лучом и опять мрак, холод, дождь. мне хотелось бы так погулять хоть раз в

18[18] Едва удалось мне хорошенько прочесть ваше письмо, дорогой близнец, его принесли так поздно по случаю воскресенья.

Ах, вы воображаете, что мы роскошней, чем вы, проводим наше время!

Если вы называете гримасы Хоецкого,

Тургенева, простертого на полу и храпящего, и страсть рисовать

карикатуры, — если вы называете это

роскошью, — вы правы!

Если б у меня хватило смелости для описания наших дней и вечеров, — вы вскоре бросились бы передо мной на колени, умоляя оставить в покое вашу душу (франц.). —

Ред.

деревне, подышать… нет, и на улицу выйти нельзя! Ничего не делается, не читается, не думается, банковый билет налег на все, как черная туча, и давит, давит… а когда разразится или когда прольется золотым дождем — тогда мы цыганскую собаку и посох в руки. а пока мы точно цыгане в шалаше, дети шумят, Тата и Горас пляшут польку, Эмма поет польку и бьет такт, Александр насвистывает галоп, Саша кричит и кривляется, я — устаю. пыль столбом… вот вам живая картина — довольны? Ну, вперед не жалуйтесь, что пишу мало.

А получили ли вы Лермонтова? Тург<енев> хочет нас и весь свет удивить исполнением наших комиссий, будет и Пушкин, и все будет!.. Ах, да! Ну, если правда, что амнистия? Готовы ли вы душой и телом в кибитку и вдоль дорожки столбовой?

Ах ты степь моя,

Степь раздольная.

Поедемте отыскивать О<гарева> и Natalie.

On dit, un instant encore — et la lettre ne partira pas aujourd’hui… Adieu donc en attendant!

Votre bessonne.19[19]

Eh bien, figure-toi que j’ai déjà terminé la lettre (que je n’ai pas commencée), alors tu ne t’étonneras pas que je t’embrasse et termine20[20].

9. Г. ГЕРВЕГУ

16 (4) апреля 1850 г. Париж.

Le 16 avril. Paris.

19[19] Говорят: еще секунда — и

письмо сегодня не будет отправлено. Итак, пока прощайте! Ваш близнец (франц.). — Ред.

20[20] Так вот, представь себе, что я уже кончил письмо (которое я и не начинал), тогда ты не удивишься, что обнимаю тебя и на этом кончаю (франц.). — Ред.

Je suis maussade et plus irrité que triste, enfin cette histoire avec le billet me fait porter des chaînes et empêche chaque pas libre, anéantit tous mes projets, ne me donne pas cet élément de repos que je cherche.

L’illégalité des procédés russes est criante — c’est la spoliation in crudo — et qui diable sait jusqu’où va l’énergie de Rotsch; ce que je crains le plus c’est une lettre confidentielle du ministre de la police à Rot qui lui expliquera l’affaire

22

à sa manière, en le priant officieusement de la laisser tomber. Alors il ne restera que Wurtemberg; allez-y, faites tout ce qu’on peut inventer, serait-ce du superflu, il n’y a pas de mal. — Concernant le testam, moi je ne peux pas être nommé héritier, si l’argent reste en Russie; j’ai perdu tous les droits là. Donc n’y pensez pas. Si l’argent est envoyé ici — on peut tout faire ou rien ad libitum. — Il faut donc un tiers (même celui de la place St. Georges qui n’est qu’un quart), ou les enfants, ou désigner, au moins, un tuteur et un exécuteur testamentaire. — Assez.

Partie des projets. J’irai à Nice dès que je pourrai, à Nice ou à Cannes, peut-être par la Suisse, peut-être par Genève ou tout droit. Cela dépend de la santé de Natalie — donc prépare-toi et concerte-toi avec Emma. Je ne veux que du repos, du repos — tout me dégoûte. Pr — après avoir fait lui-même mille bêtises, le dernier temps écrit à un de ses amis: «Au diable l’espèce humaine, sauvons-nous dans l’ironie, allons jusqu’à la mort, l’ironie sur les lèvres».

Partie littéraire. Le Lloyd dans le № 5 Apr a eu l’extrême bonté de couvrir toi et moi d’un tas de bêtises très drôles, il dit que tu es tombé si bas que tu as écrit zéro dans la rubrique de la religion, et qu’un Jérémias sur les ruines des barricades a publié un livre d’un intérêt pathologique, on y voit comment la lecture de Ruge (!) et de Feuerbach a mis la confusion dans un cerveau russe. — Mais le comble de la plaisanterie est par rapport à la lettre sur la R; il dit que cette lettre a été dédiée à Maz et ensuite à toi. L’auteur finit en disant à l’Allemagne: «Pauvre pays, blanchi dans la méditation, de pareils parvenus osent te faire des prédications». (Et ajoute: «Ein angeblicher russischer Baron A. H.»).

Partie humanitaire (scilicet bestiale). Personne n’a su qu’Eugène Sue serait tué par le conclave, on ne dira pas à présent que la démocratie est sangsue. — Au reste, je t’assure, ce n’est ni la démocratie, ni la Louiscratie, ni l’Orléanocratie ou la 5%-nocratie ne sont ni vainqueurs ni vaincus — c’est l’Acratie qui se pose sur le trône, et se noircit l’abdomen, parce que le trône a été grillé, place Bastille le 24 février. Depuis qu’on donne ici Toussaint l’Ouverture on ne craint plus la couleur noire, et Tourguéneff qui prospère encore dans les rues de Paris et ne part que samedi, cherche avec un zèle digne de tout éloge une négresse pour avoir une idée juste avant de partir pour la Russie blanche de la Toute sainte ouverture — noire.

Addio, caro mio.

