А. Герцен:
О беда! Что же дальше с тобой будет? Да этак я на тебя и кофе не угожу сварить наконец… у — какой несносный ворчун стал! Да приезжай, ради бога, скорее к нам, пока решительно не сделался Дергером. А ведь серьезно это влияние Петербурга. Сердишься, бранишься бог знает за что, сам же и причины выдумываешь. Упрек за деньги я принимаю решительно на свой счет, потому что я сделала себе два шелковые платья и, верно, дошли слухи до тебя, что хотела сделать еще бархатную мантилью, — ну, да уж укротись, не сделаю, и платье одно продам, пожалуй, коли нужно; да еще хотела Наташе купить на рубашки тонкого полотна, не куплю, есть холстина толстая, сошью из нее, ты только не бранись, смертельно не люблю брани, ничьей, у меня пропадает сон и аппетит от нее. — Шутки в сторону, на меня наводят грусть твои бранные письма, в них видно ярко, что тебе что-то не по себе, что-то нехорошо, серьезно надо подумать о возвращении из болота.
Вырвал на сем месте у Наташи бумагу, чтоб сказать тебе, что наступает 3 марта сию минуту, помнить 3 марта 1838 года? — Мой первый приезд и первое свидание с Наташей. — Господи, сколько блаженства выпито с тех пор, даже страшно становится. А тогда, тогда… Там, на Поварской, я ждал тебя у фонарного столба…
Madame, продолжайте.
Рукой Н. А. Герцен:
Да, Друг, и ты спрашиваешь о хандре… ты не узнаешь меня, как приедешь, я сделалась здорова, деятельна… да и, право, всякая темная мысль о себе была бы смертельный грех. По временам Александр бывает очень грустен, выдумывает на себя бог знает что, сам же поднимает меня до небес да и воображает, что он стоит в преисподней, от этого мне тяжело бывает, тяжело от его безмерной любви, я не заслуживаю столько, оттого и не могу выносить столько. Бывает и долгое время полной и совершенной гармонии, когда не тревожат мелочи и когда не видишь громадности своего счастия. — Да с тех пор, как у нас есть дети краше Саши, и любовь к нему перестала быть судорожною и
тревожною, смотрю на них спокойно, люблю их спокойно. Приезжай же к 9 мая, ведь будет 7 лет… Боже мой! Дай твою руку, Друг.
После огромного тиканья Шевыреву и Бодянскому — славянофилы пустились против Грановского и отчасти меня в крестовый поход — да как грязно и подло. Они, кажется, не очень разборчивы на средства, иезуитизм consommé, всему поучает Хомяков — я готов бороться и даже быть побежденному, но назад не пойду. Грановский поступает с удивительным благородством.
235
Крюков скончался. Опять похороны, грустно как-то, и щемит душу, я боюсь 45 года. — Граф Строгонов (который во всей истории диссертации поступал самым благороднейшим образом) прислал 1000 руб. на похороны. Михаил Семенович распоряжается и все мы.
Я виделся с ним за день до смерти, он был в памяти.
Прощай.
229. Н. X. КЕТЧЕРУ
30 марта 1845. Москва.
Здравствуйте, благородный Христофорович; опоздавши на днях приписать в письме Грановского, я пишу несколько строк особо. — Все это время наружно ничего не совершилось, а внутренно я и хандрил, и расхандриваюсь, и главною долею души дряхлею. Климат, сударь, такой, выветривает известковые души, — а откуда взять адамантиновые.
Тимочка (как называет его Елизавета Богдановна) тебе писал, что Иван Алексеевич очень болен, представь себе, что у него была воспалительная лихорадка, и он, хотя слаб до чрезвычайности, — но однако вынес ее, и притом болезнь усложнилась присутствием Левенталя. Надежды на выздоровление мало, 77 лет и разрушенный организм. Психически он стал тише, но ни на волос не переменился, так же острит, те же требования и пр. — Я так был занят все это время, что не имел времени съездить с Михайлом Семеновичем посмотреть дачу, думаю однако еще зимним путем съездить.
Елизавета Богдановна послала очень нужное письмо об каком-то денежном деле с Кудрявцевым, просила его лично вручить, а в случае, если не застанет, попросить тебя отдать — забыл фамилью; теперь, зная его рассеянность, она думает, что он укатит в Берлин, не исполнивши ее просьбы, возьми у него письмо и доставь, и напиши ей.
Рукой Н. А. Герцен:
И я опоздала написать к тебе, caro, и знаешь почему? дошивала платье себе ко дню рожденья Александра, а не по чему другому. Письмо твое с Станкевичем — спасибо, ты в нем дивишься, как будто узнал что-нибудь новое обо мне из последнего моего письма, вот то-то, дедушка, надо знать,
знать и знать, а потом и говорить. Засим следует анекдот о Феде Корш: ему сняли клетку с кинарейкой и поставили на пол, он сейчас принялся вертеть кольцо и говорит: «Окупорить, окупорить» — этот мальчик чрезвычайно мил, и второй оправляется, вообще надеюсь, что молодежь наша не ударит себя лицом в грязь ко твоему приезду. Да что же, приедешь ли ты в мае? Хоть напиши, ведь уж я десятый раз спрашиваю об этом, или не для меня, так для других, все хотят знать. — Уж, верно, ты примешься бранить Александра на чем свет стоит за то, что не искал дачи, и тут ты же и будешь виноват; ему в самом деле невозможно было,
236
да и до сих пор папенька очень еще плох, если он не поправится, я и вовсе на дачу не перееду, что за эгоизм, может, последнее лето жизни ему провести в одиночестве, бедный старик, жалок ужасно.
