скитаний, болтовни и гибели за ничто. Если б в Москве не было так бесконечно глупо, проситься бы домой. Да ведь и туда свезешь же себя самого.

Finita la commedia177[177], матушка Марья Каспаровна. Укатал меня этот 1851 год. — Fuimus — были.

Пришлите письмо Тат<ьяны> Ал<ексеевны>; да что же Егор-то Иваныч, хочет отмолчаться, о люди, люди. — А в «Прессе» только и пишут, что об Рейхелевых обеднях; вы эдак не метите ли в питер<скую> капеллу — вот протекция-то тогда. Что Мельгу<нов>?

229

Вечер.

Хоец<кий> просит вас или Рейхеля побывать у Мте Ьетоте насчет его малютки. Дело в том, что он хочет знать, получила ли она большое письмо и может ли он благонадежно послать деньги г. Беше в Нантер, да сверх того он желает знать, что маленькая — как там содержана. Не гневайтесь за комиссии — у всех, видите, своя зазноба.

Прощайте.

148. М. К. РЕЙХЕЛЬ

20—21 (8—9) января 1852. Ницца.

20 января.

Все шло было довольно хорошо, но пластырь до того стал мучителен, что стали делаться спазмы и нервные припадки. Не думаю, чтоб это было очень опасно, но страдания страшные. Сегодня всю ночь Н<аташа> не спала, к утру сделалась страшная слабость. И все еще нельзя ни повернуться, ни привстать — три недели.

Письмо ваше и Тат<ьяны> Ал<ексеевны> получил. Вы пресмешные, между прочим, толкуете о том, что я не забываю вам писать. Да сколько ж нас остается старомосковцев, да и много ли новоприбывших. Пустота около меня делается с всяким днем страшнее. Есть добрые люди — бог с ними, есть умные — черт с ними, те недопечены, эти пережжены, а все, почти все, готовы любить до тех пор, пока не выгоднее ненавидеть. Я за вас держусь не только из дружбы к вам, а из трусости — ну как и последние могикане, Огар<ев>, Астр<аковы>, вы, канете в воду, а тут еще семья поуменьшится — так эдак и останешься сам большой.

На записке Луизы Ивановны находится 1500 фр. Вере Артамоновне, о которых я Егору Ивановичу писал. Но он не отвечает; пожалуй, я их через вас и Рот<шильда> пошлю на его имя. Даже предварительно вы можете ему написать, что я беру на себя все потраченные им для Луизы Ивановны деньги и что прошу особенно продолжать жалованье Вере Арт<амоновне>.

Я вам очень не советую деньги брать ни у Бел<яева>, ни у Ог<арева>, лишь бы знать, что они у них. По 8 проц<ентов> вы здесь не найдете помещенье, а если год-два и задержат, я ручаюсь за уплату.

21.

Сегодня ночь прошла хорошо и можно надеяться значительного улучшения. Прощайте. Завтра или послезавтра пошлю обещанный подарок, который пригодится снаружи для вас, а снутри для Саши.

Рейхелю поклон.

149. M. К. и A. РЕЙХЕЛЯМ

2 февраля (21 января) 1852 г. Ницца.

2 февраля 1852. Ницца.

Пожалуйста, вы не укладывайте ваших чемоданов и не ездите ни в Гокенкукерлинг, ни в Унтер Лауб Циген — без моего позволения. Вот посадили свинью за стол, а она и ноги на стол. Я вам не даю позволения уезжать из Парижа (без моей визы) — надолго. А именно я сперва хочу знать, поеду ли я в Пекин или Каир, буду ли сидеть на креслах отца (это намек на Père-Lachaise) — или на скамейке матери (это дальние апроши к намеку на Mme Galère) и еще более хочу знать: что вы и Рейхель можете по первому свисту — ехать если не ко мне, то к детям. Дело в том, что после 16 ноября и начала января я убедился, что в прописях очень дельно замечено, что «все люди смертны», — причем прибавлено: «но Кай человек, следственно, Кай смертен». Вы можете сомневаться, что я Кай, во что я человек — трудно, ибо звери не курят и не пьют водку. Черед, кажется, за мной.

Это не мешает мне прожить лет полтораста; но я русского авось начинаю не любить.

Во всей Европе (и Австралии) у меня нет человека, к которому бы я имел более доверия, как вы (оттого, собственно, я вам ничего и не доверял). Огарев в России и вы здесь. — Но вы в качестве женщины мало можете сделать, в дружбе и высокой чести Рейхеля я отроду не сомневался, а потому, considérant cela et autre chose178[178],

читайте вместе.

Cher Reichel. Vous êtes un des hommes les plus purs que je connaisse; vous m’aimez comme un homme, lié depuis l’enfance avec Marie, et vous ne me refuserez pas le service que je vous demanderai.

Vous avez une preuve de l’état maladif de ma femme.

Moi, je peux mourir d’un coup d’apoplexie… ou d’un coup d’Etat.

Que feront les enfants? On gaspillera le bien, on négligera tous les soins. J’ai des amis excellents — mais ils ne peuvent pas rester près de mes enfants.

Prenant tout cela en considération, je veux vous nommer un de mes exécuteurs testamentaires et membre de la tutelle sur mes enfants. (Tout à fait comme le président.)

Je vous enverrai des instructions détaillées. Je désire que Marie ait une influence très grande sur l’éducation, et vous — sur la gestion des biens.

