Четверг — 9 часов вечера.
Дотащились и сюда, впрочем, писать некогда. Я буду писать из Петербурга, а вот что: пошли Сатина к Губеру сказать, что я прошу прислать мне какой-нибудь вид о том, что я представил аттестат свой или отставку в канцелярию военного губернатора для получения паспорта за границу. Засим обнимаю вас много и много, всех, всех.
А. Герцен.
На обороте: Ее высокоблагородию Наталье Александровне Герцен.
В Москве. В Старой Конюшенной, в приходе св. Власия, в собственном доме, бывшем Яковлева.
262. Н. А. ГЕРЦЕН
Ну вот, друг мой, я и в Петербурге. — Скучно что-то очень. Приехал на квартиру Панаева, никого нет дома, я и сел писать к тебе — да и без романтизма все же на белом (т. е. черном) свете ничего нет ближе мне, как ты, и потребность беспрестанно передавать тебе все, что есть на душе, превратилась в привычку, иногда я это делаю одним словом… а ты и бранишься, что я ничего не говорю. — Но не об этом речь. В Новегороде я был тронут приемом в гостинице, тем более что ее содержит не Гибин, а его бывший приказчик, — как мало надобно, чтоб заслужить о себе такую память; к тому же попались какие-то бродячие музыканты, я шутя спросил их, умеете ли пропеть «Il sagretto di esser felice» из «Лукреции», и они спели два раза, и я вспомнил, во-первых, Виардо, а во-вторых, Юлию Карловну, которую заставлял сотни раз петь. Потом опять скучная дорога, до того тошная, что сам Лаврентий не надивится на нее. Muis à la fin des fins245[245] я все-таки приехал.
Сейчас отправлюсь к Ольге Александровне, от дороги я совершенно оправился. Пока нахожусь еще у Панаева, да, вероятно, у него и останусь, от тебя жду письма сегодня. Вероятно, ты получила уже письмо, посланное мною из Новагорода. Ну, что вы, как поживаете?.. я думаю, Наташа 2 и не замечает, что меня нет, а Лика не узнает, когда приеду. — Я встретил на одной станции премиленького мальчика немого, и мне тяжко вспомнился Коля… я был что-то все время в настроении рефлектарствовать. Мы часто говорили с тобою о том, как с каждым
258
потрясающим событием все больше и больше разъясняется в голове и все меньше романтизма, да, отрицание идет косой — за одним рядом падет другой, и все еще остается бездна травы. Томик Вольтера очень занимал меня дорогой — чудный талант, и как он односторонен, как ограничен даже, его мысль как-то не обхватывает предмет, а скользит по нем, зато ни одной строки нет, которая бы не была пропитана его мыслью, все равно — панегирик ли это датскому королю или комплимент М-те Шатле — везде одно и то же. — Впрочем, теперь некогда рассуждать, буду писать в понедельник и уж что-нибудь положительно сообщу о начале дела. Прощай. Маменьке целую руку. Марии Каспаровне жму ее и детям протягиваю.
В понедельник я напишу и о «Современнике», дело идет хорошо, я увижусь с Никитенкой.
Саша, здравствуй, мы приехали с Лаврентьем и ждем писем от тебя, напиши, какой гостинец прислать тебе, если не будешь шалить.
Кланяйся всем. Что Огарев — в Соколове или здесь, кланяйся вдвое больше Марии Федоровне — не потому, чтоб я ее любил вдвое больше, это было бы просто неучтиво, а потому, что мне кажется, что ей мой дружеский привет, по слабости ко мне, будет приятен.
Вероятно, все это письмо нелепо, я рассеян — и так, до понедельника. Целую тебя — да скорее писем, писем.
С истинным уважением честь имею пребыть.
Авдотья Яковлевна кланяется, я уже вчера с нею успел побраниться два раза — вот как я благодарю за гостеприимство. — Она говорит, что я солгал, что мы не бранились.
263. Н. А. ГЕРЦЕН
5—8 октября 1846 г. Петербург.
С.-Петербург, суббота, вечер поздно.
Письмо твое, друг мой, я получил сегодня, и, разумеется, был ему чрезвычайно рад, также и Сашиной приписке. Теперь повесть о сегодняшнем дне. Утром я отправился к Ольге Александровне Жеребцовой — удивительная женщина, я был тронут ее приемом, та же готовность помочь мне, то же внимание, она велела написать, что кланяется тебе и очень жалеет о твоей болезни. Она подала мне большие надежды — сегодня же она хотела поручить осведомиться о всем, и в понедельник я отправлюсь за ответом. Неужели это правда, это возможно, чтоб
259
наконец я мог сделать нашу необходимую поездку для тебя? Начинаю верить.
Вечером я был в французском театре с Авдотьей Яковлевной, которая мила и добра до невозможности, холит меня как дитя, спорит со мной на всяком шагу и пр… Там я увидел наконец Плесси, да, это великая актриса, и что ей надавала для этого природа: она высока, величественна, голос ее проникает в глубину сердца, она тип величавой красоты, подавляющей силой, высотой, — но самое это исключает другого рода милую, страстную красоту, красоту неправильную — но ужасно захватывающую. Когда она обернулась с разгоревшимся лицом, с видом гордости собственного сознания правоты к ревнивому мужу и дрожащим, но полным энергии голосом ему закричала: «A genoux, à genoux!»246[246] — это было поразительно, целая повесть G. Sand в одном ее взгляде на мужа, который застегивал сертучок и стоял перед ней как пойманный школьник. Тут она была необъятно хороша; но как осмелился этот человек ее любить, жениться на ней, как он не видел Плесси. Понимаешь, что я хочу сказать, тут именно важность придала она, другая актриса была бы раздраженная женщина, а она подавляющее, высокое существо. — Фалной мне не так понравилась.
