предложил, да и оно было бы необходимо — если б не Ольга Александровна.
Сегодня, может быть, или в продолжение трех дней решится наша судьба, я приму все меры, чтоб к 22 октября быть дома, это опять не романтизм, — а я знаю, что и себе и тебе доставлю этим большую радость, а может, успею и поранее явиться, ты можешь быть уверена, что, за исключением одного дня после окончания дел, в который я позову Соллогуба и еще двух-трех отобедать, я не потеряю ни минуты. Здесь истинно глубоко близкого ничего нет; у Краевского (à propos к близости и глубине) не был. — Я насилу добился, где живет Засядко, сегодня еду к нему.
262
Дело кончено, но не совсем, есть надежда большая — но не скоро. Следует просить другого представления от кн. Щербатова, тогда будет настоящий доклад. Еду отсюда дня через четыре. Пишу к тебе, мой друг, в канцелярии — потому что поздно уж. Завтра еще напишу.
Сашу и детей целую много, оно все-таки грустнее.
А. Герцен.
265. Н. А. ГЕРЦЕН
1846- го. 11 октября. СПб.
Вчера я не успел написать к тебе, милый друг, оттого что весь день с утра метался как угорелый, три раза был у Ольги Александровны, — потом хлопотал о том, чтоб получить свидетельство для выезда, и еще не получил. Я полагаю выехать во вторник — стало, писать перестань, подробности все, и очень интересные, расскажу тебе при свидании… я хотел всем привезти маленьких гостинцев, но Авдотья Яковлевна больна (у нее припадки ее развились до страшной степени), и я отправлюсь к Панаевым, внук, которого ты знаешь по Юлии Карловне — à propos, была ли свадьба? Или я еще поспею к торжествованию?
Вообще мне здесь было не хорошо и грустно — в каком-то натянутом расположении, в каком-то горячечном раздражении — от неопределенности, от ожидания — и от разлуки со всем близким, а потому я готов ехать хоть сию минуту. — Внимание, с которым я был встречен здесь, знаки и симпатии и уважения — все это на меня совершенно не действует; — теперь до весны я одного бы хотел — одиночества и занятий, уехал бы с тобою куда-нибудь в Покровское.
Посылаю квитанцию, по которой 15-го числа можно получить в конторе дилижанса первоначального заведения игрушки. — Сегодня обедаю с знакомыми — и, должно быть, к понедельнику покончу все дела. Если успею, я в понедельник напишу еще несколько строк.
Расцелуй детей, мне по них тоска. — Кошка Авдотьи Яковлевны не совсем их заменяет.
— Скажи Марии Федоровне, что я Засядку отыскал и нашел его без копейки денег, почему и пошли к Смурову есть устрицы. История Крылова здесь гремит, меня все спрашивали, правда ли, как? Я сколько мог поправил его репутацию! Еще также скажи Марии Федоровне, что я до Твери вспоминал о глазах Любови Федоровны — но тут развлекся приятными
263
видами и прескверными обедами. Кстати, наблюдая встречающихся на улице, виденных в театре женщин, — здесь больше встречаешь красивых лиц. (Аксакову не говори). 2-е à propos. Граф Орлов не забыл, что виделся с тобою у Ольги Александровны, — он спрашивал про меня, что я муж ли той прекрасной молодой дамы, которую он встретил, — вот вам комплимент. Засим прощай, друг мой.
Передай маменьке, при моем почтении, что Засядко просил меня написать от него усердный поклон.
Он кланяется еще и тебе и Марии Федоровне.
Саша, ожидай меня в конце этой недели, скажи это Коле, Наташе и Лике.
Вчера у меня вытащили из кармана кошелек с деньгами, в нем было руб. 70, — и кошелек Кетчеров, о каковом приятном происшествии имею честь донести.
266. А. Г. ЩЕРБАТОВУ
21 октября 1846 г. Москва.
Ваше сиятельство, милостивый государь, князь Алексей Григорьевич.
