species homo bipes bellica?
Pour vous consoler je vous annonce qu’il pleut le troisième jour sans interruptionlvi[56].
Я, Марья Каспаровна, — Маша — был очень доволен в самом деле вашим супругом. Мы с ним хорошо и gemütlichlvii[57] потолковали — он был вашим представителем, да и, сверх того, чистый, светлый нрав его как-то успокоительно действовал — в эти дни мрачных годовщин. Они, т. е. ни Рейхель, ни Гаук, кажется, и не вспомнили, я не говорил. — Я только утром позвал Сашу и Тату — и дал каждому по маске с руки и показал картину Каффи.
И пусть у гробового входа
65
Эти стихи Ыа1аИе повторяла незадолго до смерти Энгельсону. Но и молодая жизнь не играет, самая Оленька немного задумчива.
Меня начинает мучить совесть, не эгоизм ли это, что я детей взял от вас. У вас им было, верно, лучше. Что я могу сам для них сделать? Учительница у Таты будет очень умная, я ее коротко знаю — М8е11е Maisebug, кажется, она из Берлина, собой безобразна, но совершенно свободное и развитое существо. Увидим, как пойдет, она будет и учить на фортепьяно, немножко писать и читать по-французски, по- немецки и по-английски.
Вы не можете себе представить, до какой степени одиночество растет около меня. — А вы там воображали, что я уж так в полон и попал. Близких никого… никого — да и не всегда надо. Бывают минуты, так горячо бы поговорил, без плана, без содержания — но было бы хорошо. — А потом и пройдут эти минуты, беды нет. Я сделал чудесную привычку гулять один поздно вечером или ночью (т. е. между 11 и часом или двумя). Город тихнет (хотя он и не ложится спать, как Париж, прежде полуночи), тихнет, мне нравятся эти бесконечные пустые улицы, дальние шаги констабля, все освещено, обыкновенно и погода лучше ночью… тут
думаешь, думаешь и всё ночью заспишь. К утру опять ветчина и кофе, «Times» и споры вроде тех, которые Рейхель видел.
Е sempre bene, господа.
Пушкиным упиваюсь. Нельзя ли при случае прислать и другие томы — стихов?
Я сам открытию ящика радовался искренно. Оно ничего, да хорошо оковано. А вашу шаль пришлем с оказией.
Оленька еще очень мала и очень слаба. Я ее возил в Hyde Park, так она в карете совсем распустилась.
Вчера я с Татой был у Мте Hawks, Stansfield и Ashurst, завтра повезу к Mme Crawford — в белой курточке, вроде австрийского мундира. Одна, с нами, Тата мила, но при чужих жеманится и говорит нараспев. Саша, напротив, при чужих отличается, — а при своих немного спустя рукава. — Он страшно растет. Представьте, что сапоги, заказанные за 4 месяца, не впору.
Прощайте.
А что, каково карманное пальто и ножницы — над которыми я столько острил и которые мы покупали в такой дождь, что пальто мое было еще на другой день мокрое?
66
46. M. К. РЕЙХЕЛЬ
12 мая (30 апреля) 1853 г. Лондон.
12 мая. Четверг.
25, Euston Square.
Итак, после 12 апостолов и 12 присяжных, после 12 спящих дев и XII таблиц римских законов — было еще место для 12, и да здравствуют 12 000 Беляева. Только не тратьте их. Послушайтесь старого эконома — рентьера: так и быть, 2000 пустите в ход, а 10 — в Шомбурга. Посоветуйтесь хорошенько — теперь у вас там пока бог грехам терпит, большие прибыли, crédit foncier и mobilierlviii[58] —и удвоить капитал почти так же легко, как потерять. Браницкий был здесь, он хватил 4000000 барыша, Прудонец богатеет, Эдмунд поправляет состояние, Тесье — освобождается от материального гнета. Гаук — дышит на золото Австралии, как умирающий дышит на ладан. Головин ищет подержанную вдову с недостатками, но с капиталом— и найдет. Отчего же и вам не зашибить чего-нибудь. Огаревский долг также воротится—а если можно до тех пор удвоить Беляева, то и славно. Скажите Рейхелю, чтоб он сказал Шомбургу, что он ему уступит 20, 25 процентов с барыша, тот найдет,
Я этой новости был очень рад — и рассказал ее Боке, который в тот же день отписал брату. Мы вчера отправили сироту маленького поляка для помещения в школу — и с ним вашу шаль, стало, она у Камиля.
