причиной, что мои дети в Париже. Их дело разрешить. Разумеется, Браницк<ому> это легко. Au reste277[277], к горлу я не приступаю. Жить в Лондоне необыкновенно хорошо (вы не знали английской жизни), спокойно, безопасно, и все под рукой. Но я только и существенно для детей хотел бы переселиться.
Последние дни я был больше похож на Алексея Кучина или на Абрама Полесника, нежели на себя.
Дни целые мы с Гауком таскались по псарням и по таким частям Лондона, где никто не бывает. — «Ну да уж, матушка Мария Каспаровна, такого при сем приискали, т. е. квадратная собака». Саша в восторге, — он веселее меня провел этот день (никто не знал, по счастию, что мои именины). Головин один посетил и Ротчев — он едет сегодня в Париж. Помните, что я писал: будьте осторожны, не говорите о русских знакомых.
И когда он поедет назад, дайте ему экземп<ляр> моего письма к Michelet (возьмите у Энгельсона, если нет) и Лермонтова. Прощайте.
Рейхеля целую.
243. ТАТЕ ГЕРЦЕН
6 декабря (24 ноября) 1852 г. Лондон.
Рукой Саши Герцена:
Милая Тата!
Твой подарок меня очень обрадовал; я никогда не думал иметь такую чудесную собаку, как та, которую ты просила Папу мне купить. Она по крайней мере два раза больше Фаяля и так сильна, что меня два раза с ног сбила.
Ты, вероятно, помнишь кошек, об которых я тебе писал, они больше не были у нас, с тех пор что собака тут.
Я тебя целую так же, как Оленьку, и благодарю Машу за письмо, Рейхеля за поздравленье, целуй Морица.
Саша.
Гауг тебя целует.
Вот, Тата, как было дело. В 11 часов вечера, я уже ждал, а Саша ничего не знал, подъехала карета и из нее вышел Гаук и с ним страшная собака, и у собаки на шее была записочка:
Саше
от
Таты из Парижа.
А тебя за письмо благодарю. Оленьку поцелуй. Может, мы скоро увидимся.
244. М. К. РЕЙХЕЛЬ
12 — 13 декабря (30 ноября —1 декабря)
1852 г. Лондон.
1852. Декабрь. Воскресенье.
Да и зачем вы это всё больны, моя добрая, милая Мария Каспаровна? Так это вы так-то сильны, по первому удару и сломились? Mut gefafit278[278], посмотрите на меня, все сучья обрублены, едва ли сохранена честь и доброе имя.
278[278] Будьте мужественны (нем.)<. - Ред.>
Je reviens gras et fleuri279[279].
А не то чтобы сердце лишено было всяких чувств, материал хорош. Cuir russe280[280].
372
Поверьте, всё вздор. Помните, я вам писал о Mme Brüning — львице, северной медведице — стало, о ее победах и о прочем. Неделю тому назад, т. е. в мои именины, у нас вечером были гости. Она жаловалась, что ей что-то не по себе. А сегодня доктор объявил, что спасенья нет, расширенье в сердце, разложенье крови — я ее видел месяц тому назад. Женщине 35 л<ет>, image de la santé281[281], она хохотала, пела мне русские песни — о смерти столько же думала, сколько я о Зонненбурге, — а вот доктор говорит: может протянуться неделю, даже две, — но спасти нельзя. Трое детей — мне даже это начинает нравиться, вот такая бессмыслица, хаос, нет, старичок-то в треугольнике выжил из ума — бонапартист эдакий в трикорне. — В Париж я не прочь, без пакости если пускают — приеду; вы бы Эд<мунду> поручили насчет фатерки, небольшой, но очень изящной (я здесь избаловался, и чрезвычайно), возле вас, эдак по av
Теперь скажите Ст<анкевичу>, и это очень серьезно и без малейшего эгоизма, я его прошу не возвращаться в Россию, не видав Лондона, это такое варварство не уметь ценить этот высший центр, этот город независимости и силы. Вы тоже — туман, дождик. Ну что же за беда, на это есть зонтик и кареты. Париж в сравнении с Лондоном — хороший городок, но не больше. Но Лондон действительно мир — non urbs, sed orbis283[283] (Ст<анкевич> переведет). Я его уважаю и чту, и тем больше, чем больше живу в нем.
279[279] Я вновь становлюсь толстым и цветущим (франц.)<. - Ред.>
280[280] Русская кожа (франц.). — Ред.
281[281] олицетворенное здоровье
(франц.)<. - Ред.>
282[282] позор тому, кто дурно об этом подумает (франц.)<. - Ред.>
Тата,
собаку, которую ты подарила, зовут «Ботсвейн». Чтоб это сказать по-английски, надобно на «Бот» высунуть язык — «Босс», — и закрыть глаза, а потом прибавить «ууайн», сначала сделать маленький ротик — ууу — и потом пребольшой — айн. — Если мы приедем, этот Ботссссуууайн будет Оленьку возить в тележке по Елисейским Полям, а ты возле с плеткой. Кланяйся Рейхелю и Эдмундушке.
Рукой Саши Герцена:
12. Воскресенье.
Милая Тата, вчера я ходил купать собаку, она плавала в канале и потом меня всего замочила. Я ее мыл мылом, она меня за это лизала и хвостом в лицо била. Целую тебя, Олю, Машу, Рейхеля и Морица.
Саша.
373
13-го. Понедельник.
Прощайте. «Записки» идут, знаете, кого я отрисовал недурно: Алексея Александровича. Теперь буду опять об университетах. Кланяйтесь Энгельсону, я подозреваю, что он хочет дать стречка в Петербург. Итак, выписывайте меня — дело у вас, а не у нас. Жму руку вам.
