чем суть дела, и будете продолжать считать меня предателем, изменником и поклонником Парижа, — это самое веское свидетельство моей дружбы к вам) вначале носили до некоторой степени тот характер, который мы в шутку называли калигулийским (позже я убедился, что она даже не почувствовала всего зла, которое мне причинила); я был измучен, оскорблен, вне себя от бешенства — все это отразилось в письмах. Ваше третье письмо положило начало моему выздоровлению. Теперь я чувствую, что ко мне вернулись силы и ясность ума, и я протягиваю вам руку и раскрываю сердце. Не сердитесь на меня, уверяю вас, я много выстрадал за это время. Представьте себе, что я почти не выходил из комнаты и совсем ничего не делал. — Нет, будущее возвращается нам, — до сих пор мы принадлежали друг другу gratis209[209], теперь же, пройдя через это чистилище, мы узнали, чего мы стоим. —
Когда мы опять увидимся, нужно будет уничтожить даже письма, написанные в это печальное, отравленное время; были минуты, когда я переходил границы дозволенного, пусть будет проклят тот документ, который хранит следы моей слабости. Я сделаю тоже и со 2-м письмом.
Теперь я хочу предложить вам новый план: вместо Швейцарии — юг Франции, — я все разузнал — конечно, на Гиерские острова и т. д. можно поехать. — Когда дело до этого
245
дойдет, я напишу вам, как и что. Морское побережье, морской климат и никакой Швейцарии — таково было ваше желание. Напишите мне на сей предмет.
Однако… Межуев, однако надо, надо кончать гражданскую войну с Эммой. — Напишите ей, что вы хотите побыть некоторое время один, — словом, напишите все, что хотите. Но, давая мне такие поручения, вы только ухудшаете дело. При всем моем таланте я не могу убедить ее допустить посредника, это ее оскорбляет, унижает, и она совершенно права. Черт побери, оставьте же ваше тиранство; а что, в сущности, она сделала? Она говорила в минуты гнева, ну что ж, это нисколько не хуже вашего молчания. Не делайте жизнь еще более тяжелой, она тяжела и per se210[210].
Ответьте тотчас же на это письмо, я вам отправлю его 24 числа, оно придет в Цюрих 27-го, а в Берн, если вы будете там, 28-го; 28 + 3 = 31 января.
Эмма хочет написать вам. Не будьте же Каракаллой и, уверяю вас,
Ça ira!
Ça ira!
Здесь царствуют полное разложение, и хаос из хаосов. Почитайте «La Presse», передовицы — и вы сами убедитесь. Прощайте, мой друг, и относитесь скептически ко всему:
…an der Sonne Klarheit,
…an des Mondes Licht,
но к моей дружбе (невзирая на все) nicht.
Эмма говорит, что не может писать, — она действительно очень страдает, — она зовет вас сюда и надеется, что встреча все спасет, вы можете остановиться на улице Neuve des Augustin, она ждет ответа с первой почтой. Швейцарские Reiseschein211[211] и пр. не представляют затруднения.
На обороте: Господину Георгу Гервегу в Цюрих.
В случае его отъезда переслать безотлагательно туда, где он находится.
146. Г. ГЕРВЕГУ
25 (13) января 1850 г. Париж.
Le 25 janvier.
En bien, je n’ai rien à vous dire pour l’instant, pressé par le temps, il est 4 et 1/2, mais avec chaque jour je vois plus clairement que la bourrasque convulsive s’apaise et que des journées sereines arrivent.
246
C’est dommage que nous ayons perdu un mois entier dans ce pugilat — mais enfin il est passé.
Addio — attendez un peu. Tout, tout s’arrangera.
Перевод 25 января.
Итак, сейчас мне нечего вам сказать, нет времени, уже половина пятого, но с каждым днем я все более убеждаюсь, что неистовый шквал стихает и наступают ясные дни.
Как жалко, что в этих кулачных боях мы потеряли целый месяц, но, наконец, он прошел.
Addio212[212]. Подождите немного. Все, все уладится.
27 (15) января 1850 г. Париж.
Рукой Н. А. Герцен:
26
Мне так хотелось послать сегодня письмо вам, друг мой, — и не могла.
Жаль мне было вас оставить одного, так одного… жаль от всей души!..
Путь был труден, очень, подробности узнаете от маменьки. Мы приехали в полночь.
Сегодня, в то время как я собиралась к Эмме, — она пришла ко мне с Горасом и Адой. Милая, добрая Эмма! Она страшно любит вас и страшно страдает, она несчастна до крайней степени, и я не могу быть вполне счастлива, видя ее в таком положении. Я боюсь советовать что-нибудь но как бы
желала, чтоб все устроилось хорошо! — Эмма предлагала мне переехать к ней, но я не могу этого
Горас вырос, больше выраженья в лице. Ада очаровательна! Она не столько похожа на вас, как я думала, но необыкновенно мила…
Что вы? Как идет русский язык? Как дружба с m-те Haag? Что вы думаете делать?..
Скажите, не прислать ли вашу шубу вам? Мы бы замерзли без нее.
Прощайте пока, я еще не могу прийти в себя…
Жму крепко вашу руку!
27-е.
Вчера вечером принесли паспорт — благодарю!
Беззаботная голова не заботилась о саке так, как вы думали. Если вы приедете сюда, привезите сак и портфель со всем как есть, если нет — пришлите с дилижансом. Деньги тоже привезите.
