на Piazza Apollinaria, там мне сказали, что вы уехали с г. Моллером за город. Если вы назначите
35[35] Вы можете ей сказать, что мы слышали от посторонних.
свободный час, я попрошу позволения прийти к вам; что касается до меня, у меня все часы свободны. Corso № 18 secondo piano36[36].
Истинно уважающий вас
А. Герцен.
4 декабря 1847.
На обороте: Monsieur
Monsieur A. Iwanoff. De lapart d’A. Herzen.
28. Г. И. КЛЮЧАРЕВУ
4 декабря (22 ноября) 1847 г. Рим.
Рим, 4 декабря 1847.
Вот мы и в Риме. Несколько дней провели в Генуе, оттуда на пароходе отправились в Ливурну, там мы пробыли несколько часов, я успел съездить в это время в Пизу по железной дороге и вечером поплыли в Чивиту-Веккию. Погода была превосходная, теплые летние ночи; в Рим мы приехали 28 ноября, иа дороге из Чивиты-Веккии застал сильный дождь — результатом этого было то, что на другой день после нашего приезда у нас сделался лазарет, все дети больны, а у Наташи лихорадка. В Ницце я имел от вас письмо — и тогда же отвечал на него через Егора Ивановича. Это письмо вам доставит Н. П. Огарев. Он просит меня дать ему взаймы 25 т. серебр. по 8 процентов на два года для оборота — и под залог пензенского имения. Я нахожу это дело выгодным, лично вполне и безусловно верю Огареву, и для того намерен просить вас принять на себя труд и получить от меня доверенность на размену главного билета моего от 17 июня 1846 № 18034 серия 388 в сто т. Остальные деньги я попрошу переложить на десятитысячные билеты, даже полагаю лучшим на имя неизвестного. Это удобнее, а № вы сообщите искренно уважаемому мною Данилу Даниловичу Шумахеру, которому при свиданье сожмите и за меня покрепче руку. Так как дело такой важности требует
49
все гарантии, то я попрошу вас все акты составить с соблюдением всех форм, расходы все падают на Огарева.
Если даже он не захочет денег, то я попрошу все же разменять билет на десятитысячные, — и в всяком случае вы примите на себя труд остальные билеты переслать мне, например, через Ценкера к Торлониа, я здесь пробуду до вашего 15 апреля — отсюда поеду во Флоренцию. Адрес мой: Confiée aux soins de monsieur Torlonia à Rome или еще проще: Via del Gorso 18. Secundo piano.
Я доверенность пришлю на ваш адрес, а билет через Ценкера, если найду это нужным. Во всяком случае попрошу вас тотчас меня уведомить в получении.
Все вам кланяются.
Что Дмитрий Павлович, не собирается ли платить капитал — или проценты? Да кстати и с 10 т. следуют проценты, из которых 6 заплочены.
Засим от всей души вам кланяюсь и желаю весело встретить Новый год. — Здесь лето вполне — прелесть да и только.
На обороте: М. Г. Григорию Ивановичу Ключареву. От Герцена.
29. Г. И. КЛЮЧАРЕВУ
11 декабря (29 ноября) 1847 г. Рим.
Рим, 11 декабря 1847.
Вероятно, вы уже получили, почтеннейший Григорий Иванович, письмецо мое, вложенное в письмо г. Огарева. С тех пор я передумал разменивать большой билет и посылаю два в десять тысяч сер. каждый, вместе с доверенностью. Огарев занимает, кажется, для покупки фабрики, предоставляю совершенно вашим распоряжениям все насчет закладной, пусть она останется у вас. — Снова и снова прошу вас не досадовать на хлопоты, которые я вам доставляю, — может в продолжение времени судьба позволит мне чем-нибудь доказать вам истинную признательность.
Еслл Огарев непременно будет просить пополнить сумму до 25 т., то вы потрудитесь додать ему из положенных вами в Воспитательный дом 5000; но если можно обойтись без этого, то я попрошу вас перевести сюда 3000 р. серебр. через Ценкера для маменьки, вы можете перевести их на дом Torlonia и вексель на мое имя переслать ко мне; Torlonia берет
дорого, хорошо, если б Ценкер там взял деньги за пересылку или если по расчету выйдет, что три месяца от вручения денег падут не далее, как в конце марта старого стиля, тогда за перевод они бы
50
взяли проценты; сверх того, если он переведет на скуди, то опасно, чтоб не надули там, а на франки — надуют здесь. А потому все это предоставляю тоже вашему решению. — Я в предпрошлом письме писал к вам насчет 3000 ассигнац. для невесты в Шацк; если потребуют их, потрудитесь послать. — Вам еще придется получить оброк костромской, остальные проценты с Дмитрия Павловича я прошлые проценты с Огарева — стало, на всякий случай запас будет, сверх того Аксаков.
Сделайте одолжение, известите меня поскорее о получении билетов, я предупредил Шумахера, но все для спокойствия лучше знать.
Адрес мой: Roma (Italia) такому-то и всего вернее: Соnfiée aux soins de Messieurs Torlonia.
Семья моя вся без исключения подвергалась здесь гриппу, кроме меня; жена (которая дружески напоминает вам о себе) была очень больна и теперь нездорова лихорадкой, которая здесь поддерживается климатом. Доселе, т. е. 29 ноября вашего стиля, здесь настоящее лето, иногда протапливается камин вечером, но днем дамы гуляют в соломенных шляпах и кисейных платьях. Говорят, что в феврале полная весна — когда же зима?
Не нужно ли на прежних огаревских закладных сделать надписи по миновании года? Они у меня здесь.
