, с Новым годом. Будь здоров. Что ты москвич, я уверен, и будешь…210[210]
Ну, смотри, пожалуй, Аксаков там написал — и не прочтешь, и ошибся и намарал, а лучший из всех литераторов и коллабораторов московской словесности.
Слово «Reims» Герцен исправил на «Reim-sH» и написал:
Это учтивость!
Рукой М. Ф. Корш:
1-я минута 1845 года.
Рукой Герцена:
Да будет и последняя таковая же!
1844-му! Сит тиби тера левис!211[211] А вы сделайте вояж к нам.
216
1845
219. Н. Х. КЕТЧЕРУ
1 января 1845. Москва.
Мы рассуждали премудро о том, как будем встречать (если будем) новый 1865 год. Маленькая Наташа будет замужем за Федей Коршем, у них обед, Евгений, скучно-капризный старик, теснит за обедом сноху. Мне досадно — и я пью oporto, Грановский ректор университета, действительный статский советник и совершенно в состоянии Мильгаузена, ты — сед, страшен, клочьями засох, в морщинах, кричишь на Корша; два пензенские невольника ведут Николая Платоновича в подагре, и он садится к oporto возле меня, гунявого старичишки и болтуна. — Я буду к тем порам с Ник. придумывать, чем бы заняться дельно — анатомией или музыкой. Ты примешься переводить, взад и вперед, все газеты и романы, вышедшие с Карла Великого, etc., etc.
211[211] Да будет тебе земля легка! (лат.). — Ред.
Теперь позволь, мой милый крикун, и пожурить и поприголубить тебя.
1- е. Как мог ты, если в тебе есть хоть зародыш ума, думать, что я решился бы на что-нибудь относительно Наташиного здоровья по собственному усмотрению; я писал, что мне кажется хорошо, что она первые дни кормила, — предоставляя тебе догадаться, что это было сделано по совету доктора. Ох ты мудрец! — И точно это было очень хорошо, и что ты так за это взъелся? Во-первых, она хотела этого, во-вторых, очевидно, что лихорадочные дни должны быть тяжелы, когда к р. лихорадке присоединяется молочная лихорадка. — Уж ты ругайся как хочешь, а, по несчастию, и медицинская истина — просто логическая истина, и вашему брату нас не надуть, что обладаете секретом.
2. Ты, господине, пишешь, чтоб непременно посоветоваться об этом, да и забыл, что твое письмо пришло на третью неделю.
217
Вообще Наташа так быстро поправилась, как нельзя желать более. На сию минуту у нас тишина и какое-то благословение надо всеми. Что может быть? Что будет? Об этом реальный человек не должен думать, если не хочет отравить каждый кусок, каждый глоток. Настоящее хорошо, а оно-то и есть настоящее и святейшее достояние наше. — Я избалован счастием, это я знаю. Я избалован любовью, всеми вами, я избалован детьми. Право, дорого дал бы я, чтоб ты посмотрел на Николеньку, на это круглое, румяное, веселое лицо, на этот персик (когда он на руках у арбуза — вашей кумы). Да, жизнь хороша, т. е. для того, кто отдается ей; Руссо, говоря, что все выходит хорошим из рук природы и все искажается человеком, соврал, — соврал потому, что он не тот смысл придал и непосредственности и отрицанью; потому осудил он человеческое, что стоял на краю изжитого и избитого мира. Нет, именно человеком-то и усугубляется прекрасное природы. Но… но нельзя же, чтоб индивидуальное благо врачевало все, такой человек не был бы способен и на счастие своего очага. —
Из Берлина письмо, все подобру и поздорову. Журнала не будет, я писал к Краевскому, — хорошо, кабы он скорее