Дети живут себе недурно. Но климат ужасный (опять не смешивайте: не нездоровый, а ужасный) — вьюга, дождь, холод, как зимой, и 12 мая. Уроки Таты начались, вчера принесли и фортепьяны.
Если оказия ваша не уехала, то попрошу Пушкина не забыть, да нельзя ли еще и тот том, где «Арап Петра Первого» — и еще повести для Саши. За книги здесь ничего не плотят, если они при путешественнике. Об этом напишите Эдмунду — ведь он, верно, меня амнистировал за неявку в Лазарев переулок.
Прощайте, Рейхелю жму руку.
Что Станкевичи уже в Москве?
67
47. M. К. РЕЙХЕЛЬ
18 и 20 (6 и 8) мая 1853 г. Лондон.
18 мая. 25, Euston Sqnare.
Новость о кольце в ту же минуту я передал, à qui de droitlix[59]. Но самая важная новость ваша — это Мельгунов и Павлов. — Вот вы увидите, что если над нашими разразится гроза, то она придет не из Лондона. Вот их осторожность и предусмотрительность. Не за долги же Павлова послали с жандармом.
Зачем Мельгунов приезжал, не устроивши своих дел? Что он сделает со своим здоровьем, если его продержат месяца два в каземате, а потом пошлют на Вятку?
Все это досадно и прискорбно. И во всем видишь такое отсутствие практического смысла у русских — что руки опускаются. А и вы, сага mialx[60], в меня бросали камушки. — Иногда, право, с горькой иронией я вижу, что истинная революционная традиция русская, та, которая шла от Пестеля и Муравьева, та, которая блеснула в Петрашевских, имеет только двух представителей: один — ваша вдова с фортепьяном, другой я — фрибурский мещанин.
Из слов Рейхеля я видел, что вы вообразили, что я здесь под влиянием Сарматова — о маловерные, как говорил гражданин Спаситель, не следует ли принять vice versa?lxi[61]
За посылочкой посылаю сейчас и письмо ваше не отправлю прежде получения ответа.
20. Пятница.
Вы не сердитесь, что долго не было ответа, все ваша посылка не приходила, ну я и ждал и ждал всякий день, тратил по 6 и 9 часов на обнимус; наконец сегодня она пришла. Платок-то хорош, да я-то что-то не по платку стар, буду беречь для Са¬шиной свадьбы, для Татиного сговора и для Оленькина девишника.
За портрет благодарю во имя детей. Оленька тотчас узнала. Она все дома еще.
С Татой была здесь длиннейшая история, переписка, пики и сюсептибельности. Mme Crawford прислала ее звать на бал (детский) к Mme Millner-Gibson, я,
разумеется, отказал, отсюда шум, Mme Crawford жаловалась эмигрантам всех наций, Mme MilIner-Gibson—их женам. Я писал длинное объяснительное письмо, в котором говорю, что революцияне в революцию, пока она не пройдет по детской, etc… Погода чудесная. — Тата хотела писать, да в сквере.
Прощайте.
68
48. M. К. РЕЙХЕЛЬ 25 (13) мая 1853 г. Лондон.
25 мая. Середа.
25, Euston Square.
