не мог, решительно не мог. Что это сон, безумие … дайте мне вас прижать к моей груди, плакать с вами, останьтесь вы наша сестра во имя этого Ангела. Буду писать все подробно, не теперь только. Я даже боюсь вашего ответа. Наташа очень плоха, она исхудала, состарилась в эту проклятую неделю. Она надеется. Консул и все отыскивают по берегу — я не знаю, что может быть, но не верю.
Бедная Луиза Ивановна — какая смерть!
Фу, как все гадко, отвратительно, я смотрю теперь на других детей как будто в последний раз.
Дайте же руку, помните, что у вас есть Саша, берегите себя — я, отец Коли, успокоиваю вас. Прижмитесь теснее к нам, наша жизнь не должна идти врозь.
Я пишу один, Нат<аша> лежит, она хотела писать — но не могла.
После напишу. Еще раз во имя Коли и вашего малютки, будьте сильны.
Луиза и Адельгайда целы.
Помните, я говорил, что в жизни ничего нет прочного, заветного… вот она и сломилась. Угол где-нибудь и доживать: ничего, ничего после такого глупо-чудовищного удара — ничего не надобно.
На обороте:
Cher Reichel, des choses atroces ont frappé ma famille, atroces… J’en écris à Marie, mais donnez cette lettre avec ménagements. Oh que j’ai vieilli dans cette semaine166[166].
132. M. К. РЕЙХЕЛЬ
28 (16) ноября 1851 г. Ницца.
28 ноября. Ницца. 1851.
Дайте руку вашу — прибавить мне нечего, последние надежды исчезли: сегодня 13-ый день и все молчит.
Бедна стала жизнь. И злоба в душе, рядом с страданьем; дом наш изменился, стен узнать нельзя, да, бог посетил его — точно чума была или казнь. Даже люди присмирели, будто испугались. Один я стою и дерзко смотрю судьбе в глаза — пусть еще что-нибудь выдумает, мне все равно: готов умереть или
210
жить, — готов, — т. е. окончен. Наташа в дурном состоянии: то спит часов пять-шесть, то в какой-то неестественной экзальтации, чисто нервной, и тает, точно после месяцев болезни.
Дети здоровы, Оленька растет.
Я все боюсь ваших писем, так сердце и сожмется, как подают пакет.
166[1бб] Дорогой Рейхель, ужасные события поразили мою семью, ужасные… Я пишу об этом Марии <Каспаровне>, однако передайте это письмо с предосторожностями. О, как я состарился за эту неделю (франц.). — Ред.
Прощайте, берегитесь, умоляю вас… Я буду вам писать и расскажу все после, дайте немного забыть.
133. Ж. МИШЛЕ
30 (18) ноября 1851 г. Ницца.
Nice, 30 novembre 1851.
Monsieur,
Un de mes amis vous a informé du malheur affreux qui a frappé ma famille. Il m’était impossible de vous écrire moi-même, et vous remercier pour votre lettre du 15 nov
Maintenant je reviens à la vie, avec un fond de douleur sans bornes et d’une colère impuissante. Ce qui blesse le plus dans ces sinistres, c’est qu’il n’y a pas même de lutte possible, on n’a pas la consolation de haïr son ennemi, de maudire, d’injurier son bourreau. Le monde physique, c’est un chaos à demi-organisé, désordre consolidé, un tâtonnement aveugle, ivre, stupide et inintelligent.
J’ai perdu ma mère, mon fils âgé de 8 ans et un ami. C’était l’instituteur de mon fils, jeune homme de 25 ans. Nageur parfait, il pouvait se sauver, il tenait déjà une corde, lorsque ma mère, entraînée par l’eau, cria: «Sauvez l’enfant». Le jeune homme, voyant que personne ne peut lui donner l’enfant, lâche la corde et se précipite vers le petit, il le prend sur ses bras — et le steamer disparaît sous l’eau. Le nom de ce jeune homme sublime est Jean Spillmann.
Ah, monsieur, si vous connaissiez un statuaire, j’élèverais un monument à cet ami dévoué, près du phare d’Hyères. Quel groupe — ma mère qui au moment de la mort ne pense qu’à son petit-fils et implore de le sauver, le jeune homme qui meurt pour le sauver, et l’enfant beau comme un ange. — Je donnerais volontiers 15, même 20 000 francs pour ce monument. Il m’est impossible d’offrir plus. — C’est une scène de la vie intime de ces réfugiés,
Je serai très reconnaissant à M. Noël s’il désire signer les articles, en général faites tout ce que vous trouverez bon et gardez — moi votre amitié.
Je vous serre la main avec beaucoup de sympathie.
Перевод Ницца, 30 ноября 1851.
Al. H e r z e n.
один из моих друзей известил вас о страшном несчастии, поразившем мою семью. Сам я был не в состоянии вам написать и поблагодарить за ваше письмо от 15 ноября.
Теперь я возвращаюсь к жизни, но душа полна безграничной скорби и бессильного гнева. Самое мучительное в этих роковых несчастьях — то, что борьба невозможна, не имеешь даже утешения ненавидеть своего врага, проклинать и поносить своего палача. Физический мир — это какой-то полуорганизованный хаос, упроченный беспорядок, блуждание ощупью, слепое, пьяное, бессмысленное и неразумное.
Я лишился матери, восьмилетнего сына и друга. Это был учитель моего сына, молодой человек 25 лет. Прекрасный пловец, он мог спастись. Он держался уже за веревку, когда моя мать, увлекаемая течением, крикнула: «Спасайте ребенка!» Молодой человек, видя, что никто не может передать ему ребенка, выпускает веревку и бросается к малышу, берет его на руки — и в это мгновение пароход исчезает под водой. Имя этого благородного юноши — Иоганн Шпильман.
