сейчас же запечатать письмо, чтоб оно ушло сегодня. — Времени у меня только на то, чтобы от всего, всего сердца обнять вас.
Peut-on tourmenter de cette manière les hommes? Et je suis sûr que deux-trois mots sans ce luxe de diplomatie nous auraient parfaitement renseignés.
Et cette incertitude peut durer des mois.
On t’a expedié 5 №№ du journal — si tu veux envoyer à quelqu’un. — Figure-toi qu’il n’y en a plus, tout a été vendu.
J’ai vu hier Charlotte Corday — 1-ère représentation, pas mal. Un peu froid. Mais que veux-tu, lorsque le 24 mars la neige tombe.
Le poète (Ponsard) a même eu le bon esprit de ne pas représenter Marat en tigre prenant des bains de sang et mangeant tous les jours des entrecôtes d’aristocrates et de prêtres sautés aux larmes de nonnes.
Nous nous rejoindrons à Zurich ou — si tu veux — à Genève, à Lausanne — mais je n’ai jamais pensé y rester258[258].
315
258[258] После того как мы еще раз десять перечитали загадочное письмо Огарева, мы вообще перестали что-либо понимать, даже всякий смысл аллегории. Но вчера, ошеломленный, пораженный, я написал тебе, как я его понял. — Сегодня я прошу тебя прочесть вместе с мадемуазель Эрн копию отрывка.
Можно ли так мучить людей? Уверен, что два-три слова, без этой излишней дипломатии, сделали бы для нас все понятным.
А такая неизвестность может продолжаться месяцы.
Тебе отправлены 5 номеров газеты на случай, если ты захочешь послать кому- нибудь. — Представь себе, ничего не осталось, все было распродано.
Вчера видел премьеру «Шарлоты Кордэ», неплохо. Немного холодновато. Но что поделаешь, когда 24 марта идет снег? Поэт (Понсар) был настолько умен, что не изобразил Марата тигром, принимающим кровавые ванны и поедающим ежедневно антрекоты из аристократов и священников, поджаренные на слезах монашенок.
Встретимся в Цюрихе или, если хочешь, в Женеве, в Лозанне, но я никогда не собирался там оставаться (франц.). — Ред.
Tu exagères un реu mes espérances. Je suis (et j’étais) de l’avis qu’il п’у a rien de définitif, mais la position est complètement changée. Et cela, dest un avantage. Encore une fois, le 1 mars j’aurais ri au nez de l’homme qui aurait voulu me faire accroire que dans 10 jours toute la face de Paris changerait. — Quelle issue — Die Auflösung, die gänzliche, des Bestehenden, es zerfällt wirklich, à vu d’œil. As-tu lu l’article de Proudhon du 25? Rien de nouveau pour nous, mais regarde la tendance, regarde ой il va, prends ma dernière lettre dans la brochure Kapp et confronte avec ce qu’il dit. La démocratie est incapable de CTéer, de produire, les autres sont incapables de conserver, de maintenir, de contimuer. On a proposé une loi contre la presse — eh bien, il n’y a qu’une seule feuille qui soutienne le projet, et cette feuille c’est Napoléon. Les journaux les plus avancés commencent à tenir une langue modérée, sérieuse, les nuances s’effacent — c’est la conscience de la force. Rien de plus facile que d’installer à présent un despotisme de Paraguay sans le docteur Francia — mais ce despotisme trouvera à présent un contrepoids immense. Les journaux royalistes tombent avec acharnement sur l’armée et les petits-bourgeois — tout cela leur échappe. — Le public a accueilli la pièce de Ponsard sans aucune marque d’horreur, qu’on s’attendait à voir — encore une défaite. A propos, lis le feuilleton de la Voix du Peuple d’aujourd’hui et passe sur les fautes dégoûtantes de l’imprimeur.
26 (14) марта 1850 г. Париж.
L’affaire d’Ogareff reste énigmatique comme elle était. L’affaire de ma mere — sans réponse comme elle était. L’Affer, évêque de Paris, reste enterré comme il était… peut-on affermir après cela nos projets définitifs? Tu es pourtant, caro mio, un Wahnsinnik aussi, tu penses que nous voulons sans nécessité aucune rester à Zurich — et tu inventes encore contre moi l’accusation de l’immobilité. Quand, en quoi, ой étais-je Fabius Cunctateur, moi l’être le plus mobile (après la garde, cela va sans dire, de Lamartine)? Mais je te répète, je subis les nécessités, la fatuité fatale du fatum — voilà mon factum, et comme je suis votre factotum à tous — «j’avise». (As-tu lu l’admirable article de Girardin Ils avisent?). — Encore pour ne pas oublier, lis donc le Charivari, aussi le Journal pour rire n’est pas mauvais. Exempli gratia, les arbres viennent chez Baroche demander si on peut au printemps faire pousser les feuilles sans les timbres.
Je rentre dans la question. — Et je ne ре^ que répéter: ou Rotschild mènera l’affaire au bout, alors je quitte Paris immédiatement (vers la fin du mois prochain) — allons partout, disposez,
316
ordonnez — obéissance militaire. Ou — le refus sera catégorique, définitif — alors je ne ferai rien que ce qui sera nécessaire pour l’affaire. — Entre autres, in spe, je ne vois aucune véritable cause —
pourquoi tu ne viens pas passer une semaine ou deux ici — tu peux bien repartir un peu plus vite, mais enfin pourquoi pas?
Tu me demandes concernant l’ouvrage Cosmosophie Sociale. Je l’ai parcouru. Bonnes intentions, esprit voulant la liberté, ignorance complète de tout ce qui a été déjà fait et oublié par d’autres, et dualisme français (il est athée et croit à l’esprit et sa suprématie sur la nature). Ne lis pas. Suffit que j’aie lu.
