seule que j’ai. La lettre que vous m’avez envoyée de votre amie, comme le billet d’aujourd’hui sont des preuves pour moi. J’ai été aussi expansif et très expansif—je l’ai été avec vous; mais en général ce sont des tempi passati. L’amitié passive — on l’a de tout côté, l’amitié raisonnée (collaboration, conspiration, franc-maçonnerie, Emansipationssucht…), l’amitié de coreligionnaires aussi, mais tout cela est vague, abstrait. — Je vous »remercie donc avec chaleur de m’avoir rappelé qu’il y a une autre sympathie, plus humaine et plus individuelle, dans ce vacuum horrendum par lequel nous entoure le monde.
Soyez sûre, avec mon extérieur de Falstaff, il n’y a pas de sentiment assez effilé, à peine saisissable qui ne trouve un écho profond dans mon âme.
Je vous serre la main.
A. Herzen.
25, Euston Square.
25 июня. Суббота.
Я чувствую себя чудесно — и горячо благодарю вас. Своей дружбой вы напоминаете мне уже далекие времена моей юности. Дружба ваша деятельна, только такую дружбу я и понимаю, только на такую я способен. Письмо вашей подруги, посланное мне вами, как и сегодняшняя записка, доказывают мне это. Я также был экспансивен, и весьма экспансивен, — таким я был и с вами; но, вообще говоря, это tempi passatilxviii[68]. Пассивную Дружбу можно найти повсюду, дружбу умозрительную (сотрудничество, соучастие в заговоре, франкмасонство, Emansipationssuchtlxix[69]…), дружбу единоверцев также, но все это неопре¬деленно, абстрактно. — Горячо благодарю вас поэтому за то, что вы напомнили мне о существовании иной симпатии, более человечной и более личной среди той vacuum horrendumlxx[70], которой мы окружены в мире.
76
Поверьте, что, несмотря на мою фальстафовскую наружность, нет такого тонкого, едва уловимого чувства, которое не находит глубокого отклика в моей душе.
Жму вам руку.
А. Г ерцен.
57. М. К. РЕЙХЕЛЬ 25 (13) июня 1853 г, Лондон.
25 июня 1853. 25, Бш1оп Бриаге.
Самое забавное, что я могу вам сообщить, — это перечень того, что было со мною в эти дни.
В середу я сел по обыкновению писать, вдруг кто-то меня съездил кулаком изнутри в грудь. Что за оказия — пока я думал, другой раз. Гаук говорит: «Это в Англии водится»… чего в Англии не бывает, между тем дыханье стеснилось до того, что я с мученьем дышал полгрудью и потом опять спазмы до кружения в голове. Я послал за доктором. Тот положил меня в постель и обклал грудь горячими припарками — еще хуже и такая сделалась тоска, на лбу пот, словом, подобного со мной не бывало. Дело было уж ночью. Никто в доме не знал. Доктор поставил пиявки и был всю ночь. Кровь поддерживали 14 часов. О русские натуры! В четверг мне было скверно, в пятницу entre chien et louplxxi[71], сегодня выздоровел. Однако еще с тех пор ничего не ел, кроме бульону и оршаду.
Ни слабости, ничего не чувствую. — Припарки, пиявки, сыроп, все это так напомнило страшные месяцы 1852. И та же болезнь. Теперь я понимаю, сколько страдала Наташа.
Вы не думайте, что я не выздоровел. Такие болезни или развиваются сейчас и идут в гору или, подрезанные, тотчас падают. Разумеется, я должен недели две остаться на всех диетах (кроме франкфуртской) — в груди все потерлось. Но, сага mia, ведь я не интересован детей оставить одних и, стало, все будет сделано. Я долею для них пожертвовал долею чести, пожертвую и другим — хоть для того, чтоб не беспокоить Рейхеля, — le grand tuteur’alxxii[72].
А видно, матушка-барышня, старость подходит. Это второй опыт воспалительной болезни в Лондоне, или крови много или климат мерзкий. Дети цветут, впрочем.
Я припишу в письме Таты к Луизе и ей напишу об ее сестре или племяннице, послать ей 200 руб. — не велика фигура, но
77
только тогда ее сестра, кузина, брат, свекор, тесть — все попросят. Il faut être féroce 1xxiii[73].
Типография взошла в действие в ту же середу, в которую я чуть не вышел. Теперь было бы что печатать, «пожалуйте оригиналу-с». Ах, боже мой, если б у меня в России вместо всех друзей была одна Марья Каспаровна — все было бы сделано. Не могу не беситься, всё есть, сношения морем и сушью — и только недостает человека, которому посылать. На будущей неделе будет первый листок.
«Юмор» пришлите с оказией лучше. Но я не знаю, можно ли его печатать.
Я с этой глупой болезнию совсем забыл рожденье Саши, вы — как совесть: тут как тут, письмо получено и прощайте.
Нельзя ли хоть через Трувилью что-нибудь переплавить? Хоть писемцо.
Рукой H. A. Герцен:
Милая моя Маша!
Папа был болен, а сегодня он встал, я была у Mme Крафорт, Гакс и Стансфилд. У Mme Стансфилд я видела ее мальчика, он меньше Оли. Я там видела две маленькие собачки, одна звался Фокс, а другой Беги.
Я тебя целую.
58. А. САФФИ
CherSaffi,
Vous devenez infidèle et vous oubliez vos amis bien vite. Il y a une période historique depuis que je ne vous ai vu. J’ai eu le temps de tomber fortement malade et de me relever sain et sauf — et vous, voisin dans deux sens, voisin par l’Upper Northon Street et plus encore par la conformité des opinions, vous m’abandonnez.
