Вот был удар-то пошлости юриспруденции и римскому праву. Всякое слово Бланки указывало, что подсудимые — судьи и кодекс, ну что Петр Григорьевич учил тридцать лет, пыли от всей юридической дряни не останется; знаем мы теперь, что такое присяжные и независимый французский паркет. Когда судили Прудона, я был в ассизах. Дайте мне уездный суд и пьяного секретаря — на тех есть апелляция, а против суда присяжных — нет. Во Франции ничего нет свободного и ничего законного — насилие, готовность мятежа и готовность на Варфоломеевскую ночь. Верите ли, Париж мне до того противен и гадок, что я без ужаса не могу думать, что, может, зиму придется жить там. Франция показывала много раз пример обновления, она быстро отряхает грязь — но теперь это труднее, времена Людвига-Филиппа были не так притеснительны, вопросы глубже. Падение Франции — avviso174[174] всем народам; пора Франции отделаться от гнета парижского и Европе — от соподчинения Франции. — И если от души можно кричать: «Delenda est Austria, delenda est Prussia!» — то не мешает прибавить и Францию. — И во всем разгроме и падении сурово и мрачно вырезывается, как Маттергорн в Валлисе, Россия, каменистое поле будущего; природа не начинает с цветущих лугов, а с гранита. Судьба России колоссальна — но для нас виноград зелен, — если б доля той гуманности, которая дается долгим
172[172] грандиозное издание (франц.).
173[173] «Издание всемирной демократии» (франц.). 174[174] предупреждение (итал.). — Ред.
просвещением, перешла в правы нашей русско-немецкой бюрократии, я воротился бы, — но вам, я думаю, в августе месяце была доставлена статейка «А11ю» — и вы, стало, знаете, как я смотрю на сей вопрос.
28 сентября.
Прощайте. — Довольно на сей раз. — Швейцария имеет удовольствие видеть в своих горах 12 000 réfugiés, из которых 6000 наверное прокармливаются ею. Réfugié — новое звание теперь, новая каста и превредная для них, это совсем особая жизнь — совершеннейшая праздность и трагический интерес. Впрочем, человек пятьдесят дельных найдется в этих 12 т. Я шутя предлагал издать альманах «Les réfugiés peints par eux-mêmes» 175[175] и поместить портреты всех уродов, шутов, все необычайные костюмы и прически, в главе мы бы поместили отца Струве и в конце — портрет Ivan Golovine, который в Бурже на вопрос: «Кто вы?» сказал президенту: «Citoyen anglais, expatrié de la Russie et auteur français» 176[176]. Его из Парижа прогнали; он был здесь и уехал в Брюссель. — Судьбу и историю Бакунина, верно, вы знаете, он, бедный, сидит еще в каземате Кенигштетской крепости, — вероятно, его осудят «а^ travaux forcés à perpétuité» 177[177], т. е. до тех пор, пока саксонский король его сменит на каторге. Немцы называли (т. е. реаки) Бакунина «der Russische Bluthund» 178[178]. — Мы теперь только нашли возможность ему помогать, да и то не знаю, верно ли. — Он вел себя геройски.
Да что, в самом деле, никто из вас не приедет? Ездят же другие, стало, достают пассы, я на днях встретил здесь князя Голицына, которого видел у Чаадаева и который все делает гримасу, как будто у него запор, потом разные дамы ездят с докторами, exempli gratia Раевская.
Кабы воля, воля… приехал бы на недельку в Москву, индивидуально мне, разумеется, с вами лучше, нежели здесь. Я в истинно дружеских отношениях только с Гервегом и больше ни с кем,
175[175] «Изгнанники о самих себе» (франц.).
176[176] «Английский подданный, изгнанный из России и пишущий по-французски» (франц.).
177[177] «к пожизненным каторжным работам» (франц.).
несмотря на то что сделался публичной мужчиной179[179] и знаком со всеми. — Но dignité humaine oblige180[180] —и я остаюсь!
192
Обнимаю вас всех дружески — это значит гораздо больше, нежели братски.
Что славявофильчики наши? Упился ли, наконец, Шевырев le Caligula «кровью мадьяров и немцев»? Как мужички тульские Алексей Степаныча? Как Богородица-троеручица покровом покрывает — Глинку? Читает ли государь сочинения Аксакова?
Я ТРЕБУЮ — прошу — ich bitte — rogo181[181] etc.: напишите, как только получите письмо — просто о получении, ибо я посылаю в Гамбург.
Avviso182[182]. Выпишите «Les confessions d’un révolutionnaire» Прудона.
114. Э. ГЕРВЕГ
5 октября (23 сентября) 1849 г. Женева.
5 octobre. Genève.
Je me proposai de vous raconter notre célèbre excursion à Chamouny sans avoir vu le Mont Blanc — mais, entraîné comme toujours, je n’ai rien fait. Le côté intéressant du voyage était le choix d’un temps pluvieux, glacial, où la bise emporte les avalanches, et où on ne voit pas ses propres mains à force de brouillard. — Au reste, si nous n’avons rien vu, au moins nous avons été versés, et si nous avons au complet pieds, mains, nez et yeux — cela n’est pas notre faute.
179[179] В подлой газете «Journal de Genève», издаваемой реаками, которая доносит все, что делается, прибавляет к моему имени — un des chefs de l’état-major de la centralisation révolutionnaire один из главарей генерального штаба революционной централизации — такого присутственного места и в Америке нет. Посылаю ответ Фази на это.
