для этого знать немецкий язык и г-жу Санд (франц.). — Ред.
4, Spring Gardens.
Вы пишете: «Ведь недурно было вам в Париже в последний раз». Алекс<андр> Иван<ович> Тургенев говаривал в споре с Ховриной: «Ах, вы моя милая игнорантка». Прошу заменить Ховрину собой, а Тургенева таковым же мной. — Восемь дней, проведенных в Париже с вами, с Ст<анкевичами> и М<ельгуновым>, меня оживили, я забыл, рассеялся от души. Да разве из этого следует, что там можно жить при совершенном отсутствии
348
всякой легальности? Лучше уж просто взять пасс в Москву или Петербург да и ехать самому. Если даже и дадут позволенье, то можно только повидаться. — Скучно, но такова доля тех дураков, которые предпочитают мечты апостольства чину статского советника. Au reste258[258], эти общие кресты легки, если б не было частного креста: я сделан бойцом, зато и здоровье лошадиное, которое возмущает Н<иколая> Ал<ександровича>, и если бессилен теперь, то это оттого, что фатум напал на меня тайком сзади, когда я боролся впереди. — Вы знаете, отчего воздушный шар не может сладить с локомотивом? Оттого, что нету точки опоры. Отнимите у Геркулеса доску, на которой он стоит, он грянется наземь от кулака Маврикия Рейхеля.
Я в большом раздумье — кажется, вообще главное, что я делаю, — это раздумье. Остаться здесь или ехать? Ехать! Куда ехать? Испания, Брюссель, Фрибург. И не могу решиться. Тесье говорил, что у меня натура Гамлета и что это очень славянски. Действительно, это замечательное колебанье, неспособность действовать от силы мысли и мысли, увлекаемые желаньем действия прежде окончания их. Zögern, sich aufreißen259[259], хохот иронии, досада на все, пуще всего на себя, чувство своего бессилья, недоделки, рассеянья и retour260[260].
Вам смешно, может быть, потому что вы составили себе немецкую идею о Гамлете, представляете его сухим, как Шомбург, бледным, как воск. Вспомните, что его мать говорит: «Подайте сыну моему вина, принц так толст, он устал». И Фортинбрас готов — это Тата. Тата скорей, нежели Оля — светлая и wehmütig261[261], умная дурочка.
258[258] Впрочем (франц.)<. - Ред.>
259[259] Медлить, рваться (нем.)<. - Ред.>
260[260] опять все сначала (франц.)<. - Ред.>
Итак, Лондон, Брюссель — загадаю на картах. Для моего дела мне здесь не нужно более оставаться. Я дожил до того, что даже против меня начала составляться партия. A propos, на днях был Зольгер, он сначала было хотел мне бравировать и играл роль de la non intervention262[262]. Меня это огорчило и взбесило. Мы поговорили крупно и Зольгер, удивленный сначала, стал вникать в дело и кончил тем, что со слезами проклял своего прежнего приятеля и стал совершенно иной стороны.
Головин явился из Лугано. Как-то помолодел, окрасил в новую краску волосы и представляет собой новый тип d’un gamin ours263[263]. Издает журнал или Revue по- французски, я ему советовал назвать по-русски: «Реву с острова» — не соглашается.
Он уже успел здесь повздорить с Кобденом, — преуморительный
349
и добрый малый. Я жду, когда он наймет квартиру, чтобы искать себе в противоположной части города. А право, он добрый человек, но не очень близко; хорошее ружье попадает ловко в цель на далеком расстоянии. — Прощайте. Напишите ответ об Даримоне.
Cher Reichel, vous devez me prendre non seulement pour le premier égoïste du monde, mais pour un homme qui ne fait jamais un pas sans y être intéressé. Dès que vous voyez votre nom dans ma lettre, vous pouvez être sûr qu’il y a commission, procuration, délégation, abnégation, rue Lafitte, rue Richelieu, prière, fiacre, poste etc.
Ebbene, lato maestro, jugez vous-même, j’ai reçu une lettre de la pauvre Mme Darimon (le mari n’en fait rien); ils sont dans un état pitoyable de misère. Elle veut
Je vous prie, cher Reichel, expliquez à cette femme malheureuse, que ce n’est pas un caprice de ma part; je
262[262] невмешательства (франц.)<. - Ред.>
(s’ils sont en hausse depuis 1850?) Je suis tellement entouré de véritables malheureux qu’il faut chercher d’avoir plus de rente et penser un peu que l’avenir ne représente plus rien à ces hommes que l’Amérique et la faim.264[264]
264[264] Дорогой Рейхель, вы должны считать меня не только первейшим эгоистом на свете, но и человеком, который никогда не делает и шага без какой-либо для себя выгоды. Стоит вам увидеть свое имя в моем письме, как вы уже можете быть уверены, что там идет речь о каком-нибудь поручении, доверенности, представительстве,
самоотречении, улице Лафитт, улице Ришелье, просьбе, фиакре, почте и пр. Ebbene, late maestro <Итак, свободный художник>, посудите сами, я получил письмо от бедной г-жи Даримон (муж к этому отношения не имеет); они в самом нищенском положении. Она хочет сделать довольно крупный заем; это невозможно, — объясните ей, что у меня есть и другие друзья, и более близкие, так что я не могу ссудить ей 1000 франков. — Взвесив все, я предлагаю ей 300 фр<анков> — посылаю вам небольшой переводный вексель в 300 фр<анков> на ваше имя. Будьте же настолько добры, возьмите их наличными у Шомбурга и передайте г-же Дар<имон>. — Присовокупите к этому, что ее письмо дошло до меня совсем распечатанным.
