Эммой держит вас, я не могу не улыбнуться, вспоминая, как в начале зимы она и меня приводила в волнение. А пока ни ты, ни Эмма по-настоящему не думаете о весьма прозаической необходимости ввести в определенные рамки свой образ жизни, и небольшие средства тают среди этих душевных тревог, среди этих бесплодных волнений. Можно ли каждую минуту, в каждом письме затрагивать и поднимать все основные вопросы вашего совместного существования?

Я не очень легко схожусь с людьми, но, однажды сблизившись с человеком, я считаю это за совершившийся факт: играть, как Гретхен, в «liebt mich, liebt mich nicht» можно только вначале, у вас же это все еще продолжается.

Меня часто коробило то, что я назвал в одном из последних своих писем невоздержанностью стиля. Я нахожу, что как-то легкомысленно обращаться, не задумываясь, с другом, словно с негодяем. Понимаешь ли, это все равно, что надругаться над любовью женщины, упрекая ее ни за что ни про что в неверности. Можно сказать, что

93[93] все хорошо, что хорошо кончается (нем.)<. - Ред.>

это от чрезмерной любви, но… но… я фанатично люблю независимость, даже в привязанностях.

Итак, садись в дилижанс. — Сегодня 15-е число. 1 августа мы переедем в дом Сю — предоставляю тебе эти две недели, не больше.

Сей приказ дан

У приморских Альп

II 15 1^Ио95[95].

Спасибо за присланные сведения. Ротшильд предлагал мне еще в Париже пиэмонтский заем, я не захотел. Впрочем, я наведу

120

справки. Он никогда вам не даст 3%. Но зачем же торопиться, теперь это дело потеряло весь интерес, деньги спасены; так или иначе, их можно будет куда-нибудь поместить. Бамбергер, который навел справки в Лондоне, советует только американские бумаги. — Посмотрим.

Статья Фальмерайера меня интересует. Уязвимое место моего письма к тебе — недостаточная полнота изложения. Но при всем уважении к такому человеку, как Фальмерайер, я готов яростно защищать основную идею. — Я сам читал в «Аугсбургской газете» гнусность о Бакунине, а именно: «Прага. По недостоверным слухам, Б<акунин> будет выдан России, и вызывает удивление, что Австрия взяла на себя роль палача, — все это грубая ложь. Б<акунин> был привезен в Прагу для очной ставки с другими политическими обвиняемыми. — Необходимость такой меры полностью себя оправдала. В результате показаний Б<акунина> уже арестовано два десятка человек». За смысл я ручаюсь, я читал это здесь числа 1 июля — значит, можно отыскать.

Чтобы ты не строил себе иллюзий, я должен предупредить тебя со слезами на глазах и с разбитым сердцем, что бургундское (хотя оно и очень хорошее) больше пить нельзя — ни коньяк, ни бургундское: они так горячат, что можно опасаться апоплексического удара. Но есть очень хорошее бордо и, как ни удивительно, здесь сам климат толкает человека (das Ebenbild Gottes96[96]) в бордель…

И, наконец, действительно ли Фогт приедет? Если бы Лёве приехал раньше его, он тоже мог бы давать уроки.

95[95] Сего 15 июля (итал.). — Ред.

96[9б] образ и подобие божие (нем.). — Ред.

Прощай.

Прочел, проникнувшись уважением к сродству наших чувств, что смерть сэра Р. Пиля заставила нас сразу же подумать о женевской Адели. — Но я полагаю, что Джемс Земельный может теперь ее утешить — по крайней мере песочком.

60. Г. ГЕРВЕГУ

17 (5) июля 1850 г. Ницца.

Егору Васильевичу.

Рукой Н. А. Герцен:

17 Сер<еда>.

Я с восторгом читала ваши выписки из Веневитинова, во-первых, потому, что они сделаны вами, а потом — это напомнило мне так живо мою молодость. Александр подарил мне Веневитинова, это был первый поэт, которого я узнала, полюбила, в котором нашла бездну симпатичного; даже я была влюблена в его портрет, который с него сняли уже с мертвого,

121

и перед отъездом из России простилась с его могилой. И как знакомы те места, которые вы выписали!.. Эта книга была долго моим другом; с каким наслаждением я перечитаю ее с вами! — Да как же вы достаете рус<ские> книги? Я так многим поручила прислать мне рус<ских> книг, что, я думаю, осенью мы получим целую библиотеку. — Все мы ждем с нетерпеньем от вас письма, в котором вы сознаетесь в своей ошибке и назначите день приезда; Ал<ександр>97[97] думает, что вы уже в дороге. — Итак, до свидания.

Обнимаю вас от души.

N. Н.

P. S. à та dernière lettre du 15.

Oui, on peut trouver un historien magnifique, je parle de Kavéline ou de Solovieff. Mais je crois que pour les Scythes l’honoraire paraîtra petit — eh bien, on chauffera par la gloire, la propagande. — Je t’envoie l’article pour Kolatchek et j’ai un mal de tête beaucoup plus convenable à un chien enragé, qu’à un littérateur polyglotte98[98].

97[97] у него страшная головная боль. 98[98] Р. Б. к моему последнему письму от 15¬го.

61. Г. ГЕРВЕГУ

18 (6) июля 1850 г.

P. S. № 2 à la dernière lettre du 15 juillet.

18 juillet.

J’ai envoyé hier au nom de ma mère un cahier monstre pour Kolatc, j’attends de toi une lettre fulminante, écrasante — pour une lettre tant soit peu fâchée que j’ai écrite, si je ne me trompe, le 10. Je profite donc du temps que ta réponse se promène par la Corniche pour donner les instructions suivantes.

