de la haine contre l’analyse et le scepticisme des chrétiens Orientaux, de leur mutisme complet. Tout cela n’existe pas en Russie. Le Russe est idolâtre, froid, lorsqu’il n’est pas civilisé. Avec la civilisation la première chose qui tombe c’est la religion. La noblesse russe est matérialiste, voltairienne. — Moi je suis prêt à lui écrire sur ce thème. Encore une faute, il ne tient pas compte de la révolution de Pierre le Gr. — Le tzarisme était à Moscou effectivement byzantin; la pompe, l’extérieur, l’indolence, l’absolutisme muet, la ferveur religieuse — tout cela était de Constantinople. — Mais Pétersb a jeté tout cela à tous

108

les diables. — Pierre le Grand qui allait la nuit ivre-mort, entouré de ses ministres, avec un tambour battre le rappel par les rues, Pierre I marié à une garce de Revel — a terminé complètement l’époque byzantine. Il a commencé l’empire athée, militaire, aucune religion — à l’exception de la religion de l’Etat, tout pour l’Etat. — Nicolas voudrait bien retourner — mais que faire avec la noblesse qui est entièrement conséquente aux principes de Pierre I?

Fallm termine par une allocution aux rois d’Europe de se préparer à la grande lutte avec le monde gréco-russe — e tanto poco tedesco… la seule allocution qu’on puisse leur faire, c’est de les prier de s’en aller. Point de salut avec ces messieurs.

Dis donc à M. Kolat qu’il m’envoie son journal constamment (Nice, poste restante). Et n’oublie pas l’article de Bamb et celui de Fallmer. Je t’ai dit que j’écris à présent une petite lettre concernant la littérature russe — elle est aux ordres de Kolat. Emma a traduit un article que je t’enverrai demain, mais je voudrais l’imprimer ensemble avec l’Epilogue, ces deux choses se complètent.

A présent de Loewe. Il faut avoir une permission de Turin pour être officiellement médecin. Mais on n’y regarde pas de trop près si on l’a ou non. On permet d’avoir une pratique chez les étrangers sans permission de Turin. L’été il n’y a pas de pratique. Les Anglais ont deux assassins qui leur fourrent des livres et des kilos de calomel, d’iode, d’arsenic, et d’autres moyens doux dans le genre d’un coup de pistolet tiré à bout portant. Les aborigènes ont deux médecins indigènes qui, effrayés de l’audace des Anglais, ne donnent absolument rien que des bains de mer. Il y a beaucoup d’étrangers chaque hiver — nous ferions des réclames, je réponds pour les Russes radicaux… mais… mais tout cela est chanceux. Tu ne peux pas répondre pour les Allemands — les Allemands sont si scrofuleux qu’ils ne sont jamais ni malades ni bienportants: ex gr Kapp.

Eh bien, jamais James Fazy ne pourra obtenir le prénom anglican de «J’aime sans terre». Jetzt kann er 2 m wöchentlich zu den Müttern gehen. — Evviva! A présent il pourrait bien m’encitoyonner, j’acheterai un mètre de terrain ex-militaire.

Adieu. Tu penses qu’Emma a une volonté de fer… Vous deux vous avez encore des côtés tout à fait enfantins, et l’immaginativa calda… — j’aime beaucoup Emma, mais je ne me suis pas aperçu d’une volonté de fer. Activité énergique, oui, plus de sens réel que chez toi — cela peut être encore. — Pour aller chez B il faut encore, outre tout cela, être moins pénétrable,

109

ne pas s’abandonner pour un instant etc. Au reste on ne parle plus de l’intention de le livrer à Nicolas.

Recevez l’expression de mes sentiments.

Перевод 10 июля. Ницца.

Ты до такой степени прав в отношении трагической непоследовательности, в которой все мы movemur et sumus87[87], и, в частности, до такой степени прав, говоря обо мне, что я и сам написал это в «Эпилоге», которого ты не знаешь и который, еще не выйдя из печати, успел состариться! (Если Колачек хочет, я мог бы его послать ему, но боюсь Гофмана).

«А нам, последним звеньям, связующим два мира и не принадлежащим ни к тому, ни к другому, — нам нет места за накрытыми столами, мы предоставлены нашим собственным силам. Люди, отрицающие прошедшее, люди, сомневающиеся в будущем, по крайней мере в ближайшем будущем, — мы не имеем ни угла, ни пристанища, ни дела в современном мире, мы призваны дать свидетельство своей силы и полной своей ненужности. — Что же делать? — Идти прочь, покинуть мир и начать новое существование, дать другим пример индивидуальной свободы, отрешившись от интересов мира, идущего к гибели? — Но готовы ли мы дать его? Свободные в своих убеждениях, свободны ли мы на деле? Не принадлежим ли мы, вопреки нашей воле, к этому ненавистному нам миру и своими пороками, и своими добродетелями, и своими страстями, и своими привычками? Что станем мы делать на девственной земле, мы, которые не можем провести и утра, не проглотив десятка газет. Мы, надо сознаться, плохие Робинзоны». — Все это давало Бамбергеру право сказать, что «это несерьезно», иными словами, что это силлогизм, а не руководство к действию, мысль, а не решение. Мы попали в положение педерастов — они испытывают угрызения совести, они чувствуют, что в их поведении есть что-то грязное, но поступают вопреки рассудку (роняя себя, следовательно, в собственных глазах), не будучи в силах устоять перед привычным влечением; для нас же вертепом разврата является политика. Но, черт побери, мы еще не мертвы и не слишком стары, большой шаг в сторону серьезного сделан переменой жизни.