Кланяйтесь Егору Ивановичу; скажите, чтоб через Париж не писал, письма опаздывают пятнадцатью днями. — Получили ли мой портрет и довольны ли им?
Маменька и Марья Каспаровна кланяются. Что Вера Артамоновна и все наши домашние?
Прощайте.
NB. Сделайте одолжение, портовые деньги за это письмо не платите из своих, оно огромно и притом с документами. — Расходы по закладной падают на Огарева.
30. Т. А. и С. И. АСТРАКОВЫМ
20 (8) декабря 1847 г. Рим.
Так как Наталья Александровна меня не пустила в письмо, то позвольте здесь в сенях с вами поздороваться, как Татьяна Алексеевна, так и Сергей Иванович, — ну что, батюшка, чай, через шубу шарф в две сажени, три раза обвивши около шеи, да сапоги на медведях, да картуз с континутрием — так что вас отрывать надобно заступом и топором, как помпейские древности — для того, чтоб пожать руку и сказать «прощайте».
51
31. В. П. БОТКИНУ
31 (19) декабря 1847 г. Рим.
31 декабря 1847. Рим.
Да и твое письмо, любезный Боткин, шло ровно 20 дней, в Италии все делается с точки зрения вечности и нет особой торопливости. Спасибо за письмо, да с каким же скотом ты посылаешь на почту письма, что они пропадают; это скверно и обидно. Итак, Грановский собирается с Елизаветой Богдановной — что ты так сильно останавливаешься на финансах. Не бог знает что надобно: имея людей близких с деньгами, нельзя затрудниться, — в этом отношении с моей стороны есть пленипотенциарий, агроном и заводчик Огарев. Но зачем же в Эмс? — вот чего я не понимаю, да, вероятно, и доктора; разве сам Грановский не знает, что Пиза сделала из M-me Кене? Кене здорова до того, что поехала в Дрезден, чтоб опять занемочь, и пишет оттуда, что страдает от скверного климата. Скажи, пожалуйста, Грановскому, что может ли быть что-нибудь полезнее и лучше, как ехать весной во Флоренцию и провести осень в Пизе. Мы провели бы тогда время вместе, а тут и bagni di Lucca37[37], и климат не немецкий. Пожалуйста, обдумайте все сообща. Толкуют об итальянской зиме, ну да, правду сказать, иной раз в комнате холодно, и третью неделю идет летний дождь, третьего дня была гроза, и вообще воздух просто тепел; когда термометр показывает менее 5 градусов тепла, то солдатам в Ватикане ставят калдины, чтоб они не замерзли — et cela s’appele38[38] sima? Во Флоренции я приготовил бы Грановским всё, я был же в Соколове Печкиным, здесь еще более усовершился в ведении отели.
Скажи, пожалуйста, за что вы так осерчали на письма из Avenue Marigny? Истинно не из авторского самолюбия защищаю их (да и твои замечания всегда носят в себе столько хвалы и дружеского тона, что даже и самолюбие самое упорное было бы довольно). — Я, во-первых,
37[37] Лукканские ванные заведения (итал.).
начинаю думать, что они не так напечатаны, как я послал. Хотя я особенно просил Панаева кладеных писем не печатать; для этого мне необходим «Современник» (наконец, пишет Анненков, он получил сентябрь и октябрь). Но, предполагая, что они не вовсе искажены, я должен откровенно сказать, что я чувствую настолько в себе самобытности, что даже ваше суждение (без увеличения очень важное и самое влиятельнейшее) не может меня потрясти, и я признаю за этими письмами кой-какие достоинства. Как дорого бы, как много бы я дал за один вечер, проведенный
52
с вами, как мы их проводили с Георгом, тогда бы я поговорил и указал бы; не думай, что я «j’ai tout dit»39[39], как Лаплас в письмах, они гораздо легче, нежели вы их приняли, а мне хотелось им дать именно совершенно летучую форму. Вы ужасно многого не знаете, 47 год, который мы сегодня с Алексеем Алексеевичем провожаем на тот свет, чрезвычайно важен в резком обнаружении, например, нравственного состояния Франции. Живши в Европе, вы могли бы, разумеется, его предвидеть, но у пристрастия глаза завешены, — пристрастия, прекрасного по источнику, но все же пристрастия. Я не виноват, что попал в такую минуту, когда уж и достоинства нет догадываться; Анненков сначала поспорил; Белинский, с тем удивительным тактом, с которым он некогда умел, по рассказу Станкевича, понять внутренний дух германского воззрения, понял задачу в минуту; и показал бы я тебе не более и не менее как три письма Анненкова, полученные мною здесь. В защиту внутреннего смысла писем я ставлю целый ряд убеждений и фактов, это перчатка, которую я бросаю, это тема, которую я берусь защищать, я нисколько не переменил своего взгляда. Отсюда его менять? Теперь? Право, вы не знаете, стало быть, что такое Италия и какой здесь взгляд можно получить о Франции; слово «французский» здесь стало немножко похоже на е. м. — я, разумеется, и с этим не согласен, хотя источник явен. В защиту формы я ничего не приведу, это значит просто, что они не вытанцевались, тут бейте как хотите — повинен молчать. Тем не менее я написал 1-ое письмо с Via del Corso, и доволен им (что значит в твоем переводе, что оно скверное). Статейку «На пароходе» не могу писать, я ее поправлял, поправлял да и испортил, а сначала было очень смешно, да и черновую имел глупость бросить в Ницце. Может, и налажу; я читал исправленное Алексею Алексеевичу, он смеется
