à Nice et qu’elle n’ait pas fait ce voyage avec nous, ou que nous ne soyons pas venus deux jours après? Emma a beaucoup d’amitié pour nous — mais pour son existence il n’y a rien de nécessaire que d’être avec toi; si elle ne nous voit que quinze jours plus tard — ce n’est pas un grand changement. — Je savais très bien cela et je conseillais d’aller à Zurich encore au mois de mars, mais tu n’as pas voulu, tu l’as arrêtée à Paris. Survient cette maudite affaire policière. — Vraiment, c’est une tâche très facile, post facto, de faire des observations, comme nous les avons faites critiquant, ex gr toutes les révolutions. Peut-être je n’aurais pas insisté sur le départ si prompt cinq jours après, mais je demande à tout Paris, si le 20 mai on savait que le 1 juin Paris serait la ville la plus tranquille du monde; j’avais la plus ferme intention de partir le 26. Les circonstances changèrent — pas le moindre danger à présent, de très graves alors. Et qui donc pouvait prévoir que tu voulais venir à Paris, un mot dans ta lettre suffisait pour arrêter le projet de voyage. Non, tu ne l’as pas dit, tu as laissé faire — pour nous dire ensuite: «On a été 3 fois chez Car pour vous». — Et cela s’appelle amitié plenaria. Non, avare en protestations d’amour, je suis avare et sobre en injures, au moins de ce genre. Tu n’as done pas compris sur quoi était basé tout mon droit de demander les délais, je suis propriétaire d’un immeuble dans la ville-même, c’est un droit très important. — Et qu’en sais-tu au fond ce que j’ai fait et ce que je n’ai pas fait? As-tu là un Alexis qui te le raconte? Et qui donc t’a dit qu’Emma ne voulait pas partir elle aussi — ou est-ce qu’elle dit le contraire?

Et enfin de quoi s’agit-il? Tu vas à Stuttgart, tu me fais ce sacrifice de quelques jours et ensuite tu vas à Nice, comme nous. Emma ne pouvait pas partir sans les circonstances, elle voulait à tout prix attendre l’argent de Berlin, l’argent n’est pas venu, et elle à Nice…

Que je reste ici encore 10 jours ou 8 et que c’est pour mon plaisir, c’est ridicule, je peux faire des fautes, des bêtises, mais de l’hypocrisie — non. Et enfin, connaissant un peu mon caractère, on a la possibilité de deviner qui donc m’attache à Paris — le gaz, ou Léontine, ou les frères Provençaux — je n’ai personne ici, et je ne vois presque personne.

L’affaire. On pourrait ne pas s’ occuper, c’est prosaïque, c’est ennuyeux. Mais je ne lâcherai pas cette puissance de mes mains — j’en ai besoin, je ne veux pas me désarmer. — Eh bien. Est-ce que Gasser n’avait pas écrit il y a 14 jours que dans 8 jours la somme serait remboursée? — Une semaine après il rend compte de son entrevue avec Nesselrode. L’affaire paraît être terminée, il ne faut qu’attendre quelques jours — craque. On ne légalise pas la procuration. Et ici commence la lâcheté évidente de R — il n’ose pas s’offenser.

D’un autre côté — pas un mot sur vos démarches à Stut, avez-vous fait quelque chose là ou non?

Dans cette indécision aller — où — à Nice? C’est à dire s’éloigner dans un coin et ne rien faire. Aller à Londres, à Zurich même serait plus facile… et je le ferai peut-être après avoir installé ma femme à Nice. — Concer Schb tu te trompes, il m’a donné un conseil que je ne t’écrirai pas à présent et que je te dirai un jour; ce conseil sera un dernier coup…

Je regrette que tu perdes à présent le temps pour cette affaire — mais probablement votre besogne de Bodensee est terminée. Va-t’en à Nice. Peut-être le beau ciel de l’Italie te guérira de cette injuromanie — c’est de la légèreté, je le fais aussi plus qu’il n’en faut, mais mes inculpations portent un autre caractère, vont plus profondément — ou ne font que sourire. Ta lettre m’a tout bonnement blessé; en cachant le nom on pourrait penser que cette lettre était adressée à Rufenacht ou à Holinsky ou même à Tardif de Mélo. — Emma a aussi un peu de cette habitude, — je trouve que c’est une habitude détestable.

P. S. Tu peux pour t’édifier encore sur la nécessité du départ d’Emma lui demander, comme elle craignait l’infâme R qui avait fait toute l’affaire, et qui l’avait déjà offensée une fois dans la rue. — A présent, figure-toi la belle position devant la police correct et ayant un témoin à charge de cette farce d’ignominie. Qu’en dis-tu?

J’écrirai à l’instant même à Emma. Je lui enverrai une lettre de recommandation à Avigdor pour avoir en cas de besoin quelqu’un.

Eh bien, quelle conséquence peut-on tirer de ce que je me sois trompé sur l’argent de m-me Goloch? — On a envoyé une somme — elle est perdue, on a envoyé une autre — elle n’est pas perdue. Connais-tu le calcul des probabilités? — c’est donc 2/2 = 1. Même chance.

