сдержал. Как вышло — мне дела нет. Если 1000 ау такой же, что мне от того, я почти не знаком с ним. Как же вы можете верить, чтобы ваши Дубельты были так просты и платили бы деньги за ложь. Наконец, кто же знает, что он писал, — одни Дубельты.
И если он их надувал, кому он прежде это сказал? И что за «удальство» мараться в грязи.
Защищался он скверно — тут я свидетель. После того вздумал меня бомбардировать письмами, — я не хочу купаться в этой гадости. Но если дело дойдет до суда, я скажу, что он при мне признался, что сношения денежные были. На каком же основании вы защищаете его? И прочие такие все имеют кто жену, кто детей, я очень помню, что Куторга так защищал Каменского. Он сделал подлый поступок, — может, раскаялся. Он имеет теперь место в 70 фун. — Я его знать не хочу. В его бедности, в его эксплуатации вас и меня, да и еще двух-трех (Рейхенбаха, Оппенгейма) — во всем есть нечистый элемент, который, если присчитать к дракам дома да к переписке с Бенкендорфами, так сумма и выйдет, что он дрянь.
Дрянь и господин, посылавший к вам за 200, он мне писал еще письмо. Но аминь. Больше ему не будет ни гроша.
Гартману я уже послал. На днях к вам принесут еще. Я по крайней мере по уши в работе, а людишки на свете всё такие негодяи, что упадешь.
Дети едут на неделю с Mselle Meysenbug на берег моря, может, и я с ними на день.
69. М. МЕЙЗЕНБУГ 13 (1) августа 1853 г. Лондон.
13 août. Samedi.
Vous avez à faire à un homme qui est contrecarré par une fatalité même dans les choses les plus simples.
Je ne sais quand nous pourrons venir, Alexandre a une esqui-nancie, et probablement cela finira par un abcès dans la gorge. Nous n’avons pas été à Spidhead. J’aurais envoyé les petites chez vous, mais Mselle Marie est indispensable ici. Je vous écrirai dans deux- trois jours l’ultimatum.
En attendant je viens de recevoir votre lettre. — «Et toi, Brutus, aussi…» Il me semble que vous me connaissiez mieux que. qui que ce soit à Londres et vous aussi vous pensez qu’il me faut… quoi donc… le café de Very, le restaurant de Piccadilly, la Kegent Street, la cohue, les disputes… Car au fond je n’ai rien d’autre ici. Vous connaissez maintenant très bien notre existence, elle est tronquée, wüst wie man sagt, je l’ai dit une fois, ma vie ressemble à ces vieilles maisons, grandes, délaissées et où il y a un petit coin habitable. — Quel pourrait être le charme qui m’attacherait à une vie pareille?
Une chose que j’aime frénétiquement dans ma vie — c’est l’independence, mais là, au bord de la mer je pense que vous ne m’auriez pas opprimé. L’autre ce sont les enfants — ils seraient là.
Non, votre raisonnement ne me plaît pas, ce n’est pas à vous de me juger de cette manière.
J’ai eu déjà une vie large, une vie d’entraînement et de jouissance… tempi passati. Une chose qui me reste c’est encore l’énergie de lutter, et je lutterai. La lutte est ma poésie… Tout le reste m’est presque indifférent. Et vous pensez qu’être à Londres ou à Broadstairs, d’être prèsdeNew Road ou près de Ramsgate me fait quelque chose.
En parlant une fois avec vous, je vous ai dit que ce n’est qu’avec vous que je parlais non seulement franchement (sur les sujets généraux je parle franchement avec tous les hommes que j’estime) mais des choses les plus intimes. Le plaisir, je pense, couvre avec une telle richesse les petits inconvénients qu’il ne faut pas même en parler.
Vous m’avez promis, il y a longtemps, de me raconter des incidents de votre vie. Je crains toujours de commencer des conversations dans ce genre. C’est comme si on mettait sa main sur le cœur palpitant et tout chaud. Je crains de faire le mal en faisant une question — par écrit tout cela est plus facile (voyez la lâcheté!); eh bien, par écrit je vous demande et je vous prie de tenir la parole.
Je vous quitte. Les enfants sont dans le square. La fièvre est encore forte chez Alexandre. Lundi ou mardi vous aurez de nos nouvelles.
Tout à vous
A. Herzen.
13 августа. Суббота.
Вы имеете дело с человеком, которому рок противодействует даже в самых простых вещах.
Не знаю, когда сможем мы приехать, Александр болен ангиной, и, по всей вероятности, дело кончится нарывом в горле. В Спидгеде мы не были. Я отправил бы девочек к вам, но м-зель Мари здесь крайне необходима. Я сообщу вам наше окончательное решение через два-три дня.
Но тем временем я получил ваше письмо. «И ты, Брут…» Мне кажется, что вы знали меня лучше, чем кто-либо другой в Лондоне, но и вы полагаете, будто мне необходимо… что же… кафе Вери, ресторан на Пикадилли, Реджент-стрит, суматоха, словопрения… Ибо, в сущности, ничего другого у меня здесь нет. Наша жизнь вам теперь прекрасно известна, она искалечена, wüst wie man sagtlxxxiv[84], я говорил уж об этом однажды, моя жизнь напоминает старые, громадные, заброшенные дома, в которых сохранился еще обитаемый уголок. — Какие же чары могут привязать меня к подобной жизни?
