особом листе у него. Он идет сегодня к Кошуту потолковать. А вот у меня какая явилась мысль: хочу попробовать поехать в Бельгию, но для этого надобно бы проезд иметь через Францию и Париж. Рейхель кабы, будучи на улице Лафит, зашел к Шомб<ургу> и спросил бы его, как это сделать.
155. М. К. РЕЙХЕЛЬ
6 марта (23 февраля) 1852 г. Ницца.
6 марта.
Ну что концерт? И что все дела по части маленькой Х<оецкой>? Вот бы Стан<кевичам> ее сюда привезти, он бы и сам съездил за нею, да здешняя трагикомедия остановила. Негодяй этот написал Эн<гельсону> ответ — трудно себе представить такое совершенное отсутствие всякого подозрения нравственного чувства или совести. Во-первых, он ему говорит, что письмо его слишком длинно (вы помните, оно в несколько строк), ничего не говорит насчет обвинения в безумии и насчет презрения с моей стороны. Отводит всех свидетелей (как будто бывают дуэли без свидетелей) и требует встречу со мной à huis clos185[185]. Мы ничего не будем отвечать. Он говорит, что приложенное письмо он не читал, и заключает, что в мире нет человека, достойного его понять. Пусть приедет, тут увидим, что и как. Его супруга вздумала мне прислать по городовой почте какой-то пакет с тремя печатями, но я надписал своей рукой refusé186[186] и не взял из почтового бюро. Это холодное презрение и молчание сводит мещан с ума. A propos, он пишет, что я разгласил всю эту историю, а что он скорее умрет, нежели кому-либо скажет слово. Was sagen Sie dazu187[187].
На первый случай — бояться нечего; впрочем, у меня в столе лежит пистолет на случай визита, и я не выхожу на улицу без оружия. Думаю, впрочем, что далее руки не пойдет, но клевет и гнусности будет много. Что вы глухо пишете о ваших слухах, Колач<ек>, что ли, ими снабжает? Мельг<унов> мог бы ему раскрыть глаза, à propos, отчего же он не пишет.
238
Хоец<кий> получил письмо, Беше не отдает маленькую. Нельзя ли милостиво дать знать Mme Lemoine, что Хоец<кий> готов вести процесс и что в его распоряжении будет хоть 5000 фр., если понадобится; a la longue188[188] дитя все же отдадут; это не мешало бы довести до сведения Мате189[189], rue Mazarine 40 ou 42 chez Mme Aligre. Вы не сердитесь за все сии докуки.
За ваше последнее письмо благодарю, письмами Саз<онова> я недоволен (это между нами) — он трактует совершенно поверхностно и хочет отстранить дуэль, которого, вероятно, и не будет, ибо тот господин только этим и хочет реабилитироваться, а я не боюсь торжественно отказать; если моя честь зависит, после 25-летней публичной жизни, от такого мерзавца, я хочу быть обесчещен.
Н<аташа> хотела вам писать завтра, но я посылаю письмо для дела Х<оецкого> сегодня.
Вексель Вере Ар<тамоновне> пришлю, да нельзя ли вам через кого намекнуть Сатину, чтоб он отдал Егор Ив<ановичу> 5000 фр., из коих 4 Петруше и 1 Акс<инье> Иван<овне>. Они мне должны бездну процентов, могут же с Павловым заплатить раз.
186[186] возвращено (франц.). — Ред.
187[187] Что вы на это скажете? (нем.). — Ред.
188[188] со временем (франц.). — Ред.
189[189] Хорошо, если б Прудонец
повидался с каким-нибудь министром и представил бы ему дело как оно есть.
Хочу оставить в конце апреля Ниццу и испытать перед Англией Бел<ь>гию. Для этого здешний новый консул Аладенис послал третьего дня представление, нет ли у Бернацкого знакомых (т. е. чтоб дали пропуск по Франции) или у Шомшильда.
Засим прощайте. Буду скоро опять писать.
