к детям, мне что-то мало в этом, мне что-то кажется это удалением от меня, желанием занять себя… и снова ужас истомляет мою душу. Да, я молод, я жажду еще любви для себя, — но уже ее не будет. Я должен абдикировать, а как трудно скидается корона после 11 лет, зачем я не умел дожить себя в эти 11 лет, зачем воскресли мечты юности тогда, когда — раненный навылет — мне осталось идти в инвалиды.
Но не перетолкуй слов моих. Да, соединимся на великом деле воспитанья, надгробная группа своего былого, поставленная в поучение юной жизни, — да, да, — ты видишь, мой дебют недурен, я буду писать для Саши, это мне легче, нежели давать уроки. Но только я ему буду проповедовать не одну любовь — а и ненависть; кто никогда не ненавидел, тот еще не жил вполне, какое это живое, вечно присущее, вечно жгучее чувство. — В моей жизни недоставало долго этой живости, она взошла. Не одну веру надобно проповедовать — но готовить к сомненью, готовить к тому, что жизнь принесет потом из-за угла, а 1/improviste152[152].
С полк<овником> много толковали мы вчера, для него Ал<ександра> Хр<истиановна> — его дитя, словом, вся сторона сердца, — боюсь я за него, — и он-то на словах так бравировал и говорил, что женился для того, чтоб ей было ехать с кем, и рад бы был новой встрече. Я, может, очень ошибаюсь, но не думаю, чтоб она могла так любить, она порывиста — но скупа собой. Встреча с ними весьма замечательна, я желал бы ее сделать полезною, но трудно иметь влияние на него.
Прощай. Гран<овский> пророчит мне судьбу великого писателя, — а я до того утратил всякий талант, всякую охоту писать, кроме писем к тебе, что досадно — просто двух слов не умею связать.
Теперь опять о проектах. Жить или не жить в Ницце зависит не от меня, не от интенданта — а от известной тебе твари. Зачем mir nichts, dir nichts153[153] переезжать из города, где все есть для ученья. В южной Франции — для климата хорошо, но так, как дела идут, жить в провинции во время полицейского террора невозможно. Швейцария вся
152[152] неожиданно (франц.)<. - Ред.> 153[153] ни с того, ни с сего (нем.). — Ред.
открыта — но там есть одно дыхание лишнее и в этой близи может прийти мне желание приостановить его. Может, пустят и в Париже остаться — это я узнаю через Бернацкого, но все же нечего ехать теперь.
189
Я не могу думать, чтоб не пустили в Пиэмонт — тогда успеем переменить планы. Теперь 20 июля я в Ницце.
Что за поляк был у вас, будьте осторожны.
Письма до моего приезда адресуйте по-прежнему Марье Каспар<овне>.
«Мольер» Ж. Занд из рук вон плох, а мог бы быть хорош.
104. Н. А. ГЕРЦЕН
24 (12) июня 1851 г.
24 июня.
Записочку твою от 19 вчера получил. В Лондон я не поеду, у меня нет никаких любопытств, а что можно было узнать, я узнал. Брейтон — город полуфранцузский и возможный в Единбурге жить дешево. Сегодня Бернацкий спрашивает позволения в случае нужды проехать через Францию. Все это в предположении, что нельзя остаться в Пиэмонте. На юг Франции я раздумал селиться — не по капризу, а потому, что террор растет со всяким днем, там нельзя отвечать за один час, что же это за жизнь.
Документы все пришли. Барман выдал пасс швейцарский, сардинское посольство визировало, след. сообщения нет. Завтра вечером мы выезжаем, а 27 я оставляю полковника в Лионе и еду в Фрибург, куда буду 1 июля. Письмо теперь можешь адресовать — à Fribourg (Suisse), poste restante154[154].