Comme tout cela ensemble peut vous prendre beaucoup de temps, vous n’aurez rien contre une rémunération de ma part…

Pour le coup, vous aurez pour collègues:

tuteur { Sasonoff

{ Engelson

seul exécut { J. Challer de Fribourg

Bonfils, Dr

et vous direz que j’ai agi en bon père.

Je finis le testament par un calembour — Mut der Konsequenz: Er Exlz!

Mais ne partez pas ou allez seul de Paris avant l’automne.

A. Her zen.179[179]

179[179] Дорогой Рейхель. Вы один из самых чистых людей, каких я только знаю; вы любите меня как человека, с детских лет связанного с Марией <Каспаровной>, и вы не откажете мне в услуге, о которой я попрошу вас.

У вас в руках доказательство болезненного состояния моей жены.

Я же могу умереть от апоплексического удара… или от государственного

переворота.

Что станется с детьми?

Состояние их пустят на ветер,

никакого ухода за ними не будет. У меня есть превосходные друзья — но они не могут оставаться с моими детьми.

Приняв все это в соображение, я хочу назначить вас одним из своих душеприказчиков и членом опеки над моими детьми (в роли полномочного

президента.)

Мною будут высланы вам подробные наставления. Я желаю, чтобы Марии <Каспаровне> принадлежало значительное влияние на

воспитание, а вам — на

управление имуществом.

Поскольку все это может

отнять у вас много времени, вы не возразите против

вознаграждения с моей

стороны…

На сей раз вашими сотоварищами будут:

опекун

{ Сазоно

{

в

Энгельсон

Ницца 1852, февр. 15.

150. H. И. САЗОНОВУ (черновое)

15—16 (3—4) февраля 1852 г. Ницца.

Я желаю, Николай Иванович, вас, как и всех, принимающих живое участие в моем муже, вывести из заблуждения насчет нашего отношения

232

с ним. Александр спишет для вас копию с письма, которое я написала и отправлю [в скором времени] завтра. Вы увидите из него, что я не имею нужды в [его] великодушии моего мужа, в том смысле, как вы его понимаете.

единственный душеприказчик { Ю. Шаллер из Фрибурга

Б

онфис, д-р

и вы подтвердите, что я действовал, как добрый отец.

Заканчиваю свое завещание каламбуром — Mut der Konsequenz: Er

Exlz!

Но не уезжайте же до осени из Парижа, а если уедете — то уезжайте один.

А

. Герцен.

Хоть я для вас остаюсь и останусь, вероятно, навсегда [тою нез] такою же незнакомой, как и [всегда] прежде, — но, как женщина, пришедшая в себя после безумного увлеченья, и как жена вашего друга, — я прошу вас соединиться с ним и защитить меня от моего врага.

Н. Герцен.

Переписываю тебе письмо сам, потому что моя жена не может долго писать, она не покидает еще постели.

«Vos persécutions et vos infamies me forcent à vous répéter aujourd’hui devant des témoins ce que je vous ai déjà écrit depuis longtemps. Oui, mon entraînement pour vous a été grand, aveugle, mais votre caractère traître, vil, juif et votre égoïsme effréné m’ont bientôt apparu dans toute leur effroyable nudité — au moment de votre départ, aussi bien qu’après. Tandis que la dignité et le dévouement d’A grandissaient à tout moment. Ma malheureuse passion n’a servi que de piédestal pour élever à une nouvelle hauteur mon amour pour lui. Ce piédestal vous avez essayé de le couvrir de boue, mais vous ne savez plus porter atteinte à notre union, à présent plus que jamais indissoluble et inébranlable. Vos dénonciations basses et calomnieuses contre une femme n’inspirent à mon noble ami que du mépris et du dégoût pour vous, — vous vous êtes complètement déshonoré par cette lâcheté. — Où sont donc vos protestations d’une vénération religieuse pour ma volonté, d’adoration pour mes enfants (!), vos serments de disparaître de la surface de la terre plutôt que de troubler le répos d’Al… Ne vous ai-je pas dit de tout temps que je ne survivrais pas un jour à une séparation de lui, que s’il venait à me quitter ou à mourir, je resterais seule tout le reste de ma vie. Quant à ma promesse de venir vous voir un jour, oui, je l’ai faite, j’avais besoin de la faire, j’avais encore de la pitié pour vous, car j’ai voulu vous dire adieu d’une manière humaine. Vous m’avez rendu impossible l’accomplissement de cette promesse. Depuis votre départ vous n’avez pas cessé à me torturer pour avoir d’autres. Vous avez voulu disparaître pour des années, aller en Egypte — emportant une ombre d’espérance. [Voyant que vous n’avez] Lorsque vous avez vu que vous n’aviez pas réussi, vous m’avez proposé une foule d’arrangements absurdes et ridicules, et vous avez terminé par des menaces de publicité, par des menaces de me séparer avec Al, de le forcer à vous tuer, à avoir un duel avec vous, enfin vous disiez que vous ne vou, arrêteriez à aucun crime, pour arriver à votre but — [vous tes nez bien la partie] les intimidations n’ont plus de prise sur moie vous les avez trop souvent répétées. Je n’ai qu’à répéter ce que

233

je vous ai dit dans ma dernière lettre (d’octob ou de sept 1851): „Si je ne pouvais rester, comme mère, comme épouse, j’y resterais bonne, servante. Je reste dans ma famille, ma famille — ce sont mon mari et mes enfants — point de pont entre vous et moi. Vous m’avez rendu odieux même le passé».

[Vos intimidations, vos menaces de suicide, d’assassinat n’ont plus de prise sur moi, vous les avez trop de fois répétées… et pourtant cela serait