Прошу вас, дорогой Рейхель, объясните этой несчастной женщине, что это ж каприз с моей стороны; я делаю все, что считаю справедливым; однако если бы я выходил за пределы, то хватило бы ненадолго. Впрочем,
18 (6) октября 1852 г. Лондон.
18 octobre 1852.
London, 4 Spring Gardens.
Cher Müller,
Lorsque je t’ai rencontré à Londres sans m’y attendre le moins du monde et lorsque deux jours après je te parlais des terribles malheurs qui m’ont frappé, le nom de G. Sand tomba de tes lèvres. Je frissonnais à ce nom. — C’était pour moi une indication. Elle doit connaître cette histoire, elle qui résume dans sa personne l’idée révolutionnaire de la Femme. Je t’ai exprimé mon désir de l’instruire de cette affaire.
La réponse dont tu m’a parlé hier me prouve qu’entraîné par l’indignation contre tant de scélératesses — tu ne m’as pas tout-à-fait compris. L’affaire n’est pas à juger, le tribunal n’est pas à former. L’affaire est jugée, un tribunal formel est impossible, un tribunal moral a prononcé son arrêt. La réprobation générale qui a enveloppé cet homme, en est la preuve. Penses-tu donc que des hommes comme Mazzini, Willich, Proudhon, Kinkel etc. se seraient prononcés avec tant d’énergie si les faits n’étaient pas constatés, s’il n’y avait pas de documents et de témoins. Dévoiler cet homme devant ceux que j’estime, que j’aime, est pour moi un besoin de cœur, un
кому и знать лучше о моем бескорыстии, нежели редакции «La Voix du Peuple», похоронившей мой залог. Сделайте же это. Кстати, когда будете у Шомбурга, скажите ему, что я хотел бы, если он одобряет это, продать имеющиеся у меня голландские бумаги, которые приносят так мало доходу. (Поднялись ли они в цене с 1850 года?) Вокруг меня столько поистине несчастных, что следует постараться получить большую ренту и несколько подумать о том, что будущее уже ничего не сулит этим людям, кроме Америки и голода (франц.). — Ред.
acte de haute moralité. Socialiste et révolutionnaire, je ne m’adresse qu’à nos frères. L’opinion des autres m’est indifférente. Tu vois de là que l’opinion de G. Sand a une valeur immense pour moi.
Il s’agit d’une femme dans cette tragédie. D’une femme qu’on a brisée, calomniée, persécutée, qu’on est parvenu à assassiner enfin. Et tout cela parce qu’une passion malheureuse a envahi son cœur, comme une maladie, et que son cœur repoussa au premier réveil de sa nature noble et forte. Et l’assassin, le calomniateur, le dénonciateur de cette femme était ce même homme qui, feignant pour elle un amour sans bornes, la trahit par vengeance, comme il avait trahi son ami le plus intime par lâcheté. Tu as vu ses lettres. — C’est un de ces caractères dans le
351
genre d’«Horace» de G. Sand. Mais Horace développé jusqu’à la scélératesse.
Je n’ai pas voulu terminer une affaire pareille par un duel, il y avait trop de crimes, trop de perfidie pour les couvrir par la mort ou pour les laver par le sang d’une blessure. J’ai entrepris une autre justice, elle était hasardée. Le premier homme auquel je fis part de ma résolution, était Mazzini — il m’a soutenu dans cette voie difficile, il m’écrivit: «Faites de votre douleur un acte solennel de justice au sein de la société nouvelle, accusez — la démocratie jugera».
Je l’ai accusé, et mon appel à nos frères ne resta pas sans réponse. Maintenant je commence un mémoire détaillé — ce mémoire je voudrais l’envoyer à G. Sand.
Il ne me manquait pas de conseil prudent et charitable de me taire, de couvrir tout par un silence absolu. Celui qui dit cela, accuse la femme, je n’ai rien à cacher, elle est restée pure et sublime à mes yeux, mon silence serait perfide, serait un manque de religion pour la victime. — Et ensuite il n’y avait pas même de choix après les calomnies répandues par cet individu. Je fais à haute voix et au grand jour ce qu’il a fait nuitamment et en cachette. Mon accusation suivra cet homme partout. Je suis là sur le tombeau d’une femme que j’aimais — et je l’accuse; ce qu’on fera de mon accusation, je ne le sais pas. Je ne cherche pas