Вчера y меня сидел часа три Мишле, успех моей брошюры в серьезном кругу велий, вообще меня что-то здесь ласкают, не понимаю отчего; я был вчера же у Ротшильда, он меня принял с величайшим радушием, и узнавши, что я собираюсь в Лондон, велел без моей просьбы написать рекомендательное письмо к Lionel Ротшильду. Он мне сообщил, что О’Коннель Авигдор прибыл в здешнюю столицу, я его постараюсь увидать.
Франк отошлет три карты выпуклые на Висконти. Европа, Швейцария и Россия, других, кроме Германии (которую я Саше позволяю не знать), нет, господин этот обанкротился. — Я сейчас иду с Мар<ьей> Касп<аровной> покупать всякую всячину.
Внутри я продолжаю скучать на другую методу, но все так же пустота, боль, страшные воспоминания155[155]. Того покойного доверия, о котором ты пишешь, нет, мне все кажется, что ты из сожаленья, из резигнации успокоиваешь. Благодарю
190
и за это, но не того хотелось бы. Я смотрю на полковника и думаю: любовь истинная — это анафема, которая рано или поздно стащит человека в пропасть, надобно легче любить — тогда это чувство бросает венки из роз; как он страдает и в разлуке и в сознании того, что он не так любим. Я утешаю его, пользуясь тем, что имею два фунта стеарина в день на собственное сожжение, которых у него нет. — Мы даже ни разу весело не выпили бутылки вина, хотя пили много.
Как нелепо и бедно замышлен «Мольер» Ж. Занд, посылаю тебе с полков<ником> экземпляр, подумай, что бы можно было сделать, если б она представила, что жена Мольера его прежде в самом деле любила. Впрочем, прочтите.
В «Республике» и в «Univers» было напечатано об моей истории в Сардинии. — По всему, стало, отсюда отправляться пора. Скажи маменьке, что Шидеру 820 фр. — т. е. 400 гулденов.
Детушки-мелкота,
Отворяйте ворота,
Скоро приедет ваш Папаша.
Рады ли вы ему будете?
Умны ли вы?
Мне полковник все напишет, он приедет прежде меня.
А ты, милый Саша, пожалуйста, не пиши в твоих письмах каламбуров — зачем перенимать одно дурное. Пиши просто, это всего лучше.
Тата, поцелуй Колю и Олю.
Palmier свихнул себе последнюю ногу и лежит — и писал ко мне, чтоб для развлеченья я прислал дагерротип Таты и Саши.
155[155] Ведь ты все это понимаешь очень хорошо, что иначе быть не может, ты только не сознаешься, что понимаешь.
Сейчас письма от 19 и 20-го. Благодарю за них. Что Ал<ександра> Хр<истиановна> пишет насчет причин высылки — это смешно, и если так, то я напечатаю все это в позор дураку интенданту.
В Турин еду и буду там около 10-го.
Сейчас увижу Авигдора.
105. САШЕ и Н. А. ГЕРЦЕНАМ
25 (13) июня 1851 г. Париж.
25 июня. Париж.
Для дня твоего рождения, любезный Саша, я выезжаю отсюда и приближаюсь к вам; для меня нет лучше средства праздновать этот день; без вас, вдали от вас мне скучно.
191
Я привезу, сверх карт, очень умную игрушку для тебя и Коли вместе: два телеграфа со всеми знаками больших телеграфов, так что ты можешь сообщать через стол Коле все, что хочешь. Но для этого надобно выучиться знакам. Я уверен, что Коля поймет тотчас, а ты постарайся ему хорошенько объяснить.
Едем мы сегодня вечером, ночью будем в Тоннере, утром в Дижоне, а ночью в Лионе. Там мы отпразднуем именины бабушки, а 28 разъедемся; 29 к ночи я приеду в Женеву, а 1 июля буду в Фрибурге. Ты всякий день можешь, стало, по карте справляться.
Я выбрал тебе материю на платье, которое Мат. дарит. Ну а как не понравится? Я точно такое подарил Мар<ье> Кас<паровне> и, чтоб лучше его разглядеть, прибавил зрительную трубочку.