Tu verras toi-même que l’Epilogue et l’autre article se complètent nécessairement — je voudrais les voir imprimés ensemble, mais comme l’Epilogue est moins imprimable, s’il se trouvait quelque obstacle, il faudrait l’envoyer à Hoffmann & C — en toute justice il lui appartient parce que j’ai promis. Mais dans un temps où le roi de Saxe, de Wurtemberg etc., etc. ne tiennent pas la parole jurée, je ne veux pas servir de trouble-fête et tenir la mienne, ce qui pourrait même offenser ces petits polissons.

Est-ce que le journal de Kol paraît à Zurich? Prie-le de m’envoyer du № suivant tous les №<№>. — Si c’est faisable, je voudrais avoir une dizaine d’exempl de mon article.

122

Concernant les livres, on pourrait les envoyer à l’adresse de Visconti, libraire à Nice, par des libraires, aber nicht den ganzen Strunt, einen Teil kann man irgendwo lassen.

Ensuite que ferons-nous des exemplaires de ma brochure? On peut prendre avec quelques exempl, mais les autres?

Конечно, можно найти замечательного историка, я говорю о Кавелине или о Соловьеве. Но я думаю, что гонорар покажется скифам маловат — ну что же, можно подогреть их славой, пропагандой. — Посылаю тебе статью для Колачека, а я страдаю от головной боли, приличной скорее бешеной собаке, нежели литератору- полиглоту (франц.). — Ред.

Pourquoi ne pas laisser tout cela chez un libraire pour garder jusqu’à ce que nous demanderions? Ici les voyageurs n’ont aucune difficulté avec les livres, mais lorsqu’on envoie, il y a toujours du fil à retordre.

Перевод

P. S. № 2 к последнему письму от 15 июля.

18 июля.

Вчера я отослал на имя моей матери толстенную тетрадь для Колачека, жду от тебя грозного, сокрушительного письма за мое немного сердитое послание, которое я написал тебе, если не ошибаюсь, 10-го. Итак, пользуюсь временем, пока ответ твой еще гуляет по Корниче, чтобы дать нижеследующие указания.

Ты сам увидишь, что «Эпилог» и статья естественно дополняют друг друга, я хотел бы, чтобы их напечатали вместе, но «Эпилог» менее годится для печати, поэтому, если возникнут какие-либо препятствия, надобно будет переслать его Гофману и К<ампе>, он по всей справедливости принадлежит им, так как я им его обещал. Но в то время, когда король саксонский, вюртембергский и пр. и пр. не держат своего клятвенного обещания, я тоже не хочу нарушать порядок, сдержав свое, что могло бы даже оскорбить этих проказников.

Разве журнал Колачека выходит в Цюрихе? Попроси его высылать мне все номера, начиная с ближайшего. — Если можно, я хотел бы получить экземпляров десять моей статьи.

Что касается книг, то их можно послать по адресу книжного магазина Висконти в Ницце, через книготорговцев, aber nicht den ganzen Strunt, einen Teil kann man irgendwo lassen99[99].

Затем, что нам делать с экземплярами моей брошюры? Несколько экземпляров можно захватить с собой, а остальные?

Нельзя ли оставить всё у какого-нибудь книготорговца на хранение, пока мы не затребуем? У приезжающих никаких затруднений с книгами не бывает, но с пересылкой их сюда всегда большая канитель.

123

62. Г. ГЕРВЕГУ

99[99] только не весь хлам, часть можно где- нибудь оставить (нем.). — Ред.

23—24 (11 — 12) июля 1850 г. Ницца.

3 suppl<ément> à la dernière lettre.

23 juillet.

Qu’aurais-tu dit en recevant une lettre qui ne contiendrait que ces peu de paroles, tu m’aurais inculpé de trahison, d’assassinat, d’inceste, d’être péd… pédicure c’est-à-dire. Et que faire contre la fatalité; à peine eus-je écrit ces mots «23 juillet» qu’Elise vint me dire qu’il y a juste 3 minutes pour finir ma lettre, la cacheter et la porter à la poste, or donc il faut 6 minutes pour aller jusqu’à Visconti et la poste est plus loin. — A ce récit de Théramène, j’ai voulu dire ce que Thésée avait oublié: «taisez-vous» — ne voulant pas faire un mauvais calembour le jour même du décès orléanique (ad instar du duc d’Orléans) d’Hippo. Mais Elise était loin — et moi, pâle, malheureux, avec une lettre d’Emma, de ma femme, de Tata, d’Ada, à toi, à ma mère, à la mer Méditerranée — non, tu ne me comprends pas et voilà pourquoi il faut venir ici et ne plus parler par écrit — vois-tu, tu penses qu’il y avait une lettre pour la mer Méditerranée — du tout — j’ai voulu courir et me noyer pour ne pas recevoir le 2 août une lettre fulmicotonnante, accablante de toi et pour ne jamais rencontrer Emma me disant: «Et toi, traître». Ainsi je recommandai à Dieu

mes enfants et je me proposai de finir comme Méduse.

Mais la pensée me vint de te féliciter sur la prochaine arrivée à Nice de la belle ctesse octogénaire, de la Didone trois fois abandonnée, elle viendra baigner ses beaux nus sous les Alpes Maritimes — et grâce à Emma — sous tes fenêtres. — Eh bien, j’aurai toujours le temps de me noyer pour l’éternité, je veux voir les beaux nus de la ctesse. A demain…

24 juillet.

Je ne t’inculpais pas l’autre jour des dépenses etc., relis la lettre, et tu verras qu’il s’agissait d’Emma. Vos deux dernières années on fait une grande brèche — et de longtemps elle ne