assez forte pour prouver l’innocence lorsqu’on veut la cupabilité, Thémis est aveugle, Thémis est sourde, — Thémis doit être envoyée chez Schibel.

Le magnanime Bahrmann est venu lui-même le dernier jour chez Emma pour demander si elle a besoin de quelque chose — juste lorsque tout était arrangé.

Nous partons le 27 ou le 28, mais si l’affaire avec Rotsch est terminée le 25 — nous partirons le 26.

Hier nous avons ri à gorge déployée d’une matinée de réception chez moi. Je commence à penser que je suis nommé ministre ou archevêque. Le cte Branicky qui n’a jamais été chez moi, est venu faire une visite, en la motivant sur ce qu’il avait entendu que je devais quitter Paris, et qu’il voulait etc., etc. … Une demi-heure après, entre un homme svelte, d’extérieur distingué, et commence qu’étant Russe et admirateur de cela et autre chose que j’ai écrit, il avait entendu que je partais… idem. Je demande avec qui j’ai l’honneur de parler — c’était le prince Lobanoff-Rostovsky (mari de la fille du maréchal Paskévitch). Un homme charmant — quoique officier russe. Tu penses que c’est la fin — non, le soir en rentrant je trouve la carte du cte Ostrovsky.

«Mais, fichtre, — me suis-je dit à moi-même, — a-t-on jamais vu un homme encomté et enprincé de cette manière — mis à la porte par cette polissonne de police. Moi que le Lloyd appelle baron russe — je suis aristocrate comme Wellington, comme Ivan Golovine, comme la maison de Reuss-Greuss Hohen-Sigmaringenberg-Zaum» (voir Almanach de Gotha — que ma mère achète tous les ans depuis 1808).

Les lettres de la Russie ne m’encouragent pas trop. Mlle Ern peut te traduire. Ah, cette bête timide — mon chargé d’affaires! Ah, cette bête brute — mon frère bien-aimé! Si j’avais le malheur de ne pas avoir un frère, et la prudence de ne pas avoir un chargé d’affaires, tout serait sauvé — parce qu’il n’y aurait pas de traître, et le gouvernement aurait attendu, attendu — et toutes les mesures pourraient être prises.

Pense un peu que mon chargé d’affaires a livré tous les papiers et documents à la police après sommation.

Pense qu’il m’a envoyé une forte somme d’argent en me l’adressant à moi — après avoir renoncé à toute correspondance avec mooi. L’argent à été arrêté — et ils n’ont pas même réclamé.

Ah, quel malheur d’avoir le bonheur d’un frère existant.

Lis l’Indépendance Belge, tu y trouveras beaucoup de choses que tu ne trouveras pas ailleurs.

Adieu.

Внизу листа: Егору Федоровичу.

Перевод 23 мая.

Итак, Георг немой, Георг молчаливый, Георг бессловесный. итак, вот уже два дня, как Эмма катит, и она чертовски хорошо делает, что катит, и Rule, Britannia. Теперь я хочу доказать тебе, что она прекрасно сделала, укатив отсюда. Обвинительная палата постановила, что она подлежит обвинению, повешению, водворению на Нука-Иву. Стало быть, она будет повешена заочно, как Бем… а ты, ты пишешь в своем письме к ней: «Тебя запугали». Timeo Baroches et justitia ferentes. Когда хотят засудить, тут не помогут никакие доказательства и самые очевидные факты в пользу невинности, — Фемида слепа, Фемида глуxa, Фемиду надобно отправить к Шибелю.

Великодушный Барман сам пришел к Эмме накануне ее отъезда осведомиться, не нуждается ли она в чем-либо, — и как раз тогда, когда все уже было улажено.

Мы едем 27-го или 28-го, но если дело с Ротшильдом решится 25-го, мы уедем 26-го.

Вчера мы от души хохотали над состоявшимся у меня утренним приемом. Я начинаю думать, что меня произвели в министры или в архиепископы. Граф Браницкий, который никогда раньше у меня не бывал, нанес мне визит, мотивируя это тем, что он слышал, будто я должен покинуть Париж, и что он хотел и т. д., и т. д. … Полчаса спустя входит стройный человек благородной наружности и начинает с того, что, будучи русским и почитателем такого-то и такого-то моего произведения, он, услышав о моем отъезде. idem; я спрашиваю его, с кем имею честь говорить, — оказалось, это князь Лобанов- Ростовский (муж дочери фельдмаршала Паскевича). Милый человек, хотя и русский офицер. Ты думаешь, что это всё — нет, вечером, вернувшись домой, я нахожу визитную карточку графа Островского.

«Но, черт возьми, — сказал я сам себе, — видано ли, чтобы человек, столь ографленный и окняженный, был выставлен за дверь озорницей полицией? Я, кого „Lloyd» называет русским бароном, — я тоже аристократ, не хуже Веллингтона, Ивана Головина и дома Рейс-Грейс Гоген-Зигмарингенберг-Цаумского» (см. «Готский альманах», который моя мать покупает ежегодно с 1808 года).

Письма из России не очень меня обнадеживают. М-ль Эрн может их тебе перевести. Ах, что за трусливое животное мой поверенный в делах! Ах, что за неразумное животное мой возлюбленный братец! Если бы я имел несчастье не иметь брата и имел осторожность не иметь поверенного в делах, все было бы спасено, потому что тогда не было бы предателя и правительство ждало бы и ждало — и можно было бы принять нужные меры.

Подумай только, мой поверенный передал полиции по ее требованию все мои бумаги и документы.

