nicht. Man kann auch ein Depot irgendwo machen, nur näher als in Zürich.

А что я вам раньше говорил, вы не хотели мне верить в 48 году. — Теперь я буду вашим банкиром и как только мы поместим деньги, я возьму на себя выплату этих 25 000 франков.

Аминь этой проклятой истории, теперь можно быть спокойным.

Французских бумаг я не советую покупать. Английские дают 3%. Но дом или землю можно было бы подыскать.

Прощайте. Я уже нанял с 1 августа дом, сад огромный. А что господин доктор Гервег приедет или нет? Мне некогда сегодня ему писать (нем.). — Ред.

Oder haben Sie vielleicht andere Projekten?

Wo ist Reichel?

Перевод 4 июля. Ницца.

Это письмо придет в день вашего рождения. Поздравляю и желаю, чтобы через 25 лет все мы, в добром здоровье, вместе посмеялись в этот день над всей историей с билетом. Гервег будет без волос, я без ног, и тем веселее будет.

Неужели из России ничего не слышно? Мы ждем вас сюда. Отправьте книги через транспортную контору в ближайший к границе город или прямо в Ниццу. Но гораздо лучше самим перевезти через границу. Тогда не осматривают. Можно также устроить где- нибудь склад, только поближе, чем в Цюрихе.

А может быть у вас другие планы?

Где Рейхель?

55. Г. ГЕРВЕГУ

7 июля (25 июня), 1850 г. Ницца.

Le 7 juillet. Nice.

Donc vous tous, y compris unseren zarten Mozart-Reichel und Moritz Reichel, vous n’avez pas eu assez de perspicacité pour vous être aperçus qu’il y avait une lettre perdue. Et pourtant vraiment il ne fallait pas de génie d’invention pour comprendre que la première lettre de Nice devait commencer par quelques mots sur l’arrivée. — Mais comme tu aimes à gronder, tu nous grondes pour la poste, tu me grondes pour les enveloppes même et les adresses. Le climat de Zurich agit mal sur tes nerfs.

La correspondance languit par manque de franchise de ta part, on n’écrit pas lorsqu’on attend tous les jours un homme; d’après tes lettres à Paris, j’étais sûr de te rencontrer ici deux, trois jours après mon arrivée. C’est ainsi qu’Emma t’attendait aussi. Je ne puis m’imaginer que la cause qui te retient se soit produite après notre départ de Paris. Donc tu savais bien, en nous poussant de deux mains à Nice, que tu n’y arriverais pas encore de si tôt. Moi j’ai perdu tout intérêt à écrire des lettres. La solitude est un peu exagérée ici, je voudrais de tout mon cœur te voir à Nice, mais je n’insiste pas, et je te jure que ce n’est pas un sentiment d’indifférence, mais ma profonde vénération pour la liberté de mes amis. — Ensuite il m’est impossible de ne pas te faire un reproche: pourquoi laisses-tu donc Emma t’attendre tous les jours —

pour moi je sais que cela me serait mille fois plus amer qu’une séparation de six mois. Ce qu’il y avait de dégoûtant dans ma dernière existence à Paris, c’était l’incertitude, mais une incertitude qui ne dépendait pas de moi; dès que le temps était venu (d’après ma conviction), j’ai su prendre une résolution. Prends en au moins pour dire, à peu près, que tu viendras au mois d’octobre… de mars… je ne sais quand, mais qu’on cesse de t’attendre chaque jour losqu’il n’y a pas de lettre.

As-tu écrit concernant Bak; je te prie — écris un seul mot, par rapport aux hommes arrêtés — et cite l’exemple de Salvotti que j’ai cité.

J’ai écrit une petite notice sur le développement du libéralisme et de l’opposition dans la littérature russe. Cela doit être très intéressant par les faits. Mais je suis absolument sans livres, apporte-moi l’ouvrage de Melgounoff Bilder aus der russischen Literatur v König — n’oublie pas.

L’article pour Kolatc est traduit par Emma. Mais je ne sais pas si le nouvel article Sur la littérat ne serait plus à sa place dans son journal. Haug m’a écrit de Kiel d’un article de Hauenschild concernant ma brochure — l’as-tu? — J’ai lu le 1 volume de Fallmerayer. C’est un homme de beaucoup d’esprit, d’une érudition immense, il connaît l’histoire russe mieux que nous autres, mais il s’arrête trop sur les descriptions de la nature, des pages entières de Bernardin S. Pierre.

Réclame la lettre perdue, tu peux dire à la poste que tu as un avis sûr que deux lettres ont été expédiées (une à m-me Haag) le 24 juin de Nice.

Melg könnte sagen, wo Ogareff ist und ob er keine Hoffnung hat hierher zu kommen; dann müßte man ihm d Mikroskop schicken.

Перевод 7 июля. Ницца.

Итак, ни у кого из вас, в том числе и у unseren zarten Mozart Reichel und Moritz Reichel, не хватило проницательности, чтобы заметить потерю одного письма. Но, право же, не нужно обладать особым воображением, чтобы понять, что первое письмо из Ниццы должно было начинаться несколькими словами по поводу приезда. Но поскольку ты любишь браниться, ты бранишь нас за неаккуратность почты, бранишь меня даже за конверты и адреса. Цюрихский климат дурно действует на твои нервы.

