au reste je ne comprends rien de ce que tu as contre Zurich, ce serait le point où nous nous trouverions pour nous en aller…
Tourg part lundi, reste un mois à Berlin, et rentre ensuite à Péters
Adieu, caro mio.
P. S. Die Geschichte mit der Promenade war im Briefe von Mlle Ern.
12
Parmi lec conjectureci[a] concernant la lettre d’Og
Pourquoi dépraves-tu les notions de Colà, je trouve que c’est faire le tout avoir confiance dans la nature et ne pas influencer Schibel vice versa, il2[2]
Перевод 5 апреля 1850 г.
Ты ломишься в открытую дверь, дорогой Георг. Я не убаюкиваю себя никакой надеждой — да, это распад, мир разлагается, но характер разлагающего начала изменился, затяжная лихорадка превратилась в скоротечную чахотку. Есть что-то печальное и страшное в этом зрелище торжествующей смерти. Все еще держится и кажется крепким, прочным, но стоит только коснуться, и все рухнет — мускулов нет, остались лишь кожа да кости.
Судорожные усилия, потоки крови, вызванные местью, досада, отчаяние — все это, может, и будет, но победа так же несбыточна для старца, как нынче для ребенка.
Очень жаль, что тебя здесь нет — положение дел теперь совершенно новое. Республиканская партия образует компактную, осознавшую себя силу, но у нее нет вождей. Все имена оскудели, есть люди, пользующиеся некоторым влиянием, но нет вожаков и нет вождей. Гора вызывает презрение, Жирарден не внушает особого доверия, «National» и того меньше, Прудон — в тюрьме. Откуда же берется единство, дисциплина — именно в этом огромном явлении я и вижу, какой выдержке и такту
2[2] Конец письма не сохранился. — Ред.
истекшие два года научили массы. Но я еще раз сошлюсь на Кромвеля — все это не что иное, как оппозиция, реакция на реакцию, плотина, воздвигшаяся для того, чтобы стать преградой безудержному гнету — «все они знают, чего не хотят», но не знают, чего хотят. — Такова именно позиция другой стороны, но эти другие никогда не отдавали себе отчета, что стали бы они делать, если бы им удалось спасти, усилить и распространить власть — ну, не хаос ли это? Скажу откровенно, что это зрелище занимает меня как трагедия, как коллизия, полная осложнений, полная страшных осложнений, но в которой сам активного участия не принимаешь, разве только из Wifibegierde3[3] да из того страстного интереса, который человек проявляет ко всему трагическому, грозному, бурному. Есть
13
еще один элемент, возбуждающий интерес: дело в том, что в подобных
обстоятельствах нельзя ничего предвидеть, здесь царит непредвиденное, а раз ни в чем нет устойчивости, все может случиться, а может и ничего не случиться. Именно в такие эпохи личность чувствует себя свободнее, чем когда-либо, и люди твердят о vanitas vanitatum4[4] всего, что казалось важным. Но хватит, я устал от этой лихорадки и от той — билетной лихорадки.
Как только получится ответ, я решусь, наконец, выехать, чтобы присоединиться к вам и провести хотя бы лето спокойно, затерявшись где-нибудь в горах или на море.
Обдумай основательно проект завещания. Может быть, разумнее было бы подождать ответа, теперь он уже не должен задержаться.
Эмма опять начинает здесь скучать; мне кажется, что она могла бы уехать и раньше нас; это было бы даже полезно в целях экономии — отправиться в Берн; впрочем, я совершенно не понимаю, почему ты против Цюриха, он послужил бы местом нашей встречи, а оттуда мы бы двинулись дальше.
3[3] любознательности (нем.). — Ред. 4[4] суете сует (лат.)<. - Ред.>
Тургенев уезжает в понедельник, пробудет месяц в Берлине, затем вернется в Петербург. Я бы не желал быть в его шкуре, даже если б он и не страдал воспалением пузыря. Огаревская история — по-прежнему как черная нависшая туча.
Прощай, саго mio.
P. S. История с прогулкой была в письме м-ль Эрн.
Среди предположений относительно огаревского письма мне пришло в голову и такое: «А вдруг это только полицейская проделка, имеющая целью подстрекнуть меня написать ответ, и писал письмо вовсе не Огарев?»
Зачем ты извращаешь Колины понятия о вещах, я полагаю, что достаточно довериться природе и что не надо внушать Шибелю vice versa5[5], он6[6]
4. Г. ГЕРВЕГУ
8 — 10 апреля (27—29 марта) 1850 г. Париж.
