в Москву тайком.
Вы не можете себе представить, в каком полном и совершенном одиночестве я живу. Иной раз тяжело, — а потом подумаешь: Да разве оно и не должно так быть? — Кому какое дело до внутренней жизни людей. Такой-то, говорят, хороший музыкант —
70
пойдем слушать его музыку, а тот умно говорит о политике, весело острит и с вином еще — пойдем острить. И все даль делается яснее, яснее совсем.
А тут письмо от вас от 3-го. Хорошо ж у вас покрывают лаком женихов. А Хоецкого бог-таки попутал.
Совет Шомбурга Рейхелю был умен.
У вас толкуют о востоке, а здесь бешенство. «Тебль Мувинг» все растет, целые вечера во всех домах вертят столы. Один наш дом остался чист, хотя Саффи и пробовал часы двигать и кольцы, и Гаук спорит задыхаясь, и Блинд (главный тувист) спорит и декламирует.
Это тоже признак разложения ума и дегенерации воли — заниматься таким вздором.
51. М. К. РЕЙХЕЛЬ
9 июня (28 мая) 1853 г. Лондон.
9 июня. Четверг.
Письмо, присланное вами, чрезвычайно замечательное; это первое письмо, писанное довольно прямо после 1851 года. Надежды есть вырваться сюда, увидим, как они сбудутся. Я не знаю, что вдруг сделалось на свете, но новости из России так и идут. Третьёгодня я провел вечер у Виардо и она многое порассказала о Тургеневе, который приезжал в Москву, и о разном.
Теперь я в качестве вечного ворчуна представлю на ваш благомилосердый суд следующее. Виардо привезла мне книгу. У вас была Мте Трувилье… На днях приедет Михаил Семенович . Вы видите, что желающие могут писать и посы¬лать. Я шесть лет говорю всем отправляющимся: у Христофоровича есть полный список запрещенных стихов Пушкина. Теперь знают в Москве о типографии, — при выезде никогда никого не осматривают. Хотите пари держать, что и Михаил Семенович не привезет их. Бутылку… бочку… чан… пруд… озеро — шампанского, я держу. Что лучше: моя ли неосторожная деятельность, которая никого никогда не компрометировала, или эта осторожная воздержность. Ужасно много можно было бы делать, если б не апатия наша, да не привычка к крепостному состоянию; а если война откроется, турки с охотой, молдаване и валахи с восторгом будут раздавать русские книги. Но книги печатать, писать и издавать одному нельзя. — Так-то, Марья Каспаровна…
Виардо говорит — мы составляем всю публичность Руси, ее муж переводит, я пишу, а она поет Русь.
Ну, кланяйтесь Михаилу Семеновичу. — Если б он
71
вздумал в Лондон? А я истинно внутри души боюсь всех, кого давно не видал. — Вы мне целую тетрадь напишите о нем, о его рассказах.
Адье-с. Что же наш жених под лаком, лучше ли ему? Марихен я доволен, но у нее великая контроверза с Mme Moture— пьяной, грязной, сварливой француженкой, которую я держу только потому, что не нашел другой. Дети здоровы. Егору Ивановичу Саша напишет, еще.
Et pour diverses raisons
Gardons ces amis de la maisonlxiii[63].
Вы его надуйте как-нибудь насчет Татиного наследства, да, мол, и Оленьку- ниццарку не обойдите. А что же дом, который он вам оставлял?
Скажите Рейхелю, что я вчера слушал двух немецких артистов в одном доме — Гиллера (который надоел мне страшно, из чего я заключаю, что он глубокий музыкант) и даму, кажись Клауз. Ну, та ничего, и локоны длинные, и уверила меня, что она славянка, потому что в Праге родилась от жида с немкой, играет мило и берет по гинее за урок (avviso ad usum Reichelislxiv[64]). Гартманlxv[65] может рассказать все это, к тому же я в этот день обновил вами присланный галстух.
Рукой Н. А. Герцен:
Ах ты Машенька, Маток!
Я была в магазине, Марихен мне купила 12 маленьких пуговок.
Папа мне принес вишни и абрикос восковой, а Оле апельсин и вишню. Я тебя целую и Морица.
Твоя Тата.
На днях заставлю Тату писать к Луизе. Ну, и вы прибавьте.
52. М. К. РЕЙХЕЛЬ 16 (4) июня 1853 г. Лондон.
Между прочими чудесами, занятием Молдашии и Валавии (как говорил Бастид) — не чудо ли и то, что я вам пишу второе письмо о музыке и музыкантах? М8е11е Клауз изволила прислать мне билет, и я вчера был на ее концерте. Она очень хорошо
72
играет, если б только не играла ученой музыки, ведь Рейхель по совести должен согласиться, что все это педантизм, обскурантизм; когда она съехала на Бетговена, так уж я обрадовался, тут уж пошло как-то знакомее. — Виардо пела. Вот и тут замечание, она пела мазурки Шопена, с необыкновенной грацией и с великим искусством. А прежде какую-то арию Пачини, с этими проклятыми руладами и кунштиками — как это старо, трудно, реакционно, это музыка Венского конгресса, это антраша танцовщиков, — погодите вы с своими роялями, переворот так перетряхнет вашу музыку, как все остальное. Моцарт — это Мирабо, это первый живой человек в музыке — будут и в ней Дантоны etc.
Ну, вот вам и диссертация.
Здесь хотят перепечатывать мои брошюры. Русь в моде.
Записочка, приложенная вам от Тат ьяныАлексеевны вовсе ничего не содержит. Она спрашивает об очерке, я ей писал, кажется. Очерком я не доволен.
Когда Трувилье поедет, не может ли она прислать (позорно, что годы мы работаем об этом) 1-е—лучшую новую грамматику русскую для Саши и лексикон с русского. 2_е — лучшую историю и что-нибудь новое для чтения, ведь это все вертится около 50 фр. Попросите ее.