Я еще ничего не знаю, где мы будем и долго ли останемся здесь…
Тата вас обнимает крепко.
А я крепко жму нашу руку, обе… Чего пожелать вам — не знаю!..
Natalie. Le 27.
Tout le monde est assemblé dans une petite chambre — impossible d’écrire; au reste, j’attends votre героше sur та dernière lettre. On dit ici et on le répète qu’après le mois d’avril des mesures
247
énergiques seront prises pour éloigner les étrangers de la Suisse. Est-ce qu’il y a quelque chose de vrai ou non? Envoyez donc ma brochure à Leipzig et ici213[213].
Нa обороте: Гервегу.
Если уехал — то отошлите. Если остался — отдайте.
148. Г. ГЕРВЕГУ
29 (17) января 1850 г. Париж.
J’ai reçu votre lettre — nous sommes tout à fait d’accord sur les choses principales. — Nous en reparlerons tout au long.
213[213] Все собрались в маленькой комнате — писать невозможно; впрочем, жду вашего ответа на мое последнее письмо. Здесь упорно говорят, что после апреля будут предприняты энергичные меры к удалению иностранцев из Швейцарии. Есть ли в этом хоть частица правды или нет? Перешлите же мою брошюру в Лейпциг и сюда (франц.). — Ред.
Et certainement tant soit peu détesté pour les choses détes-tables. Au lieu du massacre des innocents à 3, je ne vois que le massacre de Pharaon, pardon — Hérode — par les innocents — et cela ne nuit pas à sa santé ni à l’amitié qu’on lui porte.
Я получил ваше письмо — мы совершенно согласны с вами в главном. — Об этом поговорим еще попространней.
И, конечно, немножко ненавидят за ненавистные вещи. Вместо избиения младенцев втроем я вижу лишь избиение младенцами фараона — то бишь Ирода — и это не вредит ни его здоровью, ни дружбе, которую к нему питают.
149. Г. ГЕРВЕГУ
1 февраля (20 января) 1850 г. Париж.
1 février 1850. Paris.
Des maux de tête vraiment terribles ne m’ont pas permis de vous écrire: j’étais trois jours de suite malade, aujourd’hui sain et sauf, mais si cela continue, je deviendrai fou…
D’après les dernières nouvelles je commence à croire que l’affaire de ma mère sera gagnée de manière ou d’autre; tout cela me paraît à présent une question de temps. De l’autre côté la mort de Golochwastoff est derechef un coup financier très lourd. Mais enfin…
Je suis très content de vos lettres. Il y manque, je dois le dire, une petite chose, et cette petite chose aurait mis fin à toutes
248
les discussions pénibles — cette chose c’est un retour conscien-cieux sur vous. La où vous ne trouvez plus un terrain ferme — vous me montrez la fatalité. Eh bien, je crois, nous sommes un peu plus maîtres et créateurs de notre vie, que cela ne paraît; et ma conviction profonde que la volonté existe pourtant, là où il y a conscience, passion et énergie — m’engage au moins à lutter contre la fatalité.
Je n’ai pas le moindre sentiment de fiel ou même de mécontentement à présent contre vous et c’est tout amicalement que je vous répète qu’il y a une chose qui vous détériore à présent et qui vous tuera (si vous ne la tuez pas) — c’est cet amollissement de la volonté, c’est ce laisser-aller. Vous êtes trop gâté et c’est pour cela que vous vous récriez à chaque critique toute haturelle entre hommes tellement rapprochés. C’est pour cela que même dans votre dernière lettre vous coupez court à tout — en donnant pour toute réponse beaucoup d’amour, et en subjugant de cette manière l’homme froid, l’ami qui s’arroge le droit de critique. Mais cela n’est pas juste.
Vous écrivez à ma femme que vous vous sentiez capable de commencer cette nouvelle vie que nous avons rêvée. Vous parlez de l’amitié indulgente que vous m’aviez prêchée. — Mais soyez donc franc, est-ce que l’indulgence ne devient (comme toutes les vertus chrétiennes) pas un sentiment pénible; là ou mon existence intérieure n’est pas froissée par mon ami, pax ses originalités, habitudes, passions que je ne partage pas — il n’y a pas d’indulgence à les subir, — l’indulgence commence où on est froissé… Je sais, je le sens, oui, vous pouvez par un faible effort vous rendre capable d’une vie harmonique, entre 2, 3 amis — mais, ne me grondez pas, cet effort vous ne l’avez pas fait. Et lorsque je vous citai les Bohémiens de Pouchkine, je pensai douloureusement que nous-mêmes nous appartenons à l’Egypte et non à la terre promise. Peut-être c’est un travail intérieur qui vous fait négliger le côté pratique de l’existence, — mais vous vous attribuez une part de lion, et — encore une fois — votre affection est tyrannique et capricieuse, capricieuse dans le genre féminin. Eh bien, savez- vous que c’est un élément terrible dans une vie commune?
Je comprends parfaitement (si je ne le comprenais pas par le cœur, je pourrais le comprendre par l’esprit) — comme mon raisonnement paraît flach, à côté de ce que vous dites de cette amitié qui couvre tout, qui ne voit rien, qui aime, aime et se réjouit dans la conscience de la sympathie. Mais pour que ce sentiment reste naïf, naturel, il ne faut pas à