Madame Hawks et ses sœurs ont la bonne intention de venir chez nous mercredi soir — viendrez-vous?
Tout à vous
A. Herzen.
26 juin. Dimanche.
25, Euston Square.
Haug n’est pas encore en Australie — ce sont les dernières nouvelles de son voyage. Son navire a été vu près de New Boad. La mer était calme.
78
Дорогой Саффи,
вы становитесь непостоянны и очень скоро забываете своих друзей. С тех пор как мы виделись в последний раз, протекла целая историческая эпоха. За это время я успел тяжело заболеть, вновь стать здоровым и невредимым, а вы, мой сосед вдвойне, сосед по улице Upper Northon и еще более — по общности взглядов, — вы меня покидаете.
Госпожа Гоукс с сестрами имеют доброе намерение посетить нас в среду вечером, — не придете ли и вы?
Весь ваш
А. Г ерцен.
26 июня, воскресенье.
25, Euston Square.
Гауг еще не добрался до Австралии — вот последние новости о его путешествии: его корабль был замечен возле New Road. Море было спокойно.
59. М. К. РЕЙХЕЛЬ
2 июля (20 июня) 1853 г. Лондон.
2 июля. Суббота.
Что значит ваше молчание, уж вы не больны ли или что другое, отчего же Рейхель не напишет ни строки. — Сегодня неделя, как от вас ни слуха, ни духа. Я, разумеется, выздоровел, только еще осталась проклятая слабость и усталь. С сорока лет человек начинает разрушаться, пора и честь знать, не все быть здоровому. Правда, что и климат здесь ужасный, вот и июль, а мы кроме двух дней, когда Рейхель здесь был, и лета не видали. — В середу был у нас раут, четыре английские дамы, три барышни, из которых одна певица (Ме11е Herman), и Осип Иванович и Иван Гаврилович. На днях еду с Сашей и Татой в Тонбридж к Mme Biggs. И вот весь рапорт. Жду от вас или от Рейхеля.
Через час.
И дождался. Так это вы так из ума шутите, чтоб вам дна и покрышки не было. Постарайтесь лексикон и книжки переслать, да мне очень нужно мои старые писания «Об изучении природы» и «О дилетантизме». Обучаю Саффи философии. Постарайтесь, сударыня. Нельзя ли через Франка? А если б вместе с тем можно было и «Мертвые души» для Саши. Хорошо бы было.
Я всегда с радостью (смешанной с чем-то горьким) слышу, что вы ладите с Энгельсоном. — Встреча с ним оставила
79
очень больное место в моей душе, я ни с кем не сближался так скоро, никто так не отдавался мне сначала, и никто так себялюбиво, капризно не отворачивался от меня, не рвал обидой всех связей, как он. Он мне помог в самую страшную эпоху моей жизни — этого я не забуду ему; так, как чтобы ни делал генерал, я не забуду его цюрихскую пощечину. Но урок, данный мне Энгельсоном, был силен, и я им воспользовался. У меня теперь сто приятелей и ни одного близкого человека, я привык к этому одиночеству… подальше, господа, prenez le largelxxiv[74], не нужно «задушевных» разговоров, для того чтоб через месяц попрекнуть ими.
Прощайте.
Руге читает здесь лекции о новой философии прескверно. Стара, «плафа», как говорил советник Кулаков в Вятке.
60. М. К. РЕЙХЕЛЬ
9 июля (27 июня) 1853 г. Лондон.
9 июля. Суббота.
Для меня нет признака больше верного глубокому падению нашего времени в Европе — как плясанье столов. Зараза эта дошла и до вас. Тесье занимается им — после этого я сомневаюсь в его химических знаниях. Вы мне не написали, был ли Эдмонд при этом, — если был, то я не дивлюсь, что стол говорил о «rurs» и о прочем.
Мозг болен. Мышцы сошли с ума. Это постоянно бывает перед переворотами. Месмер и Катерина Теос, Калиостро и Mme Lenormand были с графом С. Жермен в конце прошлого века. Аполлоний Тианский и все христиане — магнетизеры перед падением Рима.
Восточный вопрос меня занимает в сто раз более столобесия (Фарадей, знаменитый химик, сделал снаряд, которым доказал, что руки двигают стол, а не стол руки).
Моя типография пришла вовремя. Печать идет как по маслу, только не без ошибок, и то tour de force1xxv[75], никто, ни наборщик, ни корректор не знают, один я; шрифт славный.
Хочу послать маленькие листочки в Молдашию. Это легче, нежели вам послать. Однако вы мне книги при случае доставьте, не забывая сего.
Жара и грозы. Нового у нас ничего, плетемся, стареем, скучаем и работаем.
80
Если увидите Тесье, то скажите ему, что я прошу его в свободные от чародейства минуты прочитать «Kreislauf des Lebens» V. Moleschott. Это умнее. A Mme Тесье скажите, что я тоже верю духам, которые продают у Houbigand Chardin.
Прощайте. Рейхелю жму руку.
Россия вступает в полную диктатуру Европой. Вот видите, как я был прав, проповедуя с 48 года это. Ах, если б Николай Семенович был хоть отважный человек. Да если б наши друзья не были в летаргическом сне, а делали бы что- нибудь — сколько чудес натворить можно бы было. Здесь трусят, лыняют… и приготовляют домы для Лейхтенбергской.
61. М. К. РЕЙХЕЛЬ
16 (4) июля 1853 г. Лондон.
16 июля. Суббота.
Полагаю, что на днях поедет отсюда знакомая дама и вам об нас даст весточку; нового у нас решительно ничего нет, кроме того, что Головин продул 30 фунтов (750 фр.), поручившись за армянского принца.
Вы пишете о Мельгуновой, вот видите, как я бываю прав в