Я рад, что я еду; особенно буду рад, когда уеду. Что-то этот раз я сделался очень львом, в моде; вчера получил письмо от одного профессора. Все это должно разрешиться полицейской гадостью; наконец это надоело.
Пиши тотчас в Фрибург.
106. ТАТЕ ГЕРЦЕН
25 (13) июня 1851 г. Париж.
Тата,
зачем же ты все падаешь, ведь и мне больно, когда ты ушибаешься.
Я тебе купил такую игру, что можно из кусочков делать всякие портреты и рожицы.
25 июня.
107. САШЕ И ТАТЕ ГЕРЦЕНАМ
Между 8 и 25 июня (27 мая и 13 июня)
1851 г. Париж.
Саша и Тата, Папаша вас целует много и много. Письмами Таты я очень доволен, также и Колиными; но ты, Саша, мог бы писать побольше, обо всех и о твоих занятиях, как и где с Женни гуляешь. Поклонись ему. А ты, Тата, скажи Рокке, что я всякий день вспоминаю о его кофее, здесь прескверный. — Оленьке поклон.
192
108. САШЕ ГЕРЦЕНУ
8—25 июня (27 мая —13 июня)
1851 г. Париж.
Саша, тебе особенно поручаю расцеловать Колю и Тату. Напиши мне, как они себя ведут и поминают ли об старике Папаше, который думает об вас и день и ночь.
Папа.
Краски отличнейшие тоже пришлю или привезу.
109. ТАТЕ ГЕРЦЕН
8—25 июня (27 мая —13 июня)
1851 г. Париж.
Здравствуй, Таточек, думаешь ли ты часто о старичке Папаше, а Папаша об тебе часто думает, и ему жаль, что Таточка не приходит здороваться. Маша тебя целует и спрашивает, не ссоришься ли с Колей, я сказал: «Тата теперь большая и умная, Коля тоже — и не ссорятся».
110. ТАТЕ ГЕРЦЕН
8—25 июня (27 мая —13 июня)
Таточка,
здесь в Елисейских Полях ездит какой-то человек в маленькой тележке, запряженной 8 собаками, небольшими, и ездит так скоро, что едва поспеешь за ним бежать. А сзади за ним еще собак восемь. Мы с Э<нгельсоном> утешаемся этим. Целую тебя за твои милые письма, я тебя часто вижу во сне.
На обороте: Наталье Александровне.
111. Н. А. ГЕРЦЕН
28 (16) июня 1851 г. Женева.
28 июня 1851.
Женева. Кафе.
Что со мною и как, суди сама.
Он все рассказал Саз<онову>… Такие подробности, что я без дыханья только слушал. Он сказал, что «ему жаль меня, но что дело сделано, что ты упросила молчать, что ты через несколько месяцев, когда я буду покойнее, оставишь меня».
193
Друг мой! Я не прибавлю ни слова. Саз<онов> меня спросил, что это, будто ты больна. Я был мертвый, пока он говорил. Я требую от тебя ответа на последнее. Это все превзошло самые смелые мечты. Саз<онов> решительно все знает… Я требую правды… Сейчас отвечай; каждое слово я взвешу. Грудь ломится… И ты называешь это связным развитием.
Еду я завтра в Фриб<ург>… Так глубоко я еще не падал. Письмо ко мне в ответ на это адресуй в Турин, poste restante.
Неужели это о тебе говорят?.. О боже, боже, как много мне страданий за мою любовь… Что же еще… Ответ, ответ в Турин!
112. САШЕ ГЕРЦЕНУ
28 (16) июня 1851 г. Женева.
28 июня.
Здравствуй, Саша! Часто ли ты думаешь обо мне, маленький друг мой? Думай: мне от этого будет веселее, легче. Я, может, приеду скорее, нежели думал, — может, около десятого. Как бы я дорого дал, если б я мог теперь перейти к вам, посмотреть, как ты и