Да ведь я вам, матушка-сестрица, докладывал, по какому поводу я не писал, коробочка виновата была — ждал с детьми. А приказ ваш насчет конфект Оленьке исполнил с вариацией: я ей купил здешнюю народную игрушку, состоящую из деланных птичек на ниточках и которые, когда их перекувырнешь, летают. При сем я ее заверил честным и благородным словом, что это из Парижа.
Насчет Оли я, впрочем, скажу, что она удивительная плакса, и не то чтобы много плакала и кричала, но беспрестанно огорчается, особенно в время еды, тотчас сдернет мордочку в какую-то смешную карикатуру и плачет про себя. Я начинаю отучать от этого. — Тата все время ведет себя исправно. Вчера я ее водил гулять вечером и у меня украли 200 фр. или около, признаюсь, что я до сих пор сержусь — досадно и глупо. Ну, это Рейхелю утешительно. Шаль получили ли, à propos, я ее послал больше недели.
Письмецо, присланное вами, снова подает надежды на приезд Огарева. Это было бы великим отдыхом. Как ни храбрись, а это совершенное одиночество иногда тяжело. Ведь никого… никого, как это страшно, а ведь сколько знакомых. — Как-то Мельгунов приехал, я побаиваюсь за него.
А вы защищаетесь в камушках, а сами пишете «после свиданья с Рейхелем я успокоилась». — Ведь это ясно, что прежде доверьица-то было с грехом пополам. А тут и Елена Константиновна, которую я очень люблю, но такая она московская — консервативная — революционерка, что упадешь. Вы же были больны… да полноте же защищаться, это моя страсть taquinerlxii[62]. Так Тесье и капитал надеется возвратить…
Насчет моих работ — я все время писал «Вятские воспоминания», много смешного, еще более грязного, да еще написал, так к слову, небольшую статейку о России, напечатанную по-польски. Вот еще на новом языке я издаюсь.
Прилагаю записку к Огареву, адресованную на имя Татьяны Алексеевны, — отошлите ее поскорее, я хочу, знать, что истинного в его надежде приехать.
Рукой А. А. Герцена:
Любезная Маша, что делает Мориц один? Он, вероятно, очень скучает без Таты и Ольги.
69
Тата с Олей и с Марихен целый день в саду. Тата подружилась с девочкой, с которой она говорить не может. Целую Рейхеля, Морица и тебя.
Саша.
Рукой Н. А. Герцен:
Милая моя Маша! Я тебя благодарю за подушечку, и Марихен была очень рада подвязке. Я воскресение Марье Зенкович дала букет, который Станкевич мне дала.
Твоя Тата.
49. М. К. РЕЙХЕЛЬ
30 (18) мая 1853 г. Лондон.
30 мая. Понедельник.
25, Бш1:оп Square.
Говорят, будто есть оказия к вам, как же не воспользоваться ею, чтоб сказать… что сказать… да просто нечего.
Процесс о Тате и бале у Мильнер-Гибсон еще длится, но вчера я умилостивил одну-другую из покровительниц. — Осип Иванович пребыл вожделенно. Письмо ваше получил, и с удивлением вижу, что и вы начали читать газеты, это признак старости, матушка Марья Каспаровна— как табак, как капот, как страстно любимая кошка.
Для крестницы Марьяниной дочери что-нибудь придумаем.
В польском журнале пропечатана моя статья, да боюсь уж и с оказией послать, к тому же она по-польски. Да еще по-русски написал маленькую штучку под заглавием:
Не знаю, как вы благословите, иным нравится. Типография шумит и идет вперед.
50. М. К. РЕЙХЕЛЬ
4 июня (23 мая) 1853 г. Лондон.
4 июня.
Я к вам писал с какой-то оказией, получили ли письмо, а впрочем, важного в нем не было ничего. У нас штиль, дети здоровы, погода скверная, жизнь серенькая… и все скучно.
Приехала сюда Мте У1аМо1 прямо из Питера, рассказывала о Тургеневе, он приезжал
