это и Егору Ивановичу — особо писать некогда, он из него узнает все, что было.

Ваше письмо я получил — или, кажется, я вам уж об этом писал — если Огареву деньги не нужны, то всего лучше мои билеты оставить у Егора Ивановича, а его деньги в ту же сумму положить на мелкие билеты (например, на 4) на имя неизвестного для легости. То же попросил бы я вас сделать и с деньгами, которые отдаст Дмитрий Павлович. Нумера будут же известны Данилу Даниловичу. — Егор Ивановичу очень благодарен за его готовность. Об доме всё как он хочет, деньги я жду, теперь у нас еще есть и до половины января может станет (с маменькой), чем больше вы пришлете, тем долее не будет хлопот. Расходы у меня идут так правильно, что я не жду ни особых трат, ни особой экономии.

Позвольте вас еще раз попросить деньги за письма взять из расходных моих, поэтому я и позволяю вкладывать еще письмы.

Если бы Марье Федоровне было нужно, сверх этих денег, 1000 асс., вы меня одолжите, давши ей.

Меня сильно соблазняют торговые сделки, о которых я вам писал в прошлом письме. Богатеть я особенного желания не имею, но иметь больше средств и помочь и обязать иной раз — дело важное.

Я, разумеется, был бы очень рад, если б Дмитрий Павлович отдал долг. Во всяком случае, вероятно, остальные по

119

сохранной записке он отдаст, я вам тогда ее пришлю, написав, что получил.

Прощайте. Дружески и с искренной благодарностью жму вашу руку.

Жена и все наши вам кланяются.

Здесь погода стоит удивительная, настоящее лето.

66. П. В. АННЕНКОВУ

6 декабря (24 ноября) 1848 г. Париж.

Рукой Н. А. Герцен:

Дни три тому назад получили мы ваше писание, Анненков, и оно как все другие с вашей стороны, легло густым туманом на грудь; и пред ставилась глазам живая картина: двое-трое сидят за чайным столом и второй-то или третий — вы, закуриваете, зевая, сигаретку, два, три слова скажут и замолкнут; тишина, темнота, а дождь-то льет, льет… Нельзя сказать, чтоб и у нас погода была хороша на сию минуту — 12 часов, т. е. полдень, 12-го ноября 1848 года — снег валит клочьями, снег белый, а внизу грязь, черная грязь, а между верхом и низом бьют барабаны, бьют что есть силы, чтоб заглушить горе и радость при появлении на свет конституции. — Александр забегал домой выпить коньяку и пошел опять смотреть на праздник, на котором, кроме мундиров, ничего нет, что приводит иных в негодование, как будто оно не логично и как будто оно не хорошо. Что касается до меня, я, как Ной, спасаюсь от всех треволнений в моем ковчеге, т. е. дети и пр… Пробовала и я море сечь, не слушается, — ну, я и предоставила его на волю ветров буйных. Помните, как мы с вами умирали пять дней подряд — ну что ж, это помогло в жизни?.. Я делаюсь страшной эгоисткой, Анненков, хотела б просто в каком- нибудь уголке Италии жить, и наслаждаться, и не думать ни о чем — уж очень наболело! — С семьей Гораса видаемся часто: то мы пойдем погреться у их камина, то они придут погреться у нашего — знаете, диваны по обеим сторонам, а посредине у них и у нас лежит Тургенев на полу и полусонным голосом спрашивает: «А знаете еще вот эту игру?…» На днях как-то проговорили о вас мы втроем: я, Тургенев и Emma, почти весь вечер, и мне так что-то стало жаль, что вас нет.

Так пророчество ваше сбылось, и она погибла? Жаль. — Пишите, что вы делаете и что будете делать в деревне, и довольно ли у вас денег. Сигаретки ваши у меня вышли, но я купила еще ящик в память вам и курю чаще, чем прежде, будто теплее, глядя на огонек. Если это письмо застанет вас в Москве, поклонитесь всем друзьям, да напишите о всех. Ребятишки мои вас целуют. За что ж вы Тату называете капризной, я обижаюсь. — К занятиям Саши прибавилось еще столярное мастерство, которому он ходит учиться три раза в неделю, скоро еще прибавится физика. — Учитель его так же добр и так же туп, он играет важную роль и не имеет свободной минуты. Коля выговаривает много новых слов, они еще в Champs Elysées и проведут там зиму; весной хотелось бы dahin, dahin, wo die Zitronen blühen.

Ax, старый, добрый друг, много пустяков я вам наболтала, воображая, что вам сделает это удовольствие, а то б и не наболтала. Особенно поклонитесь Марье Федоровне. Ну, прощайте ж, вашу

руку.

Natalie.

Чувствую и понимаю, что не стоит посылать этот старый, завалянный листок; но не могу себя лишить наслажденья обвинить Александра в том, что письмо провалялось и замаралось, — обвинить его и доказать, что с моей стороны все было сделано. — Да и лишний труд переписывать; прибавлю только, Анненков, что наша Тата была очень больна, что мы перенесли с Александром мучительные сутки, теперь она выздоровела. Общество у нас все то же. Emma все собиралась писать вам и все еще собирается. Тургенев бедный болен беспрестанно, и он хотел писать вам и все еще хочет. Если вы будете в Москве во время представления его комедии «Нахлебник» (которая мне ужасно нравится), напишите мне эффект, следствие и пр. как на своих, так и на чужих. Да пишите к нам как можно больше, да приезжайте к нам как можно скорее. Прощайте. Ж. Боке так мало берег свое здоровье, что доктора обещают ему двухлетнюю болезнь, брат его все еще болен. Так что ж, сбылось пророчество — «она погиб» — ла? Жму крепко вашу руку.