Hast du gehört, daß bei Rachel eine Feder gesprungen ist indem sie die Phèdre vorstellte?

23

Il y a déjà plus d’une semaine que les Confess devaient être expédiées. Je demanderai demain. — Briefe morgen.

Перевод 16 апреля. Париж.

Я не в духе и больше зол, нежели опечален — словом, это дело с билетом связало меня по рукам и ногам, мешает каждому моему шагу, разрушает все мои планы, не дает мне той доли покоя, которого я ищу.

Беззаконие русских порядков просто вопиюще, это грабеж in crudo21[21], и черт его знает, хватит ли у Ротшильда энергии; чего я больше всего боюсь, — это конфиденциального письма министра полиции к Ротшильду, в котором он объяснит ему дело по-своему и полуофициальным образом попросит похоронить его. Тогда останется только Вюртемберг; поезжайте туда, сделайте все, что только можно придумать; пусть даже что-нибудь лишнее, беды в том не будет. Что до завещания, то меня нельзя указывать в качестве наследника, если деньги останутся в России; я потерял там все права. Стало быть, об этом вы и не помышляйте. Если деньги пришлют сюда, можно будет ad libitum22[22] делать все, что хочешь, или ничего не делать. — Нужно, следовательно, взять какое-то третье лицо (пусть даже то, с

21[21] откровенный (лат.)<. - Ред.> 22[22] по желанию (лат.). — Ред.

площади St. Georges, что составляет только четверть лица), или детей, или хотя бы назначить опекуна и душеприказчика. — Ну, довольно.

О планах. Поеду в Ниццу, как только смогу; в Ниццу или в Канн — может, через Швейцарию, может, через Женеву или же прямо. Это зависит от состояния здоровья Натали; итак, приготовься и договорись с Эммой. Я хочу только покоя, только покоя, мне все опротивело. Прудон, после того как сам наделал тысячу глупостей, написал недавно одному из своих друзей: «К черту весь род людской, будем искать спасения в иронии, пройдем наш путь до гробовой доски с иронической улыбкой на устах».

О литературе. «Lloyd» в номере от 5 апреля, по беспредельной доброте своей, высыпал на нас с тобой целый ворох невероятных нелепостей: он говорит, будто ты так низко пал, что проставил нуль в рубрике религии, и что некий Иеремия опубликовал на развалинах баррикад книгу, представляющую патологический интерес, ибо она отражает ту путаницу, которую внесло чтение Руге (!) и Фейербаха в русские мозги. — Но самое смехотворное относится к письму о России; он утверждает, будто письмо это было посвящено Маццини, а затем тебе. Автор заканчивает обращением к Германии: «Бедная страна, поседевшая в размышлениях, и подобные проходимцы смеют

24

предсказывать твою судьбу!» (Он добавляет: «Ein angeblicher russischer Baron

A. H.»23[23])

О человеческом (scilicet bestiale24[24]). Никто не знал, что Эжен Сю будет сражен конклавом, и теперь без Эжена Сю уж не будут кричать, что демократия кровопийца. — Впрочем, уверяю тебя, ни демократия, ни Луикратия, ни Орлеанократия, ни 5%-кратия не являются ни победителями, ни побежденными — это Акратия, которая взобралась на трон и закоптила себе брюхо, так как трон был сожжен 24 февраля на площади Бастилии. С тех пор как здесь дают «Туссена Лувертюра», никто больше не боится черного цвета, а Тургенев, который все еще благоденствует на улицах Парижа и уезжает только в субботу, — ищет с рвением,

23[23] «Какой-то А. Г., выдающий себя за русского барона» (нем.)<. - Ред.>

24[24] т. е. животном (лат.)<. - Ред.>

достойным всяческой похвалы, негритянку, чтобы до отъезда в белую Россию получить полное представление о черной пресвятой наготе.

Addio, саго mio.

Hast du gehört, daß bei Rachel eine Feder gesprungen ist indem sie die Phèdre vorstellte?25[25]

Уже больше недели, как «Исповедь» должна была быть отослана. Завтра я справлюсь. — Briefe morgen26[26].

10. Г. ГЕРВЕГУ

17 (5) апреля 1850 г. Париж.

Рукой Н. А. Герцен:

17 ап<реля>.

Не сбылись, мой друг, пророчества Пылкой юности моей,

Горький жребий одиночества Мне сужден среди людей.

Страшно дней не ведать радостных,

Быть чужим среди своих;

Но ужасней истин тягостных Быть сосудом с дней младых.

Всюду встречи безотрадные,

Ищешь, суетный — людей,

25[25] Слыхал ли ты, что у Рашели лопнула пружинка, когда она играла Федру (нем.)<. - Ред.>

26[26] Письма завтра (нем.). — Ред.

А встречаешь трупы хладные Иль бессмысленных детей.

Рылеев.

25

Un couplet manque, je m’en souviens pas27[27].

Рукой H. A. Герцен:

Вот вам, друг мой, стихи, которые мне ужасно нравились еще с детства и которые я повторяла ребенком вместо веселых песенок. Творец их повешен.

Воображаю, каково вам в Цюрихе… Утешаюсь тем, что и нам в Париже не лучше, хотя вы и думаете, что мы здесь как в раю. — После долгого заключения я вышла вчера в Тюльери; деревья распустились, зелень упоительная, гуляющие несносны. Ребятишки были счастливы; Наташа преследует своей страстью Гораса; а знаете ли, он от вас не отстает, читает и пишет порядочно. Шакал, сверх сходства с шакалом, похож на Рашель, и все так же бесконечно мил, но мал, а ручки если хотите видеть — вооружитесь микроскопом. Доктор велит его держать в Средиземном море, где, я думаю, мы скоро все