(«Русский социализм и эмиграция») — это совершенно необходимо.
Французское издание вышло у Франка в Париже, я сохранил сотню экземпляров. Если Шультгес (или другой издатель) захочет получить десятка два, я пришлю. Ladenpreis128[128] — 3 франка, книготорговцам 2 франка. — На днях я получил извещение от книжного магазина Волера в Ульме; не хочет ли он получить в уплату несколько экземпляров «V
редакцией, чтобы показать, как напечатаны мои статьи, — во всяком случае теперь мне достаточно одного экземпляра. — Знаете ли вы, что некоторые №№ вашего журнала я получал по три раза, здесь какое-то недоразумение, сообщаю вам об этом.
Вчера я прочел перевод Вольфзона, Франк прислал мне его, перевод хорош. Я был еще очень молод, когда писал такие повести.
Пришлите, пожалуйста, на адрес Фогта 3 экземпляра этого перевода для моей матери, которая вам кланяется, — я даю адрес Фогта, потому что все еще собираюсь уехать из Ниццы.
Приветствую вас от всего сердца.
А. Герцен.
P. S. Мой соотечественник Головин просит узнать у вас, нельзя ли найти в Бремене или в Цюрихе издателя для немецкой брошюры «Umriß einer Volksphilosophie» — рукопись находится сейчас в Лейпциге у Авенариуса, который по политическим причинам отказывается ее печатать. Разумеется, г. Головин потребует небольшого вознаграждения. Вы бесконечно меня обяжете, если выскажете свое мнение на этот счет.
90. Н. А. ГЕРЦЕН
5 июня (24 мая) 1851 г. Марсель.
5 июня. Марсель.
Все как следует, и Марсель на месте, приехали сюда так себе, ничего, в пять часов утра, в 12 отъезжаем в Лион и утром 7-го будем в Париже. Жар на дороге был страшный, к тому же за нами сидел вонючий и больной жид в шубе. Паспорты спрашивали 4 раза. — Здесь мы умылись и разоделись, ничего еще не потеряно из несессера — но, надеюсь, к Лиону окажется. Я, вероятно, не остановлюсь в Hôtel Mirabeau. Впрочем, мне все сдается, что я еду на два, на три дня в Париж, может, даже махнем в Лондон или в Фрибург, смотря по погоде, а, кажется, она не отличная. Наконец, всего бы лучше опять в Ниццу хоть на время, — каков-то ответ от министра.
Ты знаешь, друг мой, неприятную пустоту головы после дороги, хотелось бы сказать и то — да после. Последние пять-шесть дней я был покойнее, мне стало мерещиться, что будущее не все покрыто одной черной полосой — я так привык себя считать под каким-то фатумом, что даже принимаю и светлое. Об этом после и после — а теперь прощай.
Caшe, как сказано, будет большое письмо особо. Поцелуй всех детей, особенно несчастную Олю с видом грудной вдовы.
Александре Христиановне (ей-богу, нельзя такое длинное имя носить) жму руку, верно, ее здоровье лучше от моря, от того, что мы за морем, от того, что нет ни дразнителей, ни свидетелей.
Ну, а Тате будет тоже со временем особое письмо, а теперь только:
Папа кланяется.
Полковник вел себя всю дорогу превосходно, т. е. мы оба молчали, спали и нюхали жида. Он, т. е. не жид, а полковник, здоров.
NB. Я оставил в спальной №№, списанные с сардинских фондов. Спрячь эту записку.
91. Н. А. ГЕРЦЕН
6 июня (25 мая) 1851 г.
6 июня. Пятница.
Au bord du «Bourdon»129[129] на Роне. —
12 часов пополудни и мы уже отобедали.
Рукой В. А. Энгельсона:
Вчера мы писали вам из Марселя, — это сообщаю я вам так по аккуратности моей привычной. — Теперь вот плывем мы по Роне. В кабине сидит жандар, который наблюдает за французом, его добычею, завтракающим с премиленькою буфетчицею парохода.
Видите, как дело: господина везут два жандарма и не выпускают из глаз; он было заснул в каюте, тогда жанд<арм> пришел и сел тихо, как словно мать родная, возле, а арестант, должно быть, видел во сне жену, детей и прочий вздор, лицо его стало печально, и полковник взглянул на солдата, тот покраснел, сконфузился и посмотрел в окно.
Рукой В. А. Энгельсона:
Да ведь чужое дело скоро позабыто, скажу вам лучше, что Александр Иванович печется обо мне словно о птенце, кормит pâté froid130[130], спрашивает, отчего я мало ем и т. п. Он здоров по видимому, я здоров и по видимому и в самом деле. — В Лионе мы отдохнем сутки, потом пароходом поедем по Соне до Chalon, а оттуда по железной дороге до Парижа. Вы видите, что перо скверное, оттого я больше писать не буду, не взыщите и не подумайте, что я выпил, ничуть, — а только тряска парохода и скверное перо. В Авиньоне в Hôtel d’Europe чучело собаки, которым восхищались Саша и Наташа, все еще существует. — До свидания
129[129] На борту «Шмеля» (франц.)<. - Ред.>
…да, оно существует, до свидания. А дальше путь идет так: из Парижа едем мы в Нью- Йорк и Калифорнию. И обо всем следующий раз. А впрочем, хотя полковник и говорит, что одна тряска, однако он, будучи не пьян, тоже и не терёз.
172
Детям и всем.