Прощайте.
53. Н. П. ОГАРЕВУ и Н. А. ТУЧКОВОЙ 18 (6) июня 1853 г. Лондон.
18 июня.
Записочка сестры получена.
Надежды, надежды… да, бога ради, скажите, надежды эти представляют ли только желание сердца или основаны на чем-нибудь?
Ждать тяжело, и особенно ждать неопределенного… напишите положительнее, когда можно предполагать, что придет ваша посылка. Детям она нужна, мне нужна. В тревоге ожиданья жизнь идет какой-то пустой потерей.
Зачем же дагерротипы — не лучше ли самой снять очерки, если достанет искусства.
Прошлое письмо ваше подняло снова все… и, впрочем, я плакал радостно, от него дышало тепло, и я надеялся. — Но в последнем любовь та же, но уверенности меньше.
Пишите больше, какой праздник получить строчку или две от вас.
Нет, с ней не схоронена ни одна тайна, я слишком близок был, ближе, нежели когда-нибудь, последний год. Все
схоронено во мне, и все бессмертно во мне и должно воскреснуть. Когда же, когда могу передать все, чем полна душа.
Так много непонятного, я думаю, для всех, даже для вас.
Ты говоришь «трус» … но всякий трус — злодей. Да этого мало: все гнусное в Горасе1ху1[66] Ж. Занд, все гнусное немца и жида, все безнравственное лица, освободившегося от всякого чувства, и к тому же клевета, ложь и чувство подлой мести — виноватого.
Прислали мне из Италии оставленные портреты и картину похорон. — Мой кабинет, как часовня надгробная — и мне лучше с этими памятниками. Мое несчастие — факт жизни, и чувство мое, противустоявшее горькому искушению, пережило смерть…
Прощайте.
54. М. К. РЕЙХЕЛЬ 18 (6) июня 1853 г. Лондон.
18 июня. Суббота.
Получив ваше письмо, я сейчас послал 1 фунт Нидергуберу — а не два, стоит вам написать строчку, я пошлю и другой, но полагаю, во всяком случае умнее дать не разом. Деньги ваши, кредит на 50 фр. я вам открыть не боюсь. Но вы даете много, много потому, что Нидергуберу дают и другие. Роды его жены ему не стоили ни копейки, акушер — поляк — был 7 раз или восемь от меня, я на роды дал ей 1% ф. и ему 1 % ф. Гаук дал сколько мог.
Нидергубер — скажу вам откровенно — лентяй, капризный человек и привыкает к нищенству с трагическими аллюрами. Его прошедшее не чисто. Скажите Рейхелю, что после его отъезда куда я ни думал его поместить — везде грозный вопрос «Уверены ли вы в чистоте прошлой его жизни» преследует. — Платья, присланные Станкевичами, заложены за 12 шилл. Кроме работы, помочь ему нельзя. После ваших 50 фр. он так же попросит, как после 25, — ce qui est différé n’est pas perdu1xvii[67].
Вы не сердитесь — никогда я не становился против бедности, никогда не удерживал руку, хотящую дать, — но давайте умнее, сага mi а, и не сосредоточивайте на одной голове всех средств. Нидергуберу нравится представлять из себя Эдипа, подавленного судьбою. И он морит детей и жену с голода, а иногда и тузит их.
74
Я бы предложил другое: отослать его в Америку, а жену первое время можно содержать. Она не способна ни на какую работу. Он пробьется скорее там. Впрочем, по первому приказу фунт отошлю.
Если в Россию не писали, то приложите записочку. A propos, в сколько дней ходит теперь письмо до Москвы? Виардо говорит, что железная дорога в Москве удивительная. Вагоны роскоши и величины американской.
Тата так скверно написала, что я в наказание ей не посылаю.
55. М. К. РЕЙХЕЛЬ 20 (8) июня 1853 г. Лондон.
20 июня. Понедельник.
5 часов пополудни.
Сейчас воротился домой, не знаю, успею ли вовремя послать письмо, но вот в чем дело. Скажите Mme Melgounoff , что мне смертельно жаль, но я должен отказать решительно. Зачем она отослала деньги? Я теперь совсем иначе распорядился и имею большие расходы — которые, вероятно, покроются, но не теперь. Я отделить больше ничего не могу. И баста в частные дела входить, иначе как кто умирает с голода, т. е. больше 500 фр. никогда никому давать не могу.
А вы воображаете, что Артамон так и взял бы статьи. О портрете я ни слова не говорил, а он мне писал, чтоб я ему прислал.
Пошлю через недельку деньги Нидергуберам, но теперь я вижу еще в более гадком свете их. Для чего писали вам — все это немецкое лазарничество.
В «Nation» и в «The Leader» статьи об типографии, хотел вам вырезать из «The Leader», да жаль № — один, и есть. Впрочем, ничего. Не послать ли как-нибудь вам на другой адрес, — если что выйдет русского — на имя нотного музыканта или Албрехта.
А с Мельгуновым вы меня развяжите, — он, разумеется, будет недоволен, да что делать?
Книгу Бруно Бауэра прочту, он уже печатал обо мне в американском журнале.
Прощайте.
Пишу новое предисловие к 2 изд. «Développement». Дети здоровы. Везу Оленьку завтра к Mme Stansfield, я думаю, не только она, но и Маниха будет плакать.
75
56. М. МЕЙЗЕНБУГ 25 (13) июня 1853 г. Лондон,
25, Euston Square.
25 juin. Samedi.
Je me porte à merveille — et je vous remercie beaucoup. Vous me rappelez par votre amitié les temps passés de ma jeunesse. Votre amitié est active — с’-est la seule que je comprends, la
