Тата спите.
В Фрибург я приеду 30 июня, пробуду 5 дней; если 6 выеду, то 8 буду в Турине.
Опиши мне, как ты встретил полковника.
113. Н. А. ГЕРЦЕН
28 или 29 (16 или 17) июня 1851 г. Женева.
Еще дополнение для полковника. Дядя Саз<онова> прислал ему сенатское и царское решение об нем. Сенат приговорил к ссылке в каторжную работу за ослушание высочай<шего> повеления. Но Госуд<арственный> совет смягчил и государь утвердил. тит teneatis. 156[156] осудить его, Сазонова, на вечное изгнание из пределов империи. — Вот наказание-то для эмигранта. Дядя ему прислал 6000 фр. — и он едет в Лондон.
Немец, который видел в Праге Бакунина, говорил, что последнее время его держали прикованным к стене!
114. Н. А. ГЕРЦЕН
Около 29 (17) июня 1851 г. Женева.
Детей обнимаю, буду им писать из Фрибурга, а теперь некогда, надобно кой-куда сходить. Я поздно вчера лег и проспал сегодня.
194
Маменьке и всем как следует.
Зачем заплатили за книги, которые воротились, — Гол<овин> должен был их требовать из Турина.
115. М. К. РЕЙХЕЛЬ
29 (17) июня 1851 г. Женева.
29, утро. Женева.
Сегодня вечером я еду в Фрибург и, следственно, завтра буду там, пробуду никак не долее 4 или 5 дней, стало, получивши это письмо, вы можете отправить, буде есть еще письма, просто в Турин poste restante.
Ступивши на швейцарскую землю, я почувствовал действительно себя свободным; да, здесь, до военного занятия всей страны, опасности нет, сверх того, швейцарца в самом деле нельзя изгнать из Пиэмонта. Стало, с этой стороны все хорошо. С других сторон, что вам
сказать, — я состарился, это писал я вам, это вы видели сами, минутами как будто я попадаю на старую колею, но нет того элемента лимпидности, темная вода, мутно, туманно и очень незабавно. А ведь вы, Марья Каспаровна, очень добро меня встретили и проводили, дайте вашу руку, старые друзья; смотрите, чтоб долгое отсутствие, иные занятия не ослабили (вы не сердитесь, натура человека слаба, изменчива, в ней ничего нет заветного) в вас вашей деятельной дружбы. Может, жизнь опять столкнет нас — все может быть, потому что все случайно.
Вероятно, вы отослали уже ответ Бернацкого.
Прощайте, жму руку Рейхелю.
Доволен ли был Маврикий игрушками?
Полковник печальный поплелся из Лиона — он много страдает, оттого что много любит, он сжег себя внутренним огнем, и этот огонь не зальешь ваннами пальмовыми.
Еще раз прощайте. Кланяйтесь Бернацк<ому>.
116. САШЕ ГЕРЦЕНУ
2 июля (20 июня) 1851 г. Фрибур.
2 июля. Фрибург.
Любезный Саша,
вчера ездил я с здешним канцлером в Мора и оттуда с префектом в деревню, которая нас приняла: Бург, а по-французски Шатель. Маленькая деревенька; жители вышли навстречу,
195
и синдик сказал мне речь на изломанном немецком языке, на которую я отвечал как умел; потом поднесли мне огромный стакан вина, и учитель школы сказал свою речь. Синдик извинялся, что не успели приготовиться и, главное, что не стреляли. Люди они все добрые и простые, мной остались очень довольны и звали приехать со всеми на будущий год. Прощай, друг мой.
Целую Тату, Колю, Оленьку.
Бабушке поцелуй руку.
5 июля. Суббота.
117. Н. А. ГЕРЦЕН
Час тому назад приехал я сюда, вот уж и ближе к тебе, мой друг. Не знаю, как-то пойдет в Пиэмонте, думаю выехать послезавтра в 11 вечером — а если не найду место, то 8; стало, 10 буду в Турине и 13 могу быть дома; но это еще не верно.