Я кончил первый том Фальмерайера. Я понимаю, что письмо к Маццини должно ему нравиться еще больше, чем письмо к тебе. Он тоже разделяет мысль, что Византия станет центром греко-славянского мира. Но он допускает огромные ошибки: он судит о русском народе по Анатолии и христианам

110

Византии. Он говорит об отвращении восточных христиан к анализу, к скептицизму, о полной их безгласности. Ничего этого нет в России. Русский человек остается идолопоклонником, остается равнодушным, пока он не цивилизован. Первое, что рушится с цивилизацией, это религия. Русские дворяне — материалисты, вольтерьянцы. Я готов писать к нему на эту тему. И еще ошибка — он не считается с переворотом, совершенным Петром Великим. В Москве царизм был действительно византийским: пышность, обличие, апатия, немой абсолютизм, религиозное рвение — все это пришло из Константинополя. — Но Петербург послал все это ко всем чертям. Петр Великий, отправлявшийся ночью, в окружении своих министров, мертвецки пьяный, бить в барабан, сзывая по улицам сбор, — Петр Первый, женатый на ревельской девке, решительно положил конец византийской эпохе. От него ведет начало атеистическая военная империя — никакой религии, кроме религии государства, все для государства. Николаю очень бы хотелось повернуть вспять, но как быть с дворянством, которое всецело придерживается петровских принципов?

Фальмерайер заканчивает, е tanto росо tedesco88[88], кратким призывом к королям Европы готовиться к великой битве с греко-русским миром… но единственный призыв, с которым можно было бы к ним обратиться, — это просить их убраться вон. От этих господ нечего ждать спасения.

Скажи же г. Колачеку, чтобы он регулярно высылал мне свой журнал (Ницца, до востребования). И не забудь статью Бамбергера и статью Фальмерайера. Я говорил тебе, что пишу сейчас небольшое письмо о русской литературе — оно к услугам Колачека. Эмма перевела статью, которую я завтра тебе отправлю, но мне хотелось бы напечатать ее вместе с «Эпилогом» — обе эти вещи дополняют одна другую.

А теперь о Лёве. Чтобы официально быть врачом, надо получить разрешение из Турина. Но есть ли оно или нет — на это здесь смотрят сквозь пальцы. Заниматься практикой среди иностранцев допускается и без туринского разрешения. Летом практики нет. У англичан есть тут два душегуба, которые пичкают их фунтами и килограммами каломели, йода, мышьяка и прочих нежных средств, действующих вроде пистолетного выстрела в упор. У коренных жителей есть два местных врача; напуганные решительностью англичан, они ничего, кроме морских купаний, не прописывают. Каждую зиму приезжает много иностранцев — мы создали бы рекламу, за русских радикалов я ручаюсь… но… но все же это дело рискованное. За немцев ты не поручишься — немцы такие золотушные, что никогда

111

не бывают ни больны, ни здоровы: ex gr Капп.

Ну что ж, Джемс Фази никогда не дождется англиканского имени «Джемс безземельный». Jetzt kann er 2 m wöchentlich zu den Müttern gehen. — Evviva!89[89] Теперь он вполне мог бы меня огражданить, я куплю метр земли в бывшей военной зоне.

Прощай. Ты полагаешь, что у Эммы железная воля. — У вас обоих есть еще много совершенно ребяческого и immaginativa саЫа90[90]… я очень люблю Эмму, но железной

88[88] и немножко на немецкий лад (итал.). — Ред. 89[89] Теперь он может дважды в неделю посещать матушек. — Ура! (нем. и итал.)<. - Ред.>

воли у нее не заметил. Живость, энергия — не спорю, больше здравого смысла, чем у тебя, — это пожалуй. Но чтобы отправиться к Б<акунину>, надобно, кроме того, обладать большей непроницаемостью, ни на минуту не терять самообладания и т. п. Впрочем, о выдаче его Николаю уже нет и речи.

Примите выражение моих сердечных чувств.

57. Г. ГЕРВЕГУ

11 июля (29 июня) 1850 г. Ницца.

11 juillet. Nice.

Avant tout — les faits, ensuite viendra une homélie amicale. — Lorsque j’ai trouvé la maison que nous avons louée, j’ai si bien pensé à toi, que j’en étais sûr que vous prendriez le second. Cette maison a déjà été visitée par Emma avant notre arrivée — le second lui déplaisait. Dans toutes les autres il n’y avait aucune possibilité. Devais-je insister? — Emma cherchait une habitation d’un Nabab des Indes pour 1200 fr par an. Cela serait la répétition de la rue du Cirque. Elle en est revenue maintenant, voyant que pour ce prix, il est impossible de louer quelque chose de mieux. — L’appartement est vide, à mon avis il est bon, il y a 4 ch à coucher et un salon. Encore une fois, je n’insistais pas, parce que je voyais d’un côté que l’appart ne plaisait pas à Emma, et de l’autre — pas le moindre désir d’en avoir un dans une même maison. Nous avons cherché tout près. Je ne savais pas que traverser une rue ou une ville fût la même