de verdicts, — ils arrivent naturellement.

Portant mon accusation devant la plus haute autorité quant à la femme, la portant devant G. Sand, je ne voulais qu’un peu d’attention sympathique, qu’un peu de confiance.

Dans la pensée de m’entretenir de cette tragédie avec elle — il y avait pour moi un entraînement irrésistible.

Il y a longtemps que je rêvais à cela. Ta visite m’a montré de près la possibilité de réaliser ce dernier rêve poétique… Mais je n’ai demandé ni réponse, ni verdict, — je voulais laisser tout cela au temps et à la pleine conviction.

Voilà, cher Müller, ce que j’avais sur le cœur de te dire, communique quelque chose de cela à G. Sand, si tu n’as rien contre cela. Adieu. Je te salue fraternellement.

A. Herzen.

Перевод 18 октября 1852.

Лондон, 4 Spring Gardens.

Дорогой Мюллер,

когда я встретил тебя самым неожиданным для меня образом в Лондоне и когда два дня спустя рассказал тебе о страшных несчастьях, меня поразивших, с твоих уст сорвалось имя

352

Ж. Санд. Я вздрогнул, услышав это имя. — То было для меня откровением. Она должна знать эту историю, она, воплощающая в своей личности революционную идею Женщины. Я высказал тебе свое желание ознакомить ее с этим делом.

Ответ, о котором ты мне вчера говорил, доказывает мне, что, увлеченный негодованием пред лицом таких подлостей, ты меня не совсем понял. Дело вовсе не подлежит судебному разбирательству, о создании трибунала не может быть и речи. Оно уже подверглось разбирательству, официальный трибунал невозможен, а моральный трибунал уже произнес свой приговор. Всеобщее осуждение, окружившее этого человека, служит тому доказательством. Ведь не думаешь же ты, что такие люди, как Маццини, Виллих, Прудон, Кинкель и др., высказывались бы с такой энергией, если бы факты не были установлены, если б не было документов и свидетелей. Разоблачить этого человека в глазах тех, кого я уважаю, кого люблю, — это для меня сердечная потребность, акт высшей морали. Социалист и революционер, я обращаюсь только к нашим братьям. Мнение же остальных мне безразлично. Из этого ты можешь увидеть, что мнение Ж. Санд имеет для меня огромную ценность.

В этой трагедии речь идет о женщине. О женщине, которую сломили, оклеветали, подвергли преследованиям и которую в конце концов убили. И все это только потому, что злополучная страсть овладела ее сердцем подобно недугу, и потому, что ее сердце отринуло эту страсть при первом же пробуждении ее благородной и сильной натуры. А убийцей, клеветником, доносчиком этой женщины был тот самый человек, который, притворяясь, что беспредельно любит ее, предал ее из мстительного чувства, как предал своего ближайшего друга — из подлости. Ты видел его письма. — Это характер в духе жорж-сандовского «Ораса». Но это Орас, развившийся до злодейства.

Мне не хотелось окончить подобное дело дуэлью; в нем было слишком много преступлений, слишком много предательства, чтобы прикрыть его смертью или омыть кровью из раны. Я привел в действие иное правосудие, это было рискованно. Первый человек, которого я ознакомил со своим решением, был Маццини, — он поддержал меня на этом трудном пути, он писал мне: «Преобразите вашу скорбь в торжественный акт правосудия в лоне нового общества, обвините — демократия совершит свой суд».

Я обвинил его, и мой призыв к нашим братьям не остался без ответа. Теперь я принялся за составление подробной памятной записки — записку эту мне хотелось бы переслать Ж. Санд.

Недоставало только благоразумного и великодушного совета замолчать, прикрыть все непроницаемым молчанием.

353

Человек, предлагающий это, обвиняет женщину, мне же скрывать нечего, она осталась чистой и возвышенной в моих глазах, мое молчание было бы вероломством, означало бы, что я потерял веру в эту женщину, ставшую жертвой. — К тому же даже не было выбора после клевет, которые распространял этот субъект. Я делаю гласно и при дневном свете то, что он совершал во мраке и тайком. Мое обвинение будет преследовать этого человека повсюду. Я стою у могилы любимой мною женщины — и обвиняю его; каков будет результат моего обвинения — не знаю. Я не добиваюсь приговоров — они приходят сами собой.

Направляя свой обвинительный акт самому высокому авторитету в вопросах, касающихся женщины, — направляя его Ж. Санд, я желал лишь какой-то доли сочувственного внимания, какой-то доли доверия.

Мысль ознакомить ее с этой трагедией имела для меня непреодолимую привлекательность.

Давно уже мечтал я об этом. Твое посещение наглядно показало мне возможность воплощения этой моей последней поэтической мечты… Но я не просил ни ответа, ни приговора, — я хотел предоставить все это времени и выявлению полной правоты.

Вот, дорогой Мюллер, что мне хотелось сказать тебе, сообщи что-нибудь из этого Ж. Санд, если ничего против этого не имеешь. Прощай. Братски тебя приветствую.

А. Герцен.

230. М. К. РЕЙХЕЛЬ

20 (8) октября 1852 г. Лондон.

1852. 20 октября.

Письмо ваше и приложенье Мельгунова, разумеется, получил. Записочку от Тат<ьяны> Ал<ексеевны> Саше не отдал, потому что он вчера уехал в Sevenoaks и до субботы пробудет там. Записка эта, как почти все от Астр<аковой>, сильно меня тронула. Ел<ена> Конст<антиновна> ее не любит, и по-московски, с большою нетерпимостью. Я сам назвал ее когда-то Матрена Санд, но истинно теплее и деятельнее симпатии я редко встречал, и, взвесивши недостатки с добром, мне кажется, что последнее перевесит.