Ах, сударь, если у вас есть знакомый скульптор, я воздвиг бы у Иерского маяка памятник этому преданному другу. Какая группа: моя мать, в момент гибели думающая только о внуке и умоляющая спасти его; юноша, жертвующий собой ради его спасения; и ребенок, прекрасный как ангел. Я охотно дал бы 15, даже 20 тысяч франков за такой памятник, больше предложить не могу. Это сцена из интимной жизни изгнанников, <жертв> врагов семьи и нравственности…
Я буду очень признателен г. Ноэлю, если он пожелает подписать статьи своим именем. Вообще же поступайте так, как найдете нужным, и не лишайте меня своей дружбы.
С искренней симпатией жму вашу руку.
Ал. Герцен.
134. М. К. РЕЙХЕЛЬ
1 декабря (19 ноября) 1851 г. Ницца.
1 декабря 1851. Ницца.
Я жду с нетерпеньем и боюсь письма от вас. Как страшно у вас теперь. У нас первый день была какая-то судорожная преоккупация. А у вас письмо — и молчание. Чем ближе человек, тем труднее писать.
212
Воображенье мое до сих пор отказывается представить, я все думаю — завтра кто-нибудь будет.
Жму руку Рейхелю. Прощайте.
Я читаю и перечитываю ваше письмо и благодарю вас от души. Мы в самом деле близки с вами. Вы из любви к нам сделали то самое, что мы сделали для вас. Вы имели деликатность, нежность скрыть стон и умерить печаль.
И письмо из России не дошло до меня.
135. M. K. РЕЙХЕЛЬ
3 декабря (21 ноября) 1851 г. Ницца.
Дайте же еще раз руку. Нет надежды на будущее — мы слишком стары, но силу иметь надобно. Сила в горести — победа. Ну, печально идти, так печально, — тяжело нести судьбу, так тяжело, пусть ломаются плечи, грудь и голова.
Свирепость судьбы против маменьки ужасна, невыразима, едва полтора года пожила она. И как покойно и весело ехала она к нам, все эти вещицы, подарки даже Фогту и жене его, о которых рассказывала Луиза… и вдруг, между надеждами и планами — смерть. Смерть в море, холод — невероятно, голова отказывается верить. И у нас здесь ждали, когда показался пароход «Nante et Bordeaux» с торжеством, весь дом был освещен фонарями.
В тот же вечер отправился я в Hyères. У меня была смутная надежда на спасенье Коли, насчет маменьки я не надеялся, Луиза видела, как она поскользнулась и упала в море. — Вечером с жандармами и комиссаром осматривал тела, наших не было. Тяжело было ехать назад с такою вестью, что сказать — но и тут на дороге я думал об вас не меньше, чем о Наташе, я слышал, что вы сами кормите. Я продиктовал Луизе первое письмо, чтобы вас приготовить.
Когда всякая надежда на спасенье была невозможна, мы ждали, что по крайней мере тела найдут. Хотел ехать в Hyères схоронить их. Но и этого утешенья нет. Только на море в первые дни было большое пятно оливкового масла, над тем местом, где потонул корабль, и нашли сак Шпильмана. Шпильман вел себя героически, он погиб за Колю, для Коли. Вы некоторые подробности видели в «Прессе»; он держал в руке веревку, брошенную из лодки, когда маменька, увлекаемая водой, закричала ему (что слышала Адельгейда): «Retten Sie nur Kolia»167[167]. — Шпильман кричал: «Donnez l’enfant!»168[168] Но было поздно. Коля стоял у борта, поставленный Шпильманом,
167[167] «Спасайте только Колю» (нем.)<. - Ред.>
168[168] «Дайте сюда ребенка!» (франц.). — Ред.
пока он ходил за веревкой. Видя, что вода поднимается, Шпильман бросил веревку и ринулся к Коле, он его взял, поднял на руки и бросился в воду. Далее никто не видал ничего. В одно мгновенье пароход был под водою. Лодка торопилась отъехать, чтобы не попасть в водоворот, и пароход ушел на 20 футов глубины.
Говорят, что вытащили из воды немца замертво и привели в жизнь в больнице, что этот немец был в отчаянии о своей семье, не взял денег, не записался и ушел неизвестно куда. Иногда мне сдается, что это Шпильман; писали мы в Цюрих. Я мечтаю о статуе, о группе Шпильмана с Колей на руках и внизу утопающая женщина, последнее слово которой: «Спасите дитя». На днях я отправляю туда известного живописца Каффи (помните, может, по Риму) сделать вид того места между Hyères и островами. Пришлю и вам.
Результат всего — что жизнь страшна, что решительно не на что опереться. Завтра, может быть, вы получите весть о нашей смерти — или мы оба об вашей. Остается одно настоящее, но чтобы им пользоваться, надобно силу, юность и охоту.
Прощайте, переводите Рейхелю письмо и пожмите ему руку.
136. М. К. РЕЙХЕЛЬ
Около 5 декабря (23 ноября) 1851 г. Ницца.
Ницца. Декабрь 1851.
На этот раз буду писать мало — вот после удара частного удар общий. Скоро пора думать об Англии; я, впрочем, становлюсь равнодушен ко всему — это старость, довольно — пора паруса подобрать, усталь страшная.
Погоди немного,
Отдохнешь и ты.
Прощайте, наш добрый, добрый друг. Пришлите, sous bande169[169], брошюру Мишле «La Pologne et la Russie» — там, кажется, его ответ мне.
137. М. К. РЕЙХЕЛЬ
8 декабря (26 ноября) 1851 г. Ницца.
8 декабря 1851. Ницца.
Еще остается 23 дня 1851 года. Двадцать три несчастия