Подумай, ведь он послал крупную сумму денег прямо на мое имя после того, как отказался от всякой со мной переписки. Деньги были задержаны, а они даже не потребовали их возвращения.

Какое несчастье иметь такое счастье, как братец!

Читай «L’Indépendance Belge», там ты найдешь много такого, чего не найдешь в других газетах.

Прощай.

58

26. Э. ГЕРВЕГ

23 (11) мая 1850 г. Париж

23 mai 1850. Paris.

Eh bien, Pénélope n’est plus Pénélope — mais bien Proserpine, enlevée par un Pluton policé, Pluton polisson, — Pluton de la police. Mais savez-vous que vous passerez par toutes les divinités de l’Olympe. Vous <êtes> Pallas à la maison et Bellone — sur le champ. Vous n’avez pas besoin de livre pour apprendre à Horace la mythologie. — Sie sehen in diesem Stil noch einen Hauch, denn der wirkliche H ist erst gestern nach London gegangen. Wenn aber das zu poetisch klingt, so kann ich anfang ohne Hauch à la Kapp. So:

Laut unserer letzten Verabredung, beiläufig zu Paris Anno 1850 d 21. Mai gehalten, verpflichtete ich mich, Hochgeehrte Frau, Ihnen eine Nachricht von den Alten und von den sämtlichen Kindern zu erstatten… Hiermit tue ich auch Obenversprochene…

Sehen Sie, das ist schon viel prosaischer. Aber ich kann auch juristisch anfangen. Die Kammer de mise en accusation hat entschieden, daß man die Person für die Billets ins Gericht fordere. Also werden wir das Glück haben, noch in den Zeitungen ein kleines Prozeßchen zu lesen.

Was noch? — Schwer zu sagen. Palmier und Reichel gesehen, über Pathologie und Musik gesprochen — etwas gegessen, etwas getrunken, viel geschlafen, Schlüssel verloren, Schlüssel gefunden… edle indignation gegen alles, was man macht und keine Macht, etwas zu tun. — Et voilà tout.

Nous partons mardi — c’est-à-dire le 28. Nous attendons les détails de votre pélégrination. Le passeport de J a été envoyé le même jour.

Que fait Rachel Ada?

Après votre départ il y a chez nous un calme de l’Océan pacifique, et si je ne faisais pas de bruit et de calembours — on pourrait bien penser que tout le monde est parti avec vous…

Mais ne l’est-il pas, mais n’avez-vous donc pas emporté nos cœurs — das Ihnen ein Reiseübergewicht von 7 fr. machen wird<.>

Adieu.

Рукой H. А. Герцен:

Cette fois, comme toujours, A parle et moi je me tais, quoique je n’en dise pas moins à celui qui veut bien m’entendre, — m’entends-tu toi, Emma!?. Pas de lettre de G.

Les malades vont mieux, Elise très faible. Tata me tourmente toujours impitoyablement et embrasse Horace et toi, et Ada… moi aussi… Adieu, en attendant nos chers, chers amis! Que votre voyage et arrivée soient aussi agréables que je le désire!

A vous, à vous de tout mon cœur

N.

59

Рукой Саши Герцена:

Chère Emma!

J’ai à te communiquer quelque chose que tu dois savoir: après que tu étais partie on descendit de ton appartement tous les meubles et je trouvai dans un des fauteuils ton crochet pour boutonner les bottines. A présent je ne sais plus ce qui en est devenu. — Nous ne partons que le 28, c’est ennuyeux! Papa a acheté ton minotaure avec le piédestal noir pour en faire cadeau à Palmier.

Vive Nice! Vive la mer! Vive les monts! Vive l’été!

Porte-toi bien et amuse-toi jusqu’à notre arrivée!

Sacha.

Перевод 23 мая 1850 г. Париж.

Итак, Пенелопа больше не Пенелопа, а Прозерпина, которую похитил Плутон — Плутон цивилизованный, Плутон повеса, Плутон полицейской службы. А знаете, вы можете сойти за все божества Олимпа. — Дома вы Паллада, а в поле — Беллона. Вы не нуждаетесь в книгах, чтоб обучать Гораса мифологии. В этом стиле вы уловите и еще некое дуновение, так как настоящий Г<ауг> только вчера отбыл в Лондон. Если же это звучит слишком поэтично, я могу начать без дуновений, по-капповски. Так:

Согласно последним нашим переговорам, имевшим место в Париже 21 сего мая 1850 года, я обязался, достопочтенная сударыня, прислать вам уведомление обо всех старых и малых. Сим и приступаю к исполнению вышеобещанного.

Как видите, это уже куда прозаичнее. Но я могу начать и юридическим языком. Судебная обвинительная палата постановила привлечь оную персону за оный билет к суду. Стало, мы еще будем иметь счастье прочитать в газетах о маленьком процессике…

Что же еще? Трудно сказать. Пальмье и Рейхеля видел, о патологии и музыке толковал, немного ел, немного пил, много спал, ключи потерял, ключи отыскал… благородное возмущение против всего, что делается, и никаких сил что-либо делать. Вот и все.

Мы едем во вторник, т. е. 28-го. Ждем подробностей о вашем странствовании. Паспорт Ж<анетты> был отослан в тот же день.

Что делает Рашель Ада?

После вашего отъезда у нас царит спокойствие Тихого океана, и, если бы я не шумел и не каламбурил, вполне можно было бы подумать, что с вами уехали все… а разве это не так, разве вы не увезли наши сердца, что и даст излишек весу в вашем багаже на 7 фр.

Прощайте.

60

Рукой H. А. Герцен:

И на этот раз, как всегда, А<лександр> говорит, а я молчу, хотя тот, кто захотел бы меня