Есть одна вещь, которую я люблю до безумия в своей жизни, — это независимость, но и там, на морском берегу, я думаю, вы не стали бы меня притеснять. И еще дети — но и они были бы там.
Нет, ваше рассуждение мне не нравится, не вам подобает так судить обо мне.
Я знал уже широкую жизнь — жизнь, полную одушевления и радостей… tempi passatilxxxv[85]. Единственное, что мне остается, — это еще энергия борьбы, и я буду бороться. Борьба — моя поэзия… Ко всему остальному я почти равнодушен. И вы полагаете, что быть в Лондоне или в Бродстэрзе, быть близ Нью-Род или близ Рэмсгейт для меня сколько-нибудь существенно.
Однажды в разговоре с вами я сказал, что лишь с вами я беседую не только откровенно (на общие темы я говорю откровенно со всеми, кого уважаю), но о самых интимных вещах. Удовольствие это, я полагаю, столь щедро покрывает мелкие неудобства, что о них не следует даже говорить.
Вы обещали мне, давно уже, рассказать некоторые эпизоды из своей жизни. Я всегда боюсь начинать разговор в этом роде. Испытываешь ощущение, будто касаешься рукой трепещущего и совсем горячего сердца. Своим вопросом я боюсь причинить боль — в письменном виде все это гораздо легче (видите, какая трусость!); итак, я задаю вам вопрос в письменном виде и прошу вас сдержать слово.
Покидаю вас. Дети в сквере. У Александра еще сильный жар. В понедельник или во вторник вы получите от нас весточку.
Весь ваш
А. Г ерцен.
70. К. ФОГТУ
15 (3) августа 1853 г. Лондон.
15 août 1853. London.
Cher Vogt, Probablement vous êtes maintenant à Neuhaus. Vous y faites cer¬tainement des expériences de physiologie, d’embryologie, car vous avez des filles au logis sans être philologue. Et nous — tou¬jours dans la sombre Albion. Je suis bon conteur et vous remercie de tout mon cœur pour le portefeuille; aussi pour m’acquitter envers m-r Rodiger, je lui ai trouvé un protosubjonctif qui en réalité est un homme excellent, comme le disent ses amis. Je prie M. Malardier de se charger d’un petit paquet avec des imprimés russes.
Caro Vogt, vous avez aussi applaudi à mon allocution (tout cela m’a réussi d’une manière parfaite), maintenant vous devez aussi m’aider. Je vous envoie quelques exemplaires de l’annonce et d’une adresse à la noblesse. Donnez cela à Berne et à Genève à des librairies radicales s’ils en veuillent, ou s’ils en veuillent envoyer quelque part ils n’ont qu’à s’adressera moi. Ne pouvez vous pas faire imprimer deux, trois lignes dans un journal de Berne ou de Genève. La Gazette d’Augsbourg et les journaux de Londres en ont parlé. La Nation aussi. Je vous envoie encore un article traduit du Démocrate Polonais pour vous et si’ je trouve avant le départ de Malardier l’article de Linton sur le mariage de Kudlich, je l’enverrai aussi.
Alexandre a une esquinancie,
Haug a l’Australie —
London a Golovine,
Le lièvre a le taf,
Et moi j’ai soif.
Il y a un an que j’ai quitté Berne. Certes, je n’ai jamais pensé de rester ici un an. Pourtant après une année je répète que London est le seul point habitable de l’Europe. Vogt, allez en Amérique. Car dans deux années l’Europe sera Moldachée et Valavié. On fait une nouvelle édition des Idées révolutionnaires augmentée et corrigée. Linton publie idem en Anglais. Je salue toute votre famille et deux, trois fois de plus votre père.
Adieu. Tout à vous.
A. Herzen.
15 августа 1853. Лондон.
Дорогой Фогт,
по-видимому, вы теперь в Neuhaus’e. Там вы занимаетесь, конечно, физиологическими и эмбриологическими опытами, ибо на уме у вас девицы, хотя вы и не филолог, А мы всё на том же мрачном Альбионе. Я неплохой рассказчик и благодарю вас от всей души за бумажник; для того чтобы расквитаться с г. Rodiger, я нашел ему протосослагательное, которое на самом деле является превосходным человеком, по словам его
91
друзей. Я прошу г. Малярдье взять с собой небольшой пакет с русскими печатными изданиями.
Саго1ххху1[86] Фогт, и вы рукоплескали моей краткой речи (все это мне удалось как нельзя лучше), вы должны и теперь мне помочь. Посылаю вам несколько экземпляров объявления и обращения к дворянству. Отдайте их в Берне и в
Женеве в радикальные книжные магазины, если они захотят, а если они захотят направить часть их еще куда-нибудь, пусть адресуются ко мне. Не можете ли вы попросить напечатать несколько строк в какой-нибудь бернской или женевской газете? «Аугсбургская газета» и лондонские газеты уже упоминали об этом. «La Nation» также. Посылаю вам еще статью, переведенную из «Польского демократа», а если до отъезда Малярдье найду статью Линтона о женитьбе Кудлиха, я вам пошлю и ее.
У Александра — ангина,
У Гауга — Австралия,
У Лондона — Головин,
У зайца — страх,
А у меня — жажда.
Прошел год как я покинул Берн. Конечно, я никогда не думал оставаться здесь год. Однако и через год