Несчастная неосторожность была в 1840 году причиною моего перевода из канцелярии министерства внутренних дел в Новгород советником губернского правления; с тем вместе я был лишен права въезжать в столицы. В 1842 году, по высокому предстательству государыни императрицы, мне было всемилостивейше разрешено жить в Москве. Несмотря на такое улучшение моей судьбы, полицейский надзор, под которым еще нахожусь, глубоко меня огорчает, тем более что мое общественное положение изменилось и что надзор часто лишает меня, отца многочисленного семейства, возможности измышлять меры, необходимые для устройства моих дел.
В продолжение четырехлетнего пребывания моего в Москве местное начальство могло видеть безукоризненность моего образа жизни; надеясь на это, я принимаю смелость обратиться к нашему сиятельству, как к главному начальнику здешней столицы, с всепокорнейшею просьбою войти в сношение с г. генерал-адъютантом графом Орловым о исходатайствовании мне высочайшего соизволения на снятие с меня полицейского надзора.
Поручая судьбу моего семейства милостивому предстательству вашего сиятельства, имею честь пребыть с глубочайшим
264
высокопочитанием и искреннейшею преданностью, милостивый государь, вашего сиятельства покорнейший слуга
Александр Герцен.
21 октября 1846.
Жительство имею Пречистенской части, IV квартала, в собственном доме.
267. Б. И. ОРДЫНСКОМУ
11 ноября 1846 г. Москва.
Душевно рад быть посредником между вами и «Современником». Присылайте статьи об Аристофане, переводы и разборы. — Я все отправлю и по мере напечатания вы будете получать от меня от 150 до 175 рублей ассигнациями с печатного листа (несравненно меньшего против «Отечественных записок»).
Главная мысль ваша чрезвычайно важна, именно: трагическое столкновение гениально развитой натуры, которая, вместо деяния, вместо свободного развития, борется внутри с предрассудками; тут источник и отчаяния и злейшей иронии.
Вероятно, Краевский оттого не поместил вашей статьи, что он из нее впервые узнал об Аристофане, об Афинах и т. д.
Я на днях выехал из Петербурга, где видел новую редакцию «Современника». Она дает большие надежды.
Душевно уважающий вас А. Герцен.
11 ноября 1846 г. Москва. Сивцев Вражек.
268. Т. А. АСТРАКОВОЙ
1846 г. (до середины ноября). Москва.
Мне очень хочется знать о вашем здоровье, а знаете ли отчего? Оттого, что если вы здоровы — то благомилостиво пришлете ко мне солдата, о котором словодействовали.
1 }
2 } дети
3 } здоровы — а впрочем, кашляют
4 }
вам кланяются.
На обороте: Татьяне Алексеевне Астраковой от одного отставного чиновника.
265
269. Т. А. АСТРАКОВОЙ
1846 г. Москва.
Татьяна Алексеевна, сейчас сюда, билеты есть, т. е. не Тсть билеты, а ехать с ними, т. е. не сними, а наденьте что-нибудь.
На обороте: Т. А. Астраковой.
270. Н. X. и С. Н. КЕТЧЕРАМ
31 декабря 1846 г. Москва.
Рукой Н. А. Герцен:
Правда ли это, Кетчер, Сатин говорит, что вы не приедете с Сименькой? Если правда, то мне больно, что разлюбили нас до того, что не хотите приехать встретить с нами в последнит[1] раз Новый год, тогда как иные совершенно чужие, приехали. Впрочем, вольному воля! Теперь некогда, а мне хотелось бы поговорить с вами. Я не могу так легко вырывать из чуши то, что в ней когда-то было глубоко. Ну уж если не будете, дайте наши руки, т. е. вы и Сим. — жму их крепко, от души и желаю встретить и проводить Новый год как только возможно хорошо. —
Жаль еще потому, что вы не будете, что Машенька больна.
Это все, мне кажется, романтизм, и ты не едешь потому, что тебе лень — и потому, что всякий день Новый год, а именно сегодня не Новый год.
Прощайте.
271. А. А. КРАЕВСКОМУ
10 января 1847 г. Москва.
Милостивый государь Андрей Александрович.