Мельгунову вексель на Ротшильда пришлю (у меня вышли его бланки), но прошу, как он сказал, эти 2000 вручить вам или Рейхелю к 1 января. — Вы не можете вообразить, какой расход, превышает всякое вероятье, не думайте, что я говорю о дороговизне или о собственных тратах. Нет, это не так важно.

354

Квартира стоит в месяц 10 фунтов. Проедаем, пропиваем и прогуливаем в месяц фунтов 50 (тут и Васбинтер, который Саше дает уроки и пр.), итого от 1500 до 1600 ф. На расход, вроде Дарим<она>, и на разные предприятия, ничего не предпринимающие…

Мое положенье меня обязывает к этому. Тут Головин со своим реву — возьмет две, три акции, тут NN QQ, РР, XX со всяким вздором. Да рядом еще видишь так <много> нужды и страданий, что самому хочется помочь.

А потому надобно соблюдать некий порядок. Ищу квартиру побольше и подальше; об Бельгии думать нечего, а в Швейцарию проезд труден. — Не верю я в демарши Прудонца, а то бы я хоть проездом прожил бы недельку. Разлука с детьми нехороша, я все надеялся, что и вас из Парижа прогонят, да нет, скоро сделают императорским генерал-басом Рейхеля, а вас генерал-дискантом.

Много ли осталось жить, кто знает? И потому следовало бы быть вместе. Не придумаю ничего.

Здесь, что можно было сделать по моему делу — сделано. Теперь идет переписка с Жорж Санд. — Мемуар писать необходимо. Из Швейцарии пишут, что отказ этого г<осподина> принять вексель страшно и окончательно уронил его. Прощайте.

Dein Brief, Tata, hat mir sehr viel Freude gemacht, er ist sehr shön geschrieben265[265]. Учись хорошенько, Саша начинает говорить по-английски. Поцелуй Оленьку.

231. М. К. РЕЙХЕЛЬ

26 (14) октября 1852 г. Лондон.

26 октября. Лондон.

265[265] Твое письмо, Тата, доставило мне очень много радости, оно очень хорошо написано (нем.). — Ред.

Итак, я остаюсь здесь, квартиру нашел превосходную, даль страшная отовсюду… на обороте письма будет план. — Это значит начало отлива, буря, шумевшая возле два года, начинает успокоиваться, остатки от всех потерь и кораблекрушений прибило к совершенно чужому берегу. Думал ли я жить в Лондоне? — Никогда. Все случайно, так и следует. — Мало-помалу около меня составляется та пустота, тот покой, то одиночество, которое должно было начаться шесть месяцев тому назад. Досадно одно, что я все же не раздавил цюрихс<кого> мерзавца, дело не кончено, дела кончаются только тогда, когда

355

сверху посыпано землею. — Вероятно, у вас газеты тоже кричат о дуэли между французами, которая была здесь, я встречался с актерами этой печальной драмы. Всё люди хорошие, преданные, в цвете лет — один убит, другие в тюрьме. За что? — «Он плачет о Гекубе, а что ему Гекуба?» — говорит Гамлет, краснея от своей нерешимости. Дуэль эта потрясла меня. Если из-за дерзкого слова, за оп ТД266[266] безумно убивать — то за ряд злодейств, измен, клевет безумно наказывать словами. — Все проклятый фатум, я даже не сам устроил свою месть, так устроилась.

Я начинаю очень серьезно думать о возможности соединить детей и не приложу ума. Долее весны это не может продолжиться, но что сделать, не понимаю. Мне вас потерять не хочется, а вы с Парижем крепче обвенчались, нежели с Рейхелем, потому что вы оба вышли за Париж, а за Рейхеля вы одни. Хоть бы, например, вам приехать на месяц погостить, не теперь, а ехеш<рН> gratia267[267] к Новому году. — Путь ничего не значит, три часа моря, и со всеми потерями на дороге 14 часов. Подумайте-ка, старый сослуживец. Я приготовил бы рядом или возле квартерку. — Да вы не сердитесь за это, а просто скажите, что невозможно или неудобно. Наконец, не в январе, так в марте — а только разлука эта нехороша и тяжела.

Вот еще глупость: я на днях ушиб себе ногу об скамейку в комнате и забыл, а вчера нога распухла и готовится огромный нарыв. Гаук лечит. Ходить почти нельзя. Мое железное здоровье не может противупостоять однако английской скамейке.

Вы пишете, что Мел<ьгунов> хотел 2500, а я прислал 2000. Сага mia268[268], Мел<ьгунов> пишет 2500 или 2000. В этих случаях я придерживаюсь всегда минимума.

Зачем это Станк<евич> лечится холодной водой. Право, все эти опыты диких лечений пора оставить.

266[266] сплетню (франц.)<. - Ред.> 267[267] например (лат.)<. - Ред.> 268[268] Дорогая моя (итал.). — Ред.

Саша воротился из Sevenoaks и письмо напишет, да и я прибавлю строчки две. Мне кажется, что ни одно мое слово не дошло до русских друзей.

Да вот еще что: купите кухню для Таты (ведете ли вы записку особенных малых трат для меня, я вас прошу об этом; вы знаете, как было положено: для воспитания etc. детей с нянюшками и мамушками 5000 в год — из них вы получили 2500. К Новому году Мел<ьгунов> вручит 2000. — Но комиссии не в этом же счете) и уверьте, что это из Лондона. Купите получше — фр<анков> в 15.

Прощайте. — Поклонитесь от меня Брус<илову>. Я очень помню его доброе участие в моем деле, за несколько месяцев.

356

Je vous salue, cher Reichel, et je vous jure que je n’ai pas de commissions. — Venez voir Londres, je ferai les honneurs de la