Наша переписка замирает из-за недостатка искренности с твоей стороны. Не стоит писать, когда ждешь человека со дня на день; судя по твоим письмам в Париж, я был уверен, что увижу тебя здесь через два-три дня после моего приезда. Тогда же ждала тебя и Эмма. Не могу себе представить, чтобы причина,

106

удерживающая тебя теперь, возникла после нашего отъезда из Парижа. Стало быть, когда ты настойчиво гнал нас в Ниццу, ты отлично знал, что сам не приедешь туда так скоро. Что до меня, то я потерял всякий интерес к писанию писем. Здесь, пожалуй, уж чересчур уединенно, я от всей души желал бы видеть тебя в Ницце, но я не настаиваю и клянусь, что это не из равнодушия, а из глубокого уважения к свободе своих друзей. Наконец, не могу не высказать тебе упрека: зачем ты заставляешь Эмму ждать тебя всякий день? Я знаю, что для меня это было бы в тысячу раз горше,чем разлука на полгода. В последнее мое пребывание в Париже всего противней была неопределенность, но эта неопределенность не от меня зависела. Как только (на мой взгляд) время пришло, я сумел принять решение. Решай же и ты, и хоть приблизительно скажи, когда приедешь — в октябре, в марте, — не знаю когда, но пусть перестанут ждать тебя каждый день, раз от тебя нет письма.

Написал ли ты о Бакунине? Прошу тебя, напиши же несколько слов о тех, кто арестован, и приведи пример Сальвотти, приведенный мною.

Я написал небольшую заметку о развитии либерализма и оппозиции в русской литературе. Это должно быть очень интересно благодаря приводимым фактам. Но у меня совершенно нет книг, привези мне работу Мельгунова «Bilder aus der russischen Literatur» v König — не забудь.

Статья для Колачека переведена Эммой. Но я не знаю, не подойдет ли больше для его журнала новая статья «О литературе». Гауг писал мне из Киля по поводу статьи Хауеншильда о моей брошюре — есть ли она у тебя? — Я прочел первый том Фальмерайера, это человек большого ума, огромной эрудиции, он знает русскую историю лучше, чем кое-кто из нас, но он слишком увлекается описаниями природы — целые страницы в духе Бернардена де Сен-Пьера.

Потребуй на почте пропавшее письмо, можешь сказать, что имеешь точные сведения о двух отправленных 24 июня из Ниццы письмах (одно из них — г-же Гааг).

Мельгунов мог бы сообщить, где находится Огарев и действительно ли нет никакой надежды, что он сюда приедет; тогда нужно было бы послать ему микроскоп.

56. Г. ГЕРВЕГУ

10 июля (28 июня) 1850 г. Ницца.

10 juillet. Nice.

Tu as tellement raison concernant l’inconséquence tragique dans laquelle nous tous movemur et sumus, et individuellement tellement raison parlant de moi — que moi-même j’ai écrit

107

dans l’Epilogue que tu ne connais pas et qui est devenu vieux avant d’être imprimé. (Si Kolat le désire, je le lui pourrais envoyer, mais je crains Hoffm).

«Et nous, derniers chaînons qui rattachons deux mondes, sans appartenir in à l’un, ni à l’autre — nous n’avons aucun place aux tables qui sont dressées, nous sommes abandonnés à nos propres forces. Hommes de la négation pour le passé, hommes du doute pour l’avenir, au moins pour l’avenir prochain — nous n’avons ni domaine, ni port, ni travail dans le monde contemporain, nous sommes appelés à donner un témoignage de notre force et de notre complète inutilité. — Que faire donc? — S’en aller, abandonner le monde et commencer une existence nouvelle, donner l’exemple de la liberté individuelle aux autres en s’émancipant des intérêts d’un monde qui va à sa perte? — Mais sommes-nous prêts à le donner? Emancipés dans nos convictions, sommes-nous libres en réalité? N’appartenons-nous pas, malgré nous, à ce monde que nous détestons et par nos vices, et par nos vertus, par nos passions et par nos habitudes? Que ferons- nous sur un sol vierge — nous qui ne pouvons passer une matinée sans dévorer une dizaine de feuilles publiques. Nous sommes de mauvais Robinson, il faut l’avouer». — Avec tout cela Bamb avait le droit de dire que «ce n’est pas sérieux», c’est-à-dire que c’est un syllogisme et non une conduite, une pensée et non une résolution. Nous sommes dans la position des pédérastes, ils ont des remords, ils sentent qu’il y a quelque chose de sale dans leur commerce, et trahissent la raison (se dégradent donc à leurs propres yeux) ne pouvant résister à un entraînement habituel, — pour nous cet antre de corruption c’est la politique… Mais, parbleu, nous ne sommes ni morts, ni trop vieux, un grand pas vers le sérieux est fait par le changement de l’existence.

J’ai terminé le 1 vol de Fallmerayer. Je comprends que la lettre à Mazzi doit lui plaire encore plus que la tienne. C’est son idée à lui aussi, que Byzance sera le centre d’un monde gréco-slave. Mais il y a des fautes énormes chez lui, il juge d’après l’Anatolie et les chrétiens de Byzance le peuple russe. Il parle