Тата, представь себе, что корабль, на котором я ехал, называется «Bourdon». Bourdonnons. Bourdonnons131[131]. — Поцелуй же Колю и Олю.
92. Н. А. ГЕРЦЕН
7 июня (26 мая) 1851 г. Лион.
6 или 7 июня 1851. Лион.
Вчера нельзя было отослать письма, и мы посылаем оба вместе. Все идет хорошо; но переезд от Марселя до Лиона устроен варварски, а потому, если вам придется ехать, я напишу целую инструкцию, как брать места и куда.
Полковник вчера к вечеру наконец-таки поприустал, я его обмыл тепленькой водой, попоил винцом и уложил в десять спать, теперь он встал и прыгает — мы могли бы сегодня к вечеру быть в Париже, но думаем остаться — в хорошем городе можно остаться, отчего же в хорошем городе не остаться, т. е. до пяти вечера. Видите ли, как теперь быстро идет: от Шалона прямо железная дорога через чудовищный туннель в 4500 метров, и мы, стало, завтра утром рано в Шалоне, в 7 по железной дороге и 3 часа пополудни в объятиях Mselle Cousin.
Путь наш был долею отравлен арестантом, о котором я писал с лодки: молодой человек, недавно женатый, богатый, — как француз, показывал он вид совершенного беспечья, но, глядя пристально, так и видны были когти кошек, которые скреблись на душе. Взгрустнулось нам от этого зрелища, нет, в Париже нам, кажется, не жить. Mais comme tout est compensé dans le meilleur des mondes possibles132[132] — вот и забавная часть пути. На дороге из Марселя мы сидели в купе, а внутри поместилась англичанка с братом, очень недурная, — мы подумали, отчего же это нам судьба не дала ее в соседи. Едем мы станцию, другую, садится в дилижанс человек, может, очень почтенный, но без носу, англичанка
131 [131] «Шмель». Пожужжим, пожужжим (франц.)<. - Ред .> 132[132] Но так как все уравновешено в этом лучшем из миров (франц.)<. - Ред.>
прострадала два, три реле и стала умолять, чтоб ее пустили в купе (осмотревши прежде, есть ли у нас два носа, и притом не два в сумме, а у каждого по носу), с нами ехал démoc133[133] и тотчас уступил место. Ну мы ее закутали и так приголубили, что довезли вместе до самого Hôtel d’Europe, где она через коридор от нас.
Что я тебе скажу о себе — здоров я до противности, так что полковнику делается тошно, как Шпоньке при виде жиру индеек
173
своей тетушки. Хлопоты и тракасри не дают ни малейшего места сосредоточиться. Не скажу, впрочем, чтоб очень было хорошо на душе, men Herz gleicht ganz… да не морю, а кисло-сладкому хлебу, и, право, я один из самых печальных шутов в мире. Я иду в какое-то новое будущее, похожее на этот туннель в пять верст — целого, я это чувствую, ничего не осталось в душе, но много дорогого, и я еще раз повторю, что в последнее время мне казались возможны счастье не счастье, — а светлая, хотя и трагическая симпатия — но дальше не пойду сегодня, как только издали коснусь, то у меня кипяток в груди и слезы на глазах… К тому же у меня сделались физиологические воспоминания вроде безумия, совершенно спокойно засыпаю я, и вдруг во сне что-нибудь из чернейших дней былого — и кончено, я не могу быть ни светел, не могу даже свыкнуться, как мало, как мало была оценена сторона сердца во мне.
Пожить одному мне хорошо, опомниться, а это, впрочем, вздор, зачем же привыкать к утрате, к несчастью, привыкать к пустой жизни, к холодному старчеству, нет, пусть рана не заживает, пусть мучит, унижает, давит, — леченье одно и может быть — воскреснувшая из гроба любовь, — и Христос был три дни в аду после смерти и прежде воскресенья. Прощай. Хотелось бы плакать — а потому довольно.
Саше кланяюсь уж не как маленькому, а как молодому другу и прошу его в память мою не терять времени и даже не забывать, как мне были неприятны некоторые манеры его.
Что Александра Христ<иановна>? Два или восемь. Я думаю, вы живете славно, и я всего более хочу возвратиться в Ниццу или возле. Книги в Париж отправлены. — Если не позволят нам в Ницце, наймем у принца Монака, не шутя это было бы отлично.
Маменьке земно кланяюсь.
Пишите лучше на адрес Мар<ьи> Каспар<овны> р<оиг> r
93. Н. А. ГЕРЦЕН
9 июня (28 мая) 1851 г. Париж.
9- е июня. Париж.
Вчера, друг мой, в 8 вечера приехали мы безостановочно из Лиона, теперь эта дорога просто ничего, мы были в 24 часа в Париже, новой железной дорогой от Шалона.
Самый въезд в Париж был скучен, прозаичен, освещение мутно после Италии, и какая- то тягость ломила душу; были в
174
пяти отелях, все занято, наконец, поместились в маленьком «Prince Régent» на улице Hyacinthe S. Honoré, но писать туда не нужно, а лучше на Мар<ью> Касп<аровну>, буду же к ней пилигримствовать.
Сейчас записал белье: 1 paletot
1 pantalon
3 chemisettes135[135] и пр.
для прачки и заметил ей, что надо крахмалить. Помнишь, как я с удивлением и хохотом писал из Перми, что хозяйка предлагала мне корову… тогда шло в гору, в гору, и именно оттого ничего не было видно впереди, теперь с тормозом шажком под гору и все видно, теперь не смешно и белье записать.
Получил твою
