— je n’ai jamais entendu parler de lui.
Tourguéneff «s’en va-t-en guerre» — il retourne à Pétersbourg (m-me Viardot va à Berlin et probablement poussera plus loin dans l’absolutisme boréal). N’est-il pas un héros; est-ce que les femmes ne lui doivent pas admiration, vénération, glorification… les autres devoirs il ne pourrait admettre, jusqu’à une correction de la vessie.
As-tu compris le quatrain magnifique de Pouchkine?
Voilà tout, caro mio, je crois qu’a présent les choses iront un peu plus vite — et qu’enfin nous rentrerons dans quelque port — pour oublier pour une année au moins les tempêtes et les orages.
Ta main.
Nous avons vu et parlé à Léontine.
296
9 марта 1850 г. Париж.
Дорогой Георг, primo, я совсем не пью пива, а водки пью немного; 2. Я пью бонское вино по 1.50 за бутылку, 2 бутылки в день, итого 3 фр. на пропитие. Есть нечто настолько тяжелое в атмосфере, которой мы тут дышим, что мне трудно описать тебе свое состояние. Повторяю — по физическому ощущению это напоминает мне то чувство мрачного отчаяния, какое временами овладевало моей душой в Петербурге.
Когда же удастся нам не в теории, а на деле освободиться от интереса к этому миру, в действительности не имеющему ничего общего с нами? Разве мы сердимся на тупость дерева,
на лютость природы волка? Но мы сердимся на низость, на угодливость человека — да ведь это составляет особенность его характера, без этих человеческих свойств он был бы орангутангом. И это надо принимать не с досадой, а спокойно. — Год назад я писал: «Надо же открыть людям глаза, надобно возвестить им приближение смерти»; теперь уже не те времена, наступил распад, гниение, теперь никто уже не обманывается — даже святой отец Донозо Кортес. Теперь нужно спокойствие. Самое большое несчастие общего порядка мы уже пережили, потеряв надежду, веру, уважение к собственному прошлому. А между тем мы еще больше терзаемся, глядя на все это гнусное, обидное, оскорбительное зрелище. Я чрезвычайно поддаюсь впечатлениям, я очень reizbar240[240] к окружающей среде, и здесь уже мне не хватает ни моих умственных способностей, ни моих душевных сил — я ощущаю себя всякий день слишком уязвленным и задыхаюсь от беспокойства и вечного раздражения. — Наконец- то мы дожили до 9 числа, проклятый ответ придет, стало быть, в ближайшие дни. Последнее письмо Гассера, которое я сам читал, не вселяет хороших надежд, а вюртембергское правительство по теперешним временам не особенно-то захочет ввязываться.
И ни строчки из России, а все это так легко узнать, так легко обо всем написать.
Кстати, довольно определенно говорят, что Бакунин бежал из тюрьмы.
Капп даже на океане продолжает переписку с Кампе; посылаю вам письмо, которое он мне сегодня прислал. Не забыть бы сказать Кампе, что во второе издание нужно внести некоторые исправления. Эпилог переведен.
Я задумал также маленькую поэтическую шутку под названием «Эмиль Жирарден и Иммануил Кант», чтобы сказать ему, что он не только плохой республиканец, но и плохой диалектик.
297
Я не только располагаю возможностью, но одержим манией писать маленькие рассуждения по поводу маленьких глупостей, повторяемых в больших газетах.
Послал ли ты 700 — 750 экземпляров Кампе? Благослови его на второе издание.
Ты спрашиваешь, что это за визионерская история, да ведь вся история с исторической визой твоего паспорта была напечатана. Кто же этот Делагод vice versa, который принимает меня за банкира, — я о нем ничего не слыхал.
Тургенев «в поход собрался» — он возвращается в Петербург (г-жа Виардо едет в Берлин и, вероятно, проследует дальше в глубины северного абсолютизма). Ну не герой ли он, и не обязаны ли женщины воздавать ему дань восхищения, преклонения, прославления… другой дани он не мог бы принять до приведения в порядок своего пузыря.