Перевод 5 июня.

Трудно передать тебе, с каким тяжелым, мучительным чувством прочел я % двух твоих писем, я говорю %, потому что у меня не хватило характера испить единым духом эти 8 страниц оскорблений и обвинений.

Больше всего меня поразил упрек в том, что мы отпустили Эмму, а сами остались в Париже. Но, во-первых, разве это

так уже плохо, что Эмма в Ницце и что она совершила эту поездку без нас, а мы не приехали два дня спустя? Эмма очень привязана к нам, но для нее необходимо только одно — быть с тобою; если она увидит нас двумя неделями позже, ничего особенного не случится. — Я очень хорошо знал это и советовал ей поехать в Цюрих еще в марте, но ты не захотел и задержал ее в Париже. Потом вдруг началась эта проклятая полицейская история. — Право, post facto68[68] весьма легко рассуждать, как это мы делали, критикуя ex gr все революции. Может быть, через пять дней я и не настаивал бы на таком поспешном отъезде, но спросим весь Париж: знал ли кто-нибудь 20 мая, что 1 июня Париж станет самым спокойным городом в мире. У меня было самое твердое намерение ехать 26-го. Обстоятельства изменились — теперь нет ни малейшей опасности, а тогда грозила очень серьезная. И кто же мог предвидеть, что ты захочешь приехать в Париж? Стоило тебе написать хоть слово, и мысль об отъезде была бы отложена. Но не тут-то было, ты ничего не написал, ты предоставил всему идти своим чередом, чтобы потом заявить нам: «Для вас трижды ходили к Карлье». — И это называется дружбой plenaria69[69]. Нет, скупой на уверения в любви, я столь же воздержан и скуп на оскорбления, по крайней мере такого рода. Ты не понял, значит, на чем основывалось все мое право требовать отсрочки: я владею недвижимым имуществом в самом Париже, — это очень важное право. — И много ли ты, в сущности, знаешь о том, что я делал и чего не делал? Уж нет ли у тебя Алексиса, который тебе это рассказывает? И кто тебе сказал, что Эмма тоже не хотела ехать — или она утверждает обратное?

И, наконец, в чем дело? Ты поедешь в Штутгарт, ты пожертвуешь для меня несколькими днями, а затем отправишься в Ниццу, как и мы. Эмма не могла бы выехать при создавшихся обстоятельствах: она хотела во что бы то ни стало дождаться денег из Берлина, но деньги не пришли, а она в Ницце.

Говорить, что я остаюсь здесь еще на 10—8 дней только для собственного удовольствия, смешно. Я могу наделать ошибок, глупостей, но на лицемерие я не способен. И наконец, зная хоть немного мой характер, можно догадаться, что удерживает меня в Париже, — газ, Леонтина или «Провансальские братья», — никого у меня здесь нет и я почти ни с кем не вижусь.

О деле. Им можно было бы и не заниматься, это прозаично, это скучно. Но я не выпущу из рук этой силы, мне она нужна, я не хочу складывать оружие. — Так-то. И разве Гассер не писал две недели назад, что через неделю деньги будут уплачены? Неделю спустя он дал отчет о своей встрече с Нессельроде.

68[68] задним числом (лат.)<. - Ред.> 69[69] безграничной (лат.). — Ред.

Казалось, дело закончено, нужно было подождать только несколько дней — трах! Не заверяют доверенности. И тут обнаруживается явная трусость Р<отшильда>, он не смеет оскорбиться.

С другой стороны, ни слова о ваших хлопотах в Штутгарте. Сделали ли вы там что- нибудь или нет?

При такой неопределенности ехать — куда — в Ниццу? Иначе говоря, забиться в угол и ничего не делать. Легче было бы поехать в Лондон, даже в Цюрих, — может быть, я так и сделаю, когда устрою жену в Ницце. — Относительно Шомбурга ты ошибаешься. Он дал мне совет, о котором я тебе сейчас ничего не пишу, расскажу как-нибудь, этот совет будет последним ударом.

Мне жаль, что ты тратишь сейчас время на это дело, но, вероятно, ваши бодензейские труды уже закончены. Ступай же в Ниццу. Быть может, прекрасное небо Италии излечит тебя от твоей мании браниться — это признак легкомыслия, я тоже грешу этим, и больше чем надобно, но мои обвинения носят иной характер — они либо проникают глубже, либо вызывают только улыбку. А твое письмо меня просто оскорбило. Если скрыть имя, то можно подумать, что письмо адресовано Руфенахту, или Голынскому, или даже Тардифу де Мело. Да и Эмме не чужда эта привычка, а я нахожу, что это отвратительная привычка.

P. S. Чтобы лучше убедиться в необходимости отъезда Эммы, можешь спросить у нее, как она боялась негодяя Р<оде>, который затеял все дело и уже оскорбил ее однажды на улице. Теперь вообрази, в каком красивом положении