Праздник здесь колоссальный, я был действительно тронут величием приема федерального знамени и депутации из Аргау; да, что ни говори, а здесь республика.
Писать не могу, устал ужасно, в час ночи сел я в дилижанс и приехал, не выходя почти, в четыре часа перед обедом. Но усталь мне благодетельна, только рука не пишет и мысли не вяжутся.
Я все разузнал насчет воспитания в Вевее — если нужно, можно и там быть, а сверх того, мы ни разу не думали об Итальянской Швейцарии, т. е. о Тессине; говорят, Лугано очень милый город и пока не будет европейской войны, там жить можно.
Прощай, друг мой, мне несколько лучше, но все это зависит от сновиденья, от воспоминанья, от ничего.
Детей целую.
Шамбери вздор.
118. САШЕ ГЕРЦЕНУ (приписка)
10 июля (28 июня) 1851 г. Турин.
10 июля 1851.
Турин.
Мамаша тебе так много пишет, что меня прижала к краю. Зато скоро, друг мой, поговорим: я думаю, через три дня мы можем отправиться.
196
119. САШЕ ГЕРЦЕНУ
13 (1) июля 1851 г. Турин.
13 июля 1851. Турин.
Может быть, любезный Саша, мы успеем приехать во вторник, а в среду почти наверное можешь ожидать в дилижансе, который идет из Генуи; он останавливается, кажется, в Hôtel York. Получил ли ты телеграф? Научи Колю играть, — это игрушка преумная и должна его много забавлять.
Я с глубоким удовольствием прочел в письме Энгельсона, что он доволен твоим поведением. Впрочем, тебе тринадцатый год, и, если б мы были люди бедные, ты должен бы был уже работой снискивать себе хлеб и помогать семье. Ты можешь сам заметить, что дети работников гораздо умнее, солиднее, особенно во всем практическом; они меньше боязливы и осторожнее. То, что с ними делает необходимость, то нам надобно достигать волею.
Р. Б. Сейчас принесли ваши письма от 11-го.
120. ТАТЕ ГЕРЦЕН
13 (1) июля 1851 г. Турин.
Рукой Н. А. Герцен:
Таточка, душечка, милушечка, ласточка, звездочка, цветочек, радость ты моя!
Я тороплюсь к тебе. Скоро увижу тебя, и как нам будет весело вместе, я расскажу тебе, как я ездила по горам и долам. А пока до меня, крошечка моя, будь здорова и весела и умна.
Поцелуй Олю так, как я тебя целую. Пупоньку обними.
Твоя мама.
Турин, 13 июля 1851.
Ну, вот мы и едем и едем… машина постукивает, лошади фыркают, бич хлопает, всё едем и вдруг приехали… Франсуа бежит отворять ворота. Рокка жарит и печет. А Тата-то — та. бежит, кричит и бух Папаше на шею.
Смотри за Хоецким, чтоб он не шалил.
Александре Христиановне поклонись пониже, да руку пожми покрепче.
Рукой Н. А. Герцен:
Поклонись Мари и Жюли.
197
121. ТАТЕ ГЕРЦЕН
29 июня —13 июля (17 июня — 1 июля)
1851 г. Швейцария.
Таточка моя, как я давно тебя не видал. — Ты бы теперь подошла ко мне и рассказала бы что-нибудь, Фогтову сказочку — а вот вдали-то и нет, не увидишь тебя.
Что Оленька, не выросла ли и так же ли мила?
Кланяйся Александре Хр<истиановне>, а Э<нгельсону> скажи, что я бы теперь дал дорого-дорого, чтоб он был со мною.
122. А. А. ЧУМИКОВУ
26 (14) июля 1851 г. Ницца.
Nice Maritime. 26 июля 1851.