245. М. К. РЕЙХЕЛЬ
17 (5) декабря 1852 г. Лондон.
1852. 17 декабря. Пятница.
Вы меня наказали славно и поделом, и я жму вам за это руку, много и горячо. — Я понял и оценил вполне укор в вопросе: «Уж будто и первый?»… Видите, дело так пусто, хочется будто утешить; вот бонапартистом я вам и угодил, ну а начало было неблагодарно, неблагородно и глупо. Я очень рад, что Тата ездила к Прудонцу, и желал бы посмотреть, как этот медведь любезничал с этой козой. Что, какова Мари Хоец<кая>? Она прежде была мила. Насчет елки, помилуйте, что тут спрашивать. Марихен — подарок в 50, 60, 70, да и старушке водяной тоже надобно «этвас» <1 нрзб.>, детям, Морицу непременно, с аднотенцией — от Г<ерцена>, мол. Только вы не тормошитесь за вздором, сделайте елку в русский Новый год — оно и патриотизм, и здорово, и лучше на досуге выбирать. — Теперь перехожу к диссертации о моем приезде. Когда увидите Х<оецкого>, скажите ему, что я его письмо получил, но чтобы он был осторожен и не хлопотал бы через край, а то это падет на меня. — Я хочу в Париж для детей и для вас, — но не верю, чтобы в Париже можно было
жить. Побывать было бы очень хорошо. Жить au jour d’aujourd’hui284[284] только можно в
284
[
2
8
4
]
с
е
г
о
д
н
я
ш
н
и
м
д
н
е
м
(
Ф
р
а
н
ц
)
Лондоне. Эта независимость, эта воля и досуг! Словом, весь состав жизни серьезной, деятельной и совершенно свободной. Я удивляюсь поверхностности мнений о Лондоне людей, как Тесье. Самая дороговизна — фантазия, собственно различье во всем от франка до шилл<инга>, т. е. от 20 фр. до фунта, т. е. 25, но, принимая английский образ жизни, и это различие пропадает. Я так привык, напр<имер>, к английской жизни, что в продолжение двух месяцев не ел тарелки супу. Помните, как здесь обедают — огромный кусок рыбы и пятьдесят соусов, да огромный кусок румсштека — вот и всё. Завтрак аЬоН285[285], утром в 9 кофей с ветчиной, обед в 6. Французское вино в отставке. — Дни
Р
е
д
>
285
[
2
8
5
]
о
т
м
е
н
е
н
(
ф
р
а
н
ц
)
Р
е
заняты все утро от 10 до 6. Я из лени не выучился по-английски, но умею читать газеты, даже брошюрку какую-то прочитал.
374
Понимать легко. A propos, собаку не мы называли, а так ее называли прежде — Ботсвейн (или Байроновой собакой). Думали ли вы когда-нибудь, что Лондон действительно средоточие всех материков? Возьмите северное полушарие и посмотрите: англосаксонская раса не локтем нос утирает. Впрочем, людей не люблю, да мне их и не нужно. — Я желал бы знать, если расположиться в Париже, какие и какие пакости можно ждать — оберут рукописи, книги, пошлют Никол<аю> Семен<овичу> в подарок и Ботсвейна и нас?
Если Тесье приедут в Париж, как он надеется, то нечего подумать детей сюда везти, притом переезд, погода (сегодня ночью здесь было светопреставленье). Во всяком случае, получив разрешение, я приеду, останусь ли — не знаю. Жаль Сашу отрывать от занятий, здесь эта часть устроилась хорошо. Может быть, я приеду один. Главное — чтобы все сделалось без больших просьб и усилий. Брюнинг жива. Прощайте. — A rez-de- chaussée286[286] пусть посмотрит и сам Рейхель. Пришлите книги с Ротчевым.
Тата! Если я приеду, привезу тебе две птички из Южной Америки, удивительные, такие маленькие, такие маленькие, что ты таких и не видала — а туда же: летают и чирикают. Одна будет твоя, а другая Оленькина.
Прощай.
246. М. К. РЕЙХЕЛЬ
23 (11) декабря 1852 г. Лондон.
23 декабря. Четверг.
Я еще раз повторяю, если, впрочем, не поздно, pas trop de zèle, я могу приехать только на основании безусловной чистоты. А то я буду похож на барса, если еще со всех сторон прибавится по черному пятну. Вы это скажите Эдмунду или прочтите. Я не пишу ему особо для почты. Я дружески его благодарю и понимаю, как ему приятно хлопотать, но, по несчастию или по счастью, моя жизнь слишком публична и не совсем неизвестна, есть
д добрые люди всегда и здесь, которые, из поэтического чувства вреда, тиснут какую-нибудь гадость, — и что я тогда? Я потеряю ту опору, которая меня так славно поддержала в моем частном деле.
Ваши вести из Москвы произвели на меня иное действие, нежели они произвели на вас. Да, я останусь до конца жизни той же движущейся, революционной натурой, semper in motu, как я вырезал на печати. — Это горенье, это бродящее начало —
375
спасает меня середь бедствий и страшных событий. Гёте сказал: «Ich hab’mein Sach aufs nichts gestellt». И вам не показалась страшным эта старческая забота Кетчера о доме, о своем доме. Зачем дом? Эдип говорит: «На камне сем я век окончу мой».
Вот почему Европа хороша, она кладет такие жгучие начала и так бередит раны, что люди не оседают, а рвутся вперед, мрут середь дороги, едва замечая — в этом игра истории. Покупка дома К<етчеру> мне вдруг дала заглянуть в ту жизнь, и мне показалось, что наши друзья устали. Я желаю им много, но меня это обдало ужасом — не знаю, во мне столько любви и