Ни у кого еще не был, это для завтрашнего дня. Впрочем, был у Ольхина и у Смирдина. «Италии» Делаирка нет — сообщи это Егору Ивановичу, она взята за долги, но мне обещал Панаев достать. Булавку для тебя взялась заказать Авдотья Яковлевна. Видел сегодня Достоевского, он был здесь — не могу сказать, чтоб впечатление было особенно приятно. Тоже М-те Белинская. Языков невероятно смешон с своей конторой — хлопочет, важен, даже не острит.
Панаев и Некрасов поглощены «Современником». Все доселе виденное и слышанное мной заставляет меня желать полного успеха. Правда, во всем этом есть немного неосновательности, — но и только. Они ждут ответа от Грановского е! С-п1е и пуще всего ждут Белинского. Теперь третий час, — а потому прощай, завтра вечером продолжу журнал. —
7. Вечер.
Был у Витберга, он очень состарился и как-то разрушается, его радость и восторг были до чрезмерности, он плакал, жаль его, руина. Двое старших детей удивительно хороши собою. Авдотья Викторовна, кажется, нимало не изменилась. Разумеется, и по летам, и по направлению он остался совершенно на том же месте, и мне трудно говорить о многом, потому что говорю его языком, не желая гертировать, — но зато гертирую себя. Вечер просидел с Соллогубом и с разными господами,
260
дельного ничего, шутили и дурачились. Из всех мною виденных новых лиц мне нравится наиболее Кронеберг. Скажи Кетчеру, что Комаришка уж такой мне друг, что прости господи: и сигарами угощает, и хотел запрятать в Колокол и опустить меня под Неву, там, где мост строят, и предложил книги, и предложил ехать смотреть, как делают гайки для железной дороги.
8-е утром. 11 час.
Я сейчас был у Леонтия Васильевича — он принял меня и обнадежил самым положительным образом в успехе, досаднее всего, что представление Московского военного губернатора еще не приходило, а то 10-го числа я получил бы ответ. Нет ли там задержки, попроси Сатина справиться, а то я заживусь здесь. Прощай, друг мой, писать некогда, еду к Ольге Александровне.
Поцелуй Сашу, Колю, Наташу и Лику. Саше завтра отправляю собаку по почте, — стало, она будет почтенная собака — да чтоб он не ломал ее. — Отчего же ты не пишешь еще?
Маменьке целую руку — всем кланяюсь
— Марии { Федоровне
{ Каспаровне
Не могу писать более, так еще хлопотливо и смутно. Боюсь и совершенно надеяться.
Прощай. А. Г.
Ельвине Федоровне кланяюсь.
264. Н. А. ГЕРЦЕН
8—9 октября 1846 г. Петербург.
Вторник. Петербург. 8 октября 1846 г.
Сегодня неделя, как я уехал, — я было начал уж сетовать, что так редко ты, мой милый друг, даешь вести, как получил твое письмо. — Сегодня пришло представление из Москвы, через несколько дней должно дело решиться… я жду, не без надежд. У Ольги Александровны я бываю почти всякий день. — Сашина приписка принесла мне большое удовольствие, так вы все вспомнились, — и Николай Платонович и Мария Федоровна приписали. Собаку я не отослал, потому что ездил менять ее, зато теперь посылаю целую коллекцию: Наташе корову, Лике — гумиластиковый мяч, Николе — собаку, а Саше тигра и собаку со щенятами, — прошу не ломать и поставить на виденье им, ибо формы изящны.
261
Вчера был у Никитенки, он удивительно добрый и благородный человек, меня принял с отверстыми объятиями, вообще я и не предполагал, что мои статьи имеют здесь и тот ход и ту известность. Был у Кетчерова брата — он ужасно любит Николая Христофоровича, расспрашивал об нем, как женщина, тысячи подробностей.
«Записки д-ра Крупова» пропущены с небольшими выпусками.
Скажи Николаю Платоновичу, если он не послал еще доверенности, то чтоб и не посылал, я полагаю, что через неделю или дней через десять я отправлюсь назад, пусть он пришлет доверенность на имя Языкова. Еду смотреть второй раз Плесси.
9 утром.
Еще семь часов утра, а я уже готовлюсь облекаться во фрак — так, как и в те дни, чтоб ехать в разные места. Я повторю свое замечание, что привычка деятельности вещь важная и она здесь перешла во всех — кроме Ивана Ивановича. — Такой-то принимает в 9 часов, и он, конечно, не примет ни в 53 минуты 8-го, ни в 1 минуту 11, — наконец эта привычка расширила способность много делать, не забывать, делать тотчас. Напрасно упрекают здешних служащих в безучастной апатии, я к кому ни адресовался — встречал готовность сделать что-нибудь, я говорю о людях, которых я лет пять не видал и которые обо мне так же не думали в продолжение этого времени, как я об них. Несмотря на все сие и многое иное, мной начинает овладевать тоска по родине, без вас мне не живется, иной раз хочется смертельно послушать, как Наташа коверкает язык, — в эти минуты я утешаю себя, что она в это время капризничает.
Письмо Василия Романовича я вручил нарочно весьма недавно — оно во всяком случае бесполезно, — но этого не говори, он с такой доброй готовностью его