156. М. К. РЕЙХЕЛЬ
8 марта (25 февраля) 1852 г. Ницца.
Рукой Н. А. Герцен:
6 марта.
Давно б сообщила тебе, кабы было что, но ни мы, ни кто догадаться не можем, что выплывет из этого не ада, а грязного шантажа.
Ты знаешь письмо Э<нгельсона>, на него в ответ говорят, что оно — слишком длинная (?) диссертация, что третьему вмешиваться тут нельзя (как же дуэль без секундантов?), что только с глазу на глаз с А<лександром> можно решить дело и что, наконец, вложенное письмо (мое) не читано, по незнанию, от кого оно (я подписала всеми буквами свое имя), а по письму видно, что читано, да и как же не прочесть опроверженья причины вызова? Храбрых, наступательных действий от такой трусости и ожидать нельзя; но так как отношенья с А<лександром> оставались единственным якорем спасенья в свете (имя и пр.), и как этот якорь подрезан мною, то все гнуснейшие козни мужа и жены и устремились против
239
меня, для того чтобы (как он выр<ажался>) реабилитировать его перед А<лександром> и перед светом.
Ты должна писать нам, если знаешь более нас. Пославши вызов А<лександру>, он в то же время известил об этом жену, а об ответе на этот вызов ни слова, напротив: уверяет, что я пишу ему страстные письма. Вот все, что знаю.
Не понимала я ни мести, ни презренья — пришлось ощущать то и другое в высшей степени.
Когда бы прекратились эти внешние дрязги — сколько у нас с А<лександром> материала на прекрасную жизнь, жизнь полную, глубокую, мудрую — гармоническую!
Хоть у меня и не было со встречи с ним ни одного мгновенья, в которое я бы не чувствовала более или менее ясно одного кровообращенья с ним, как с сросшимся близнецом, но при всем бывала Фома неверный, наконец, как он же, вложила персты…
Восход нашей жизни сливается с закатом, только зарево последнего жарче.
Ну, вот я написала тебе столько, сколько ты и не просила, — нужды нет, если оно не для тебя, так для меня. Иной раз душа через край, и не всякий раз можно удержаться отлить.
Послала ли письма в Россию? Поскорее пошли.
Писавши тебе первое письмо, я не думала, чтобы кто третий его читал, да и Саз<онова> мудрено обратить, он никогда не предполагал сердечной стороны в нашем отношении с А<лександром> и неблагоприятствовал мне издавна, особенно за то, что не мог этого отношения поставить в уровень с своим итальянским… Мне противно, что я пишу об этом, но может быть тебе пригодится для объясненья.
Я встаю с постели, но только для того, чтобы одеться и лечь в нее опять.
Море еще страшнее, еще ужаснее! Нет, не жизнь мне с ним в соседстве! Это слабость, я сержусь на себя и не могу победить. Бегу, бегу из Ниццы, как только будет возможно! — Да и Саше нужен большой город, теперь он здоровяк такой, еердцем его и головой я тоже довольна, а характер, необходимый в жизни, никогда не разовьется при нашем воспитании, когда ему необходимы равные, борьба нужна, так хоть на некоторое время общ<ественное> завед<ение> придется, скрепя сердце (может, Брюссель). Коли С<танкевичи> хорошие люди, так они рады будут случаю сделать доброе дело — прислать сюда малютку — бедная! Спасайте ее во все руки.
Н.
Письмо это я начала вечером вчера и уснула с ним, а А<лександр> свое рано утром сегодня отправил, так и я ж, хоть поздно, да отправлю сегодня же.
Тата целует тебя, она такая умница, большая выросла, кроме нее, никто мне не служит. Оля бегает, как снежный шарик, по комнатам, живая, как А<лександр>, и питает к нему великую страсть.
Видно или нет из письма Е<гора> Ив<ановича>, что мы, или хоть я, можем писать к нему?
Прощай и будь здорова.