Cher Georges, la lettre de change de ma mère est parfaitement en ordre. Lorsque je parlais avec toi de cette affaire, elle n’était pas tout à fait terminée. Je crains que m-me Golochw
14
ici (c’est à dire à Zurich). Moi j’en parlerai à Rotsch
5[5] обратное (лат.). — Ред.
6[б] Конец письма не сохранился. — Ред.
de droit parce que la banque de Moscou a eu honte de dire qu’il y avait un interdit. Si vouzii[b] voulez attendre jusqu’à la réponse, j’écrirai de ma part aussi une longue lettre pour ce mons
L’Odyssée de Jouk
Le plan de l’avenir s’éclaircit et se simplifie. Tu sais la grrrande nouvelle de Gasser, cela sera vraiment par trop stupide de ne pas payer après cela, puisque la banque-même a donné une preuve à Rotsch
15
qu’elle ne peut être différée qu’au 13 av
Mais sais-tu que je crois que c’est très bon, au reste, que nous nous sommes entrecritiqués, nous connaissons à présent mieux nos caractères — et ensuite il en reste toujours quelque vérité.
Les circonstances sont brûlantes ici, on peut prévoir de grands malheurs, l’air est lourd — très lourd. On se prépare je ne sais à quel coup. — Fort, fort von hier. Mais il faut te
7[7] В автографе далее следует рисунок, помещенный на стр. 14.
dire que d’après tous les renseignements, Nice n’est pas un endroit trop bien choisi — nous, en parlerons…
Дорогой Георг, заемное письмо моей матери в полном порядке. Когда я говорил с тобой об этом деле, оно было еще не совсем закончено. Боюсь, что г-жа Голохвастова не захочет платить, тогда расчет будет произведен из 50 или 60%. Все же надо сделать попытку. М-ль Эрн может написать простое письмецо Ключареву, которое вы отправите через вюртембергского консула и попросите переслать заемное письмо сюда (т. е. в Цюрих). А я переговорю с Ротшильдом, — если он даст 85%, я ему это письмо уступлю. — Должен тебе сказать, что не принять к уплате заемное письмо нет ни малейшей возможности, потому что Голохвастов дал (кредитору) письменное согласие на перевод и тот подписал заемное письмо уже после этого, — стало быть, опротестовать его невозможно. Как видишь, некое подобие законности все же существует — ведь московский банк постеснялся сказать, что наложено запрещение. Если вы хотите дожидаться ответа, я с своей стороны напишу обстоятельное письмо для этого господина Ключарева.
«Одиссея» Жуковского все же упала в моих глазах; когда я писал тебе, у меня из памяти не выходила одна великолепная страница, но, продолжая чтение, мы с Тургеневым были поражены ужасающим однообразием его стиха. Представь себе, что размер ни разу не меняется, сплошной дактиль — 5 000 000 дактилей — это хуже Бриарея. — Ламартин позволил поставить плохую трагедию собственной стряпни — полный провал; единственный след, который от нее останется, — это черные пятна на лице Фредерика Леметра.
16
План на будущее проясняется и упрощается. Тебе известна потрррясающая новость, сообщенная Гассером: было бы действительно слишком глупо после этого не заплатить, раз даже банк подтвердил Ротшильду, что иск законен. И все же я не буду уверен, пока не получим окончательного ответа. Тебе известно также, что его нельзя откладывать позднее 13 апреля. Итак, ничто не препятствует нашему отъезду в конце месяца. Мы съедемся в Цюрихе. О январских нервических спорах мы больше говорить не станем, ибо теперь я согласен с тобой, что и с моей стороны имело место болезненное раздражение. Теперь я уже не мог бы тебя так катилинизировать и филиппикировать. Положим надгробный камень.
<Далее следует рисунок и записано: Здесь покоится воспоминание о братской грызне двух приятелей, изорвавших друг друга в клочья любя! Предупреждение Погребенные теряют eo ipso всякое право на воскрешение. Статья Карлье&А. Герцен. Sit tibi Clos Vougeot Levis! Выпей, viator - и продолжай свой путь! - Ред.>
Впрочем, я думаю, это все же очень хорошо, что мы покритиковали друг друга: теперь мы лучше знаем наши характеры, а в итоге какая-то крупица истины всегда остается.
Обстановка здесь накаленная, можно ожидать больших несчастий, воздух душный, очень душный. Все готовятся к какому-то удару. Fort, fort