180[180] человеческое достоинство обязывает (франц.). — Ред.
181 [181] я прошу (нем., лат.).
Et ensuite c’est si bourgeois de voir le Mont Blanc à Chamouny, ne pas l’y voir est plus distingué et coûte la même chose…
La misanthropie de Georges prend une nouvelle forme et de sentiment négatif passe à l’état positif. Vous pensez, peut-être, que la haine des hommes le porte à l’amour des femmes — du tout — au fond, qu’est-ce que c’est qu’une femme — c’est un homme du genre féminin; non, il tombe dans la caprophilie et pendant tout le temps de notre voyage sur le mont… attendez un instant, j’irai demander à Sacha le nom du mont… je sais que ce n’est ni le mont Thabor, ni le mont Ararat où Noë arriva sans être noyé, avec un cabinet d’animaux rares — donc sur le mont en vers le poète, il se promena bras dessous bras dessus avec une jeune chèvre. Il pense (et moi je ne m’étonne nullement de cela) que c’est bien dommage que cette chèvre n’ait pas reçu une éducation soignée et que feu le Père-bouc — n’ait pas été un bouquiniste,
193
autrement on pourrait la prier do se charger de la correspondance étrangère pour la Voix des Peuples (et des chèvres). Elle eat diablement rauque cette voix — mais dites donc au nom de tous les dieux, sans en excepter celui du diable — que font donc nos amis? Par rapport à l’étranger, c’est une mauvaise feuille parisienne. J’ai écrit à Chojecky. — Chojecky m’a écrit qu’il ne s’en occupe pas. J’ai écrit à Sasonoff — il ne s’occupe pas à me répondre. A qui m’adresser, je suis au désespoir, je me jetterai dans le lac, je me brûlerai la cervelle, je ne prendrai pas de vin de bourgogne, je partirai pour la Martinique ou pour Lausanne, afin de ne pas rencontrer des hommes qui me sifflent, qui me disent ouvertement: «Mais votre Voix du Peuple a perdu sa voix avant de chanter — quel malheur!» — et moi de répondre alors: «Elle n’est pas encore entrée dans la véritable voie… — et ensuite c’est peut- être en Savoie qu’on fait imprimer cette feuille, — mais qu’il y a une autre à Paris, — seulement par précaution on ne la montre à personne, la réaction est forte, et la feuille faible…», etc., et je jure après que dans cette autre feuille on comprend la solidarité du principe monarchique en France et en Russie, qu’on parle de la Russie en homme et non en Français, qu’on n’attend pas de la Russie la féodalité… qui n’existe en Russie que comme un don de l’Europe… que là les nouvelles sont publiées le même jour que dans les Débats — et non le lendemain. — Mais savez-vous, chère madame Emma, ce qui vient d’une manière très heureuse confirmer mes assertions, c’est que personne, du nombre de ceux qui ont été désignés par moi — n’a reçu ni le spécimen ni les premiers №№. Vraiment cela est touchant, cela m’aide à dire et à répéter: «Cette feuille, vous voyez vous-même, n’est pas la véritable, la patentée, l’approuvée, la rédigée, la cosmopolitisée»; mais en cas que le journal se portera un peu mieux, je crois qu’on enverra à tout le monde et quibusdam aliis même beaucoup d’exemplaires; autrement je ne conçois pas les moyens de propager la réputation.
Eh bien, avez-vous parcouru mes pauvres feuilles, ah, si elles étaient des chèvrefeuilles; je crois que vous ne les lisez pas, autrement pourriez-vous faire tant de compliments — je vous enverrai bientôt la lettre sur la Russie. — A propos, Haug nous a envoyé un ltalien Turc qui, je crois, déposera bientôt lui-même les roses orientales de l’éloquence de Haug-Pascha à vos pieds.
Fazy und das sämtliche Ministerium dinieren heute bei einem Menschen, der vor Hunger stirbt Sie zu sehen und der ist
A. Herzen.
На обороте: A Paris Madame
Madame Emma Herwegh. Rue du Cirque, 9.
194
5 октября. Женева.
Я собирался рассказать вам, какую замечательную прогулку мы совершили в Шамуни, не видав Монблана, но, по обыкновению чем-то увлекшись, не сделал этого. Самое интересное в поездке — выбор погоды — дождливой, леденящей, когда северный ветер сносит лавины и когда из-за тумана не видно собственных рук. Впрочем, если мы ничего и не видели, то зато опрокинулись, и если у нас уцелели ноги, руки, носы и глаза, то тут уж вина не наша.
А потом это такое мещанство — увидеть Монблан из Шамуни, куда изысканнее его оттуда не увидеть, а стоит это столько же…
Мизантропия Георга приобретает новую форму: из негативного чувства она превращается в позитивное. Вы, может быть, думаете, что ненависть к мужчинам толкает его на любовь к женщинам, — ничуть; в сущности, что такое женщина — это человек женского рода; нет, он впадает в козолюбие и в продолжение всего нашего путешествия на гору… подождите минутку, пойду спрошу у Саши название горы, знаю только, что это не гора Фавор и не гора Арарат, куда Ной, так и не потонув, прибыл со своей коллекцией редкостных зверей, — итак, на горе Анвер наш поэт прогуливался под ручку с молоденькой козочкой.