8 марта.
Зачем вы не пишете и никто не пишет? И без писем и с письмами довольно скверно, но ведь надо писать и не отвечать.
240
157. М. К. РЕЙХЕЛЬ
13 (1) марта 1852 г. Ницца.
Рукой Н. А. Герцен:
От души радуемся и поздравляем с успехами концерта. Хотелось бы послушать из него что- нибудь, у нас есть кому спеть.
Ай да Сашка Богатонов, хоть бы ты его дагерротип прислала, ведь усадила же я Оленьку. А смирением его не слишком увлекайся, Оля была уж такая, водой не замути — и сделалась такая, что боже упаси. — Расцелуй его за меня.
Я хотела тебе написать некоторые подробности но из письма к М<ельгунову> увидишь en
gros190[190].
N.
Сию минуту твое письмо — ну, коли под печатью молчанья хранилось что-нибудь для нас угрожающее, вредное, ты сломала бы эту печать — я уверена в этом, а, стало, это клеветы, которые он на меня делал перед женой, во 1-х, перед А<лександром>, перед своими друзьями и, наконец, передо мной самой.
На ответ Эн<гельсона>, которого у тебя копия и где вложено было мое письмо, он писал ты знаешь что, уж я тебе писала, — вдруг, третьего дня письмо Энг<ельсона> является с целыми печатями (??) на мое имя с припиской на пакете, что это письмо не ему, а мне (?)… Ну вот и гадай. — Да прочтите же Колач<еку> мое-то письмо, а вызова нового, о котором ты пишешь, нет.
На сей раз две строки. Прочтите прежде письмо к Мел<ьгунову>, оно вам объяснит дело. Вызова второго не было. — Хорошо, кабы М<ельгунов> Колач<еку> прочел письмо от Н<аташи> и от Энгельсо<на>. А впрочем, все вместе так скучно — что лучше 5 дуэлей.
Прилагаю вексель в 2500—2000, отошлите Егору Ив<ановичу> с тем, чтоб 1500 Вере Арт<амоновне>, а 500 Акс<инье> Ив<ановне> отослал; остальные 500 — оставьте у себя и за комис<сии>.
158. М. К. РЕЙХЕЛЬ (приписка)
14 (2) марта 1852 г. Ницца.
14 марта 1852.
Вы видите, что дело не так, как вы думаете. Будьте же так добры написать и, если что можно, сделайте.
Все в восхищении от успеха концерта. Мельг<унов> мне писал об нем. Жму руку Рейхелю.
Corpo di Вассо191[191], когда же сойдет покой на главы наши или уж с землей…
190[190] в общих чертах (франц.). — Ред. 191[191] Черт возьми! (итал.). — Ред.
Тяжела шапка Мономаха! — Скажите Мельг<унову>, чтоб он хорошенько потолковал с Кол<ачеком>, если считает нужным.
Не послать ли вам к Mme Lemoine, чтоб она узнала, Мат<ьё?> в Париже ли?
Пишите ответ, не ленясь.
159. М. К. РЕЙХЕЛЬ
16 (4) марта 1852 г. Ницца.
16 марта. Сегодня 4 месяца после 16 нояб<ря>.
Неутомимейший из корреспондентов, я опять за пером. Вчера Х<оецкий> получил письмо от Mme Lemoine, она пишет, что Беше, услышав о том, что у Х<оецкого> есть деньги, между прочим сказал: «Пусть сделают сомацию (une sommation légale)192[192], то я и отдам». Из этого мне кажется, что если ему предложить фр. 500, 1000, то он устроит хорошо; я охотно дам на это, но только надобно сделать осторожно и сначала более 500 не давать, т. е. не предлагать. Потому, во-первых, что он вдвое запросит, и потому еще, что в таком случае процесс не может стоить дороже.
Вчера получил я из Парижа проект надгробного памятника, заказанного Мишле, вы можете проект этот видеть, сходивши от меня