M-me Dagoult ou comment diable écrit-on son nom, a publié une histoire de la révolution où elle parle avec beaucoup de chaleur «des parties extérieures de Lamartine… habitué aux choses»… etc. Le manque d’un livre pareil ne se faisait pas sentir — elle a prévenu ce besoin. Les Confessions seront expédiées à cheval.
Maurizius Hartmann vient d’arriver dans la capitale de la civilisation — dans un moment où elle perd le capital et la civilisation.
26 марта 1850 г. Париж.
Ты несколько преувеличиваешь высказанные мною надежды. Я держусь (и держался) того мнения, что нет ничего определенного, но обстановка полностью изменилась. И это уже преимущество. Повторяю, 1 марта я рассмеялся бы в лицо человеку, который вздумал бы меня уверять, что через 10 дней весь облик Парижа изменится. — Какой же это выход? Die Auflösung, die gänzliche, des Bestehenden, es zerfällt wirklich259[259]. Читал ли ты статью Прудона от 25 числа? Для нас там нет ничего нового, но обрати внимание на тенденцию, на то, куда он клонит, возьми мое последнее письмо в Капповой брошюре и сопоставь с тем, что говорит он. Демократия не способна созидать, производить, а те, другие, не способны сохранять, поддерживать, продолжать. Был внесен на обсуждение закон против печати, и что же? — лишь один-единственный листок поддержал его, — это «Napoléon». — Самые крайние газеты начинают говорить умеренным, серьезным языком, оттенки стираются — это сознание силы. Нет ничего проще, как установить в настоящее время какой-нибудь парагвайский деспотизм без доктора Франсиа, но такой деспотизм встретит сейчас огромное противодействие. Роялистские газеты с ожесточением нападают на армию и мелких буржуа, но все это бьет мимо. — Публика приняла пьесу Понсара без всякого видимого отвращения,
317
которого ожидали, — еще одно поражение. Кстати, прочти сегодняшний фельетон в «Voix du Peuple» — и не обращай внимания на противные типографские опечатки.
Дело Огарева остается, как и было, загадочным. Дело моей матери остается, как и было, без ответа. Аффр, парижский архиепископ, остается, как и был, погребенным, — можно ли после этого сказать что-нибудь дельное и окончательное о наших планах? Однако ты, сат mio, тоже Wahnsinnik, ты думаешь, что мы, без всякой нужды, хотим остаться в Цюрихе, и вдобавок возводишь на меня напраслину, приписывая мне неподвижность. Когда, в чем, где был я Фабием Кунктатором? Это я-то, самое подвижное существо на свете (разумеется, после ламартиновжой гвардии). Но, повторяю, я подчиняюсь необходимости, фатальному фатовству фатума — таковы факты, а поскольку я ваш фактотум, «я предупреждаю». (Читал ли ты великолепную статью Жирардена «Они предупреждают?») — И еще, чтоб не забыть, читай же «Le Charivari», не плох и «Le Journal pour rire». Exempli gratia, деревья приходят к Барошу с вопросом, можно ли без гербового сбора выпускать весной листки.
Но возвращаюсь к нашему вопросу. — Тут я могу только повторить: либо Ротшильд доведет дело до благополучного конца, тогда я немедленно (в исходе будущего месяца) покидаю Париж — едем куда угодно, распоряжайтесь, приказывайте, — повинуюсь по-военному, — либо придет категорический, окончательный отказ — тогда я буду заниматься лишь тем, что необходимо для дела. — Между прочим, in spe260[260] я не вижу никакой настоящей причины, почему бы тебе не приехать сюда на недельку-другую, — ты мог бы вернуться обратно и раньше, словом, почему бы не приехать?
Ты спрашиваешь меня о книге «Социальная космософия». Я ее пробежал. Добрые намерения, свободолюбие, полное незнание того, что было уже ранее сделано и позабыто другими, наконец, французский дуализм (он атеист, а верит в дух и его превосходство над материей). Не читай. Достаточно того, что я прочел.
Г-жа Дагу, черт ее знает как она там пишется, опубликовала историю революции, где с жаром говорит о «наружных статях Ламартина… человека, испытанного в делах» и т. д. Недостатка в подобного рода сочинении не ощущалось — оно предупредило возникновение такой потребности.
«Исповедь» будет отправлена с верховым.
Маврикий Гартман прибыл недавно в столицу цивилизации в момент, когда она теряет и капитал, и цивилизацию.
Monsieur,
J’ai l’honneur de vous envoyer des livres et papiers appartenants à votre frère.
Votre tout dévoué A. Her zen.
Le 27 mars.
На конверте: Monsieur ^рр.
Librairie allemande de M. Franck. Rue Richelieu, du côté du Palais National. (Sans frais).
Имею честь послать вам книги и бумаги, принадлежащие вашему брату.
Всецело преданный вам А. Герцен.
27 марта.
На конверте: Господину Каппу.
Немецкая книготорговля г. Франка. Rue Richelieu, со стороны Национального дворца. (Без оплаты расходов).
187. Г. ГЕРВЕГУ
Ouand est-ce que je n’ai pas écrit trois jours? — Calunniatore!
Comme tu me die dans ta lettre enrhumée et catarrhale.
Hoffmann m’envoie 730 francs — jamais je ne lui ai écrit de les envoyer ici. C’est Kapp qui a amicalement embrouillé l’affaire. Et que veut-il avec 800 exemplaires et 750? Il reçoit 300 pour% pour la première et 400 pour% peut-être pour la seconde édition. —