Письмо ваше от 22 июля я получил и спешу искренно поблагодарить вас за него. Мне так редко удается слышать симпатическое слово по-русски — хотя я и не сомневаюсь в некотором сочувствии к моим трудам. Не сомневаюсь я потому, что источник их — одна любовь к России, к народу будущего. Я никогда не чувствовал яснее, насколько я русский, как в последние годы.
Благодарю вас за предложение и принимаю его с радостью. Если у вас много материалов, т. е. тетрадь, то вручите ее просто Франку или его помощнику Фивегу, надписавши на мое имя. За этою тетрадью явится к 10 августа один господин с запиской от меня. Если же сведения ваши поместятся на двух или трех листах — перешлите, не франкируя, сюда: Мг А. Herzen. Nice Marit
Я на днях еду отсюда, буду в Генуе или Специи, но адресуйте, это вернее, и тотчас мне доставится.
Si vous désirez prendre avec vous deux ou trois exempl
Жму вашу руку Ал. Герцен.
157[157] Г-ну А. Герцену. Приморская Ницца (Пиэмонт). Дом Сю, на берегу моря (франц.)<. - Ред .>
158[158] Если вы пожелаете взять с собой два-три экземпляра моей брошюры, я буду этому очень рад. Господин Франк любезно вручит ее вам безвозмездно, если вы позволите (франц.). — Ред.
Р. Б. В Париже письма распечатывают, особенно на имена, известные Карлье; в Пиэмонте не распечатывают, и потому
198
лучше послать по почте не из Парижа. Как бы я ни желал противного, но предоставляю вам сохранить ваше incognito.
Вот еще замечание: если вы будете посылать не из Франции, Англии и Швейцарии, то необходимо франкировать, иначе письмо не отправится. Пиэмонт не имеет почтового договора с немцами.
l23. А. А. ЧУМИКОВУ
В августа (28 июля) 1851 г. Ницца.
Nice, 9 août 1851.
Письмо ваше от 5 получил я вчера. За бумагами к Франку уже послано, я опасаюсь почты за вас и за собственные имена в ваших бумагах; меня компрометировать невозможно, я открыто стою в той кучке людей, против которых всемирная полиция идет крестовым походом, а потому посылайте все что хотите на мое имя из Парижа или Берлина и России, — но знайте, что, кроме Швейцарии, Англии и Пиэмонта, письма будут прочтены. Я останусь в Ницце до конца мая, если не вышлют во второй раз (полагаю, что этого не будет: первый раз им обошлось солоно, благодаря энергическим интерпелляциям Валерио в Камере) — и буду ждать ваших присылок с нетерпением.
Вы спрашиваете о надеждах, о демократии. Мое мнение о европейской демократии вы знаете; взгляните еще на мою статью «Omnia mea mecum porto» и «Lebe wohl», помещенные в журнале Колачека прошлой осенью, кажется, в октябре и в декабре. Демократия стоит вся на старой монархической и христианской почве; она, как Бурбоны во время революции, ничему не научилась в грозные два года после 1848, — народ, между тем, более и более переходит от симпатии к ней к равнодушию. В Июньские дни 1848 он ее звал на площадь, — но она спряталась. 13 июня 49 она сошла на площадь, но народ не пошел. Народ не с ними, он ужасно много научился: массы, как женщины, учатся не школой, а несчастиями и разом узнают каким-то инстинктом и созерцанием конкретную истину. Когда я говорю «народ» — я, разумеется, говорю об одном народе, который существует в Европе, — о французском народе. Насколько вся образованная часть Франции развращена, гнусна и не имеет никакого будущего, настолько велики пролетарии и даже крестьянин, — и это важнейшая победа после 1848. Раньше французский крестьянин был консерватором, теперь же все возбуждено, — разумеется, не по политическим вопросам, а по социальным. Кто не социалист — тот легитимист (быть легитимистом глупо, но не подло; сверх того, легитимисты далеки от
власти); реакционный консерватизм начинается с городской цивилизации; все города заражены им, кроме тех, в которых много работников; орлеанизм — самая позорная проказа и самая вредная,