Понял ли ты великолепное четверостишие Пушкина?
Вот и все, саго mio, я думаю, что теперь дела пойдут несколько быстрее, а мы войдем, наконец, в какую-нибудь гавань чтобы хоть на год забыть бури и грозы.
Дай руку.
Мы видели Леонтину и разговаривали с ней.
172. Г.ГЕРВЕГУ
10 марта (26 февраля) 1850 г. Париж.
Егору Федоровичу.
4 heures, tout va très bien. Mais très bien. Partout le calme et des promeneurs von allen Gattungen, Damen, Kanonen, Kinder, Dragonen. Au revoir, rue de la Paix.
Егору Федоровичу.
4 часа. Все в порядке. Да, в полном порядке. Всюду спокойствие и гуляющие von allen Gattungen, Damen, Kanonen, Kinder, Dragonen241[241]. До свидания, rue de la Paix.
173. КОЛЕ ГЕРЦЕНУ
10 марта (26 февраля) 1850 г. Париж.
Рукой Н. А. Герцен:
Und Papa-Vater 1 843 000 Küsse.
298
Рукой Н. А. Герцен:
Мама.
Милый Коля! Большое спасибо за твое письмо.
И папа-отец 1 843 000 поцелуев.
174. Э. ГЕРВЕГ (приписка)
Около 10 марта 1850 г. Париж.
Comme vous n’êtes plus à Zurich, je ne vous écris pas.
Поскольку вас нет больше в Цюрихе, я вам не пишу.
175. Г. ГЕРВЕГУ и М. К. ЭРН
Cher Georges! Moi je suis aussi triste et agité. Mais je n’ai pas le moindre désir d’y ajouter encore les éternelles questions subjectives. — Laissons cela. — Ce n’est pas beau de s’occuper de ses cors aux pieds de l’âme lorsque quelque chose de terrible s’accomplit. — Caro mio! Il n’y a pas assez d’air, on ne peut respirer, es ist schwühl… le dernier moment, le plus grave est peut-être arrivé. Oggi — o mai!..
Je ne vois personne… mais je flaire quelque chose, c’est instinctif. Oh, donnez au moins du repos à nous autres. Du repos et rien de plus. Peut-être ils en donneront à gogo…
Et pourquoi pas? So untergehen wie diese Sonne… Ein Knabengedanke… il n’y a qu’un genre de mort que je déteste, c’est
«Mourir pour la patrie»,
mais mourir sans foi. — Ma foi — alors il faut mourir sans demander grâce, de foie gras aux truffes… deux fois gras…
Mourir pour les truffes…
J’ai une migraine, un mal de dent et un mal dehors.
Le docteur a été chez moi, le docteur de Dresde. — Ce qui se fait est au-dessus de toute imagination. Je suis triste — триста раз.
Tu m’écris — et que le diable te punisse pour les nouvelles bêtises que tu as crites. Mais est-ce que?..
— Allons en Espagne… manger des portugalles.
— Alles ist aufgeregt, «es brauset und… brauset».
Je continue sur la table.
Montre cela à m-selle Ern qui te montre la langue russe, et oublie la montre qui avance trop242[242].
242[242] Дорогой Георг! Я тоже опечален и взволнован. Но у меня нет ни малейшего желания добавлять к этому еще вечные вопросы личного порядка. — Оставим это. — Нехорошо заниматься своими душевными мозолями, когда свершается нечто ужасное. Саго mio! He хватает воздуха, нечем дышать, es ist schwühl душно… наступила, быть может, последняя, самая решительная минута. Oggi — о mai Сегодня или никогда!..
Я ни с кем не вижусь… но что-то инстинктивно чую. О, дайте же нам-то хотя бы покоя. Покоя и ничего больше. А может быть, они и дадут его, да уж свыше меры…
А почему бы и нет? So untergehen wie diese Sonne… Ein Knabengedanke Закатиться, как это солнце… Мальчишеская мысль… — есть только один вид смерти, который я ненавижу, — это
«Умереть за родину»,
но умереть без веры. — Верь мне, тогда лучше умереть, не прося пощады, с верой в гусиную печенку с трюфелями… это дважды верная смерть…
Умереть за трюфеля…
У меня мигрень, меня мучит зубная боль внутри и все происходящее вовне.