Natalie.

Город Лютеция. Девятнадцатое столетие, шестых декабрей 48 года.

Гневный друг! Грозный друг! Не писал я к тебе И боюся писать…

Потому именно, что разбранил меня в твоем последнем письме, отчего мало, отчего немного, отчего нет новостей, отчего нет древностей — а сам все знает. Я вообще разучился писать письма — и полагаю, что переписка больше нужна для магнетизма, для оживления физиологической связи лиц, без которой нет истиной дружбы. — Где ты? В Москве или в Симбирске, — где бы ни был, но поздравь себя, что ты на пять тысяч верст удален от пошлых выборов; я живу теперь на Магдалиновском бульваре, только шаг за вороты — и толпы бонапартистов со стихами и прозой, а возле карикатуры на Луи Бонапарта. Оружия, на которых сражаются кандидаты, презабавные и делают большую честь деликатности и благородству. К концу декабря узнаем. Без драм и драк не обойдется.

У нас дома все как следует, Тата было круто занемогла, но болезнь перервана — впрочем, она еще не совсем здорова. Иван Сергеевич крепко страдает своей вечной болезнию. Я занимаюсь видимо немного, но внутренно мне все яснее и яснее становится то литературное воззрение, которое тебе не совсем нравилось — но которое изменить невозможно, так оно очевидно. Я не знаю, читал ли ты статейку «Новый год», довольно удачная, это pendant к «Перед грозой», таковая же пишется «Праздник» — philosophie, юмор и desperatio124[124] с дальними

121

светленькими надеждами. — Прощай, опять немного, а ты-то и победи да напиши преграмоту. Фредерику деньги сполна отдал.

Сейчас приехал Мюллер и кланяется.

67. Г. И. КЛЮЧАРЕВУ

21 (9) декабря 1848. Париж.

Ваше письмо, почтеннейший Григорий Иванович, от 26 ноября / 6 декабря я получил вчера, а прежде еще вексель от Ценкера на Ружмона. Все, что вы сделали с займом Огарева, очень хорошо, только я думаю, что мне не приходилось получить с него сполна 3935, — впрочем, в этом беды нет, я писал к нему, чтоб он вас известил, что он считает за мной, но он, видно не написал. Мы с ним сочтемся. — Вы спрашиваете насчет 25 сер., данных вами Фролову, мне остается вас дружески благодарить, подобными вещами вы показываете не только доверие ко мне, но то, что вы сочувствуете и разделяете мой взгляд на предметы этого рода. Всегда, во всех случаях, где ваше прекрасное сердце вам посоветует сделать снова что-нибудь подобное — нисколько не задумываясь, исполните и будьте вперед уверены, что я дружески сожму вашу руку. Меня беспокоит Петруша, он хочет в Москву, не мог ли бы ему на время дать приюту Егор Иванович? Я пишу к нему с этой же почтой и попрошу г. Панаева ему доставить рублей 200 асс. Насчет костромского оброка — конечно, лучше его перевести сюда, вероятно, и курс поправится, — так по крайней мере ждут, — денег у нас теперь к 1 январю до 12 т. фр., да у Турнейсена 5 т., которые неизвестно когда он отдаст; стало быть, на три месяца мы обеспечены и маменька — но так как банкиры векселя переводят тоже на три месяца, то, полагаю, лучше их прислать, особенно же воспользоваться курсом, здесь последний курс идет так: рубль сер. — 3 фр. 84 сантимов.

Если по делу о билетах для возврата Егору Ивановичу что нужно будет, я тотчас пришлю. — Касательно уплаты Дмитрия Павловича я писал в прошлом письме — положите их покамест на имя неизвестного в Опекунский совет. Здесь можно делать теперь удивительные спекуляции.

Я писал к Огареву насчет того, чтоб переписать векселя непротестованные; если вы будете иметь какое-нибудь с ним сношение, напомните ему.

Портрет Веры Артамоновны очень желаю видеть — хотя надеюсь в будущем году увидеть и оригинал.

Поздравляю вас с Новым годом, истекающий не был беден всякого рода событиями. Очень радуюсь, что вы весело попировали

122

25 ноября, я в самый этот день получил письмо от Егора Ивановича, но оно нас застало в страшной тревоге, у маленькой Таты была тифозная горячка, были минуты, в которые мы отчаивались — это чрезвычайно расстроило нас. Теперь она оправляется. Если увидите, почтеннейший Григорий Иванович, Марию Федоровну, то сообщите ей эту весть. Много похлопотали мы, и я думаю, это обстоятельство имело опять дурное влияние на здоровье жены.

Сегодня 21. Первый морозец, градуса полтора, до 20 было так тепло, как у нас в начале сентября.

Кланяйтесь Егору Ивановичу — и всем нашим. Прасковье Андреевне и Карлу Ивановичу.

Прощайте и будьте здоровы.

Жена и все кланяются вам и поздравляют с Новым годом.

Я просил вас, Григорий Иванович, и опять прошу, если вы еще не сделали, вручить 200 сер. Марии Федоровне, кстати, если по болезни Петруши что будет очень нужно, помогите ему. Да нельзя ли ему у