Повесть моя, начало которой было в «Отечественных записках», издана особо. Я счел себя обязанным сказать вам, что я считаю вас совершенно вправе перепечатать ее окончание, если вы полагаете, что читатели не забыли давным-давно о начале. — Печатайте ее хоть в следующей книжке, но только, пожалуйста, не думайте, что я этими вопросами вызываю вас на это перепечатывание — из учтивости. Я хотел только сказать, что я первый признаю справедливость и ваше право на передачу окончания.
С искренним уважением честь имею пребыть преданным
А. Герцен.
10 января.
272. Т. Н. ГРАНОВСКОМУ
20 января 1847 г. Тверь. Утро.
Понедельник. Четверть второго пополудни.
Видишь, что мы едем исправно, да и едим исправно, а именно стерляжью уху — в городе в Твери. А пишу я к тебе вот зачем: говорят, что 22 января твои именины, извини меня перед Лизаветой Богдановной, что я в этот день не могу быть — по вздорной, конечно, причине: потому что буду в Новегороде. — Снисхожденье!
Мы здоровы. Саша весел, Наташа 2-я весела. Коля величествен и притом увлекается в возке всеми слабостями человеческими, что не возвышает bien-être247[247] существовать в возке, перед которым четыре клячи и за которым Зонберг в шпинате.
267
О проводах, о 18 и 19 генваря буду говорить, когда приду в себя.
Кормилица упала с Наташей и треснула ее затылком об пол — это много способствовало к удовольствию partie de plaisir’a248[248].
Ну, передай же всем и еще по привету Коршу и comp. и — страшно большую благодарность за те чувства, за те мысли, с которыми я уехал и еду. — Прощайте. Дорога прекрасная. Кавелину souvrana пантарилья. Что Сатина здоровье?
Рукой Н. А. Герцен:
Милые, бесценные, несравненные друзья! Все, все, московские друзья! Еще отсюда обнимаю и целую всех вас. Вчерашний вечер до сих пор продолжается в душе… несмотря на постоянную тошноту в продолжение 24 часов249[249], да еще несмотря на жестокую головную боль, да не в том дело. Лиза, с именинником! Гранка, с именинами честь имею поздравить! А затем кланяйтесь всем: Коршам, Кетчерам, Астраковым, Щепкиным, Редкину и всем, всем, Сатину. — Ну еще вас обнимаю. Прощайте! Пишите в Ригу. Дети все здоровы и веселы.
Рукой М. Ф. Корш:
Поздравляю вас, Грановский, жму вам крепко, крепко руку. Лику целую в лоб. Поцелуйте Евгения, Sophie, детей и всех, всех друзей наших. — Более писать не буду, у меня еще нет настолько твердости. Прощайте, — мои милые, мои славные!
Ваша М. Корш.
Рукой М. К. Эрн:
И поздравляю вас, Грановский, и крепко жму руку всем вам.
Ваша М. Эрн.
Это уж роскошь — сколько твоих.
Мельгунову скажи, что, действительно, в нашем знакомстве недоставало бы одного элемента — именно относящегося более к чувству, нежели к уму и симпатии… нет, что-то ничего не умею сказать, — очень наелся хересом и ухой.
268
ПИСЬМА С НЕУТОЧНЕННЫМИ ДАТИРОВКАМИ
248[248] увеселительной прогулки (франц.). — Ред. 249[249] Вставка рукой Герцена. — Ред.
273. Т. А. АСТРАКОВОЙ
1842—1846 гг. Москва.
Я только что явился в град Москву, как услышал трагикомическое объяснение Егора Ивановича с вами насчет дрожек. Это до такой степени возмутительно нелепо, тем более что он мог только у меня спрашивать о своих вещах, — что я считаю себя обязанным просить у вас благомилостивейшего забвения — и не забывать в то же время, что он больной и одичалый чудак.
Все наши здоровы, я еду в 5 или 6, вероятно, от Корша.
Прощайте.
А. Герцен.
274. Т. А. АСТРАКОВОЙ
1842—1846 гг.