Я, пожалуй, и здорова, а все-таки хотелось бы быть поздоровее. — Бывает ли у тебя Петруша? Отдай ему записку, да, пожалуйста, уже не по возвращении из Москвы, а прежде отъезда,
т. е. когда отдашь Зиновьеву письмо или сообщишь что-нибудь об нем.
На дачу я полагаю omni casu237[237] ехать можно, для детей это дело существенное.
Что это как изуродована статья Водянского в «Отечественных записках»? Теперь они готовят гром и молонье на Корша и меня, я хотел бы отвечать — но, если Краевский опять так урежет, выйдет глупо.
Ждем вестей.
230. А. А. ТУЧКОВУ
17 апреля 1845 г. Москва.
Рукой Немвродова:
Ваше высокоблагородие Алексей Алексеевич!
Мы надеялись по вашей рекомендации скоро устроить себя окончательно, но что же делать, — не жалуясь ни на кого, мы должны еще подождать. — Г-н Депре отправился за границу — зять его г-н Катуар принимал участие в нас и теперь имеет в виду для нас места; обнадеживает нас, что мы скоро получим их. Не приписывайте нашему нерадению, что мы живем так — без положительных дел; мы употребляли все силы, но не выходит по-нашему — не человек управляет судьбою, судьба держит его в руках, надобно повиноваться ей, хотя и больно для нас терять время.
По вашему положению следует получить нам 1-го мая назначенные вами за треть года 600 руб. асе, то их, просим вас, не медлите, сделайте милость, вышлите их к 1-му мая. — Вам известно, что из полученных от вас у нас ничего не осталось — мы хотели просить у вас ранее срока, но не смели идти против вашего положения.
Ваши покорные слуги
Григорий и Петр Немвродовы .
1845 года апреля 7.
Вот какой случился грех: Навуходоносоры принесли мне это письмо, чтоб я красноречием моим вельми тронул ваше сердце и подвигнул к исполнению их просьбы. А я продержал письмо до 16 числа по одной неаккуратности. Между тем в Москву приехал Кетчер и кланяется вам.
Если прикажете, я им дам денег вперед, но только попрошу тогда прислать через меня, дабы я мог присовокупить к их деньгам
237
вычет моих. Места нет, жаль их, не прислать ли к вам меньшого? В деньгах они нуждаются. Поздравляем почтенное семейство ваше с праздником и прощайте
Апреля 17.
Москва.
231. Т. А. АСТРАКОВОЙ
Весна 1845 г. Москва.
Прё и пре много благодарю за справку, вы, кажется, не совсем правы к причине Хвощинского, — конечно, он не должен сбивать цены, отдавая ежегодно. Я сегодня почти кончил с Дивовым — за 650 рублей дом, вода и два раза в неделю подвода, им хочется 700. Сверх того, и Кетчеру флигель за 175…
232. А. А. КРАЕВСКОМУ
29 мая 1845 г. Москва.
Вчера отправил я к вам через Базунова, почтеннейший Андрей Александрович, IV «Письмо об изучении природы» (Рим); V скоро будет готово. — При нем я посылаю статейку г. Кавелина о «Синбирском сборнике», он просит сообщить, что готов прислать вам статью о местничестве, — желаете ли? Да, сверх того, если вы поместите его разбор, то прислать ему и за него гонорар (я избираю это слово как самое почетное по близости к бескорыстнейшему в мире течению, к ).
Получили ли вы мое 3 «письмо» и мою повесть? Напечатаете ли последнюю? Я еду на дачу — это значит примусь опять за работу. Если повесть пойдет, то я напишу к ней еще главу, другую. Напишите, адрес тот же: в Старой Конюшенной, дом Яковлева.
Пожалуйста, охраните хорошенько от кастрирования мое «письмо» о Риме, за это я напишу вам такого Бакона, расправеруламского. Да вот только не знаю, как быть со Спинозой — такой, право, был жид, хоть брось.
Вы, я полагаю, знаете, что Иван Васильевич Киреевский сложил с себя бремя «Москвитянина» и что он снова (не выходит) под дирекцией Погодина, который взял в университете отставку, получил пенсион — и нанялся читать историю.
Но соблаговолите ли поместить опять статейку Водянского? Он порывается.
238
Что Грановский и Корш вам еще ничего не прислали, это происходит оттого, что они очень заняты изданием лекций Крюкова, но статьи будут. — Редкина, если б он был не в офицерских чинах, я велел бы наказать при полиции: ничего не делает и все мечтает об эротических предметах; я, впрочем, надеюсь и его заставить.
Кланяйтесь Белинскому; мы вчера провожали Языкова и теперь ждем Панаева. — Засим прощайте.
29 мая 1845.
Москва.
233. А. Л. ВИТБЕРГУ
Апрель — май 1845 г. Москва.
Ваше письмо, почтеннейший Александр Лаврентьевич, обрадовало меня безмерно. Отчего я молчал так давно, отчего вы? Сначала так, а потом — потому что молчали. — Vous avez brisé le glace238[238], и вам честь за то, что вы напомнили мне и долг и собственное желание.
Последний раз я писал к вам с Юрием Федоровичем Самариным, вы не пишете, получили ли это письмо.
Григорий Иванович сказывал, что вы летом собираетесь сюда, очень, очень будем рады.
Поздравляю вас с Анетой — вы могли бы поподробнее написать о вашем здоровье; говорят, вам помог Гельсингфорс?
О себе немного могу вам сообщить. Живу в Москве, почти исключительно занимаюсь естествоведением