Доктор у меня был, доктор из Дрездена. То, что делается, превосходит всякое воображение. Мне грустно — триста раз.
Ты мне пишешь — и пусть тебя чёрт накажет за новые глупости, которые ты написал. Но разве?..
Едем в Испанию есть апельсины.
Alles ist aufgeregt, «es brauset und… brauset» Все в волнении, «и бушует и… бушует».
Продолжаю за столом.
Марья Каспаровна. Два слова только, писать не хочется, нового об деле ничего. А здесь что- то так страшно с вчерашнего вечера, что-то такая хлопота в тишине, что мороз по коже… Что будет — то будет. Фа — где-нибудь бы сидел теперь в Новом Йорке без Капорцев — а впрочем, посмотрим, и всё ведь из Рымно через Арша в Бресла.
Колю целую.
Маменьке сами расскажите.
176. Г. ГЕРВЕГУ
13 (1) марта 1850 г. Париж.
Et pourquoi donc tu grübelst toujours? Mut gefasst, und vorwärts, comme disait Blücher le rétrograde. — Es ist lebendiger geworden, sarà che sarà — mais c’est mieux, et Sara la conservatrice doit céder à Agar la trisoc243[243].
300
Puisque tu parles des formats des lettres, je veux inventer, quelque chose de nouveau pour te fâcher. Emma est arrivée. Ici les choses s’améliorent. Demain je t’écrirai plus.
18 13/iii 50.
On dit de Seiler que c’est une canaille.
Tata te salue, «mon petit Herwegh Buxda…» (cité avec conscience).
Покажи это мадемуазель Эрн, которая показывает тебе русский язык, и позабудь о своих часах, — они очень спешат (франц.). — Ред.
Зачем же ты вечно grübelst244[244]? Mut gefasst, und vorwärts, как говорил пятившийся назад Блюхер. Es ist lebendiger geworden245[245] sara che sara —но это лучше, и консервативная Сарра должна уступить Агари из trisoc/oв246[246].
Так как ты говоришь о формате писем, то я хочу придумать что-нибудь новенькое, чтобы тебя позлить. Эмма приехала. Обстановка здесь улучшается. Завтра я напишу тебе больше.
18 13/iii 50.
О Зейлере говорят, что он подлец.
Тата посылает тебе привет, «мой маленький Гервег Буксда» процитировано добросовестно).
177. Г. ГЕРВЕГУ
15 (3) марта 1850 г. Париж.
Егору Васильевичу.
15 mars.
Wieder ein kleines Format, cher boudeur. Oh, wie ich recht hatte, caro amico, lorsque je t’ecrivai «Oggi о mai». Alles ist in der vollkommenen Gärung, Titanen, Oceaniden, Boa Constrictor, Orleaniden, Soulouquiden, und weiß der Teufel was noch für Iden, die Iden des Märzes, oder Ida von Toggenburg — pour moi c’est zdentique avec le mont Ida, et un Russe a droit de dire: «И да — и нет!»…
Oh, glaube nicht, daß ich spaße. Solche Tage haben wir noch nicht gesehen. Jetzt weder von Nizza, noch von Monaco — jetzt muß man dastehen und zusehen, was der alte Geist der Geschichte
244[244] мудрствуешь (нем.).
245[245] стало повеселее (нем.). — Ред.
für einen Spaß angefangen hat, der progressive Pulcinella, der sich mit Blut schminkt. Aber mit dem Pariser Volke habe ich mich versöhnt… Lese, was ich an m-selle Ern schreibe, und die Journal¬Exzerpten. A propos, ich schicke ein Kompliment für die Schweiz, aus der Assemblée-Nation ale — diese Korrespondenz wird von russischen Spionen geschrieben; bemerke, daß die Schweizer weiter gegangen sind, als die Russen
