говорю о деле Бартелеми. Какой человек, и какая смерть! Почему же смолчал великий монополист по вопросам смертной казни, В. Гюго? — Как допустили, чтобы был повешен этот энергичный, сильный духом человек? Читали ли вы в «Times» от 23-го подробности его смерти? Это античный герой, — ах, боже мой, мы-то, русские, по милости Николая, приучились смешивать виселицу с распятием. Человека убили — потому что судили его, не разобравшись в деле по существу.
Я видел своими глазами несколько писем, написанных Бартелеми из тюрьмы; какое изумительное отсутствие риторики — ни одной фразы, а вы знаете, как падки французы на фразы.
После этой казни я чувствую еще больше ненависти — а это хорошее чувство.
Прощайте, дорогой Пьянчани, — я удручен и болен.
Дела мои идут хорошо. Нет ли у вас случайно «Athenaeum»?— в номере от 6 января какой-то англичанин много пишет о типографии; тотчас же вслед за этим у меня попросили разрешения перевести русские издания на английский и немецкий языки.
Доманже по-прежнему бывает у нас 3 раза в неделю.
Весь ваш
А. Г ерцен.
177. В. ЛИНТОНУ
27 (15) января 1855 г. Твикнем.
27 janvier. Twickenham.
Richmond House.
Cher Linton,
Je m’empresse de vous répondre pour vous prier de veuir un de ces jours à Twickenham — nous concerterons ce qu’il y a à faire. J’ai beaucoup de matériaux à vous offrir pour la nouvelle Revue — et je serai sincèrement enchanté de vous les offrir. Si vous voulez être bon venez vers 2 heures, nous dînerons ensemble — et vous avez un train à 9 et 3/4, outre cela je serai enchanté de vous proposer une chambre à coucher — j’ai une abbaye entière ici. (Vous irez eu chemin de fer jusqu’à Twickenham, la maison n’est pas loin de l’embarcadère.) Voulez-vous venir demain (Dimanche)?
Nous parlerons de beaucoup de choses. Si Worcell a l’intention de me faire le cadeau de sa présence, tant mieux — Tres faciunt collegium.
N’oubliez pas, cher Linton, de dire que la lettre à Miche-let a été écrite en 1851 — en réponse à la légende sur Kosciusko et ensuite n’oubliez pas d’omettre quelques lignes sur Bakounine. — Il n’a jamais été à Schlusselburg et on ne lui a pas appliqué la torture. C’était un bruit alors. Je propose dans la page 58 d’omettre le tout et de laisser:
«repassé à Nicolas, qui l’a fait jeter dans les casemates où gémirent les Pestel, les Ryléïeff. —Ici „point d’espérance…»» et la suite comme dans le texte.
Je vous serre la main.
A. Herzen.
27 января. Твикнем.
Richmond House.
Дорогой Линтон,
спешу ответить вам, чтобы просить вас приехать на днях в Твикнем — мы сговоримся о том, что надо предпринять. Я могу предложить вам много материалов для нового журнала и буду искренне счастлив предложить их вам. Хорошо бы вам приехать около 2 часов, мы вместе пообедаем; вы сможете уехать с поездом 9 3/4;кроме того, я был бы очень рад предложить вам переночевать — у меня тут целый монастырь. (Вы доедете по железной дороге до Твикиема, дом недалеко от платформы.) Не приедете ли вы завтра (в воскресенье)?
Мы о многом переговорим. Если Ворцель намерен подарить меня своим присутствием, тем лучше — tres faciunt collegiumclxxv[175].
Не забудьте, дорогой Линтон, упомянуть, что письмо к Мишле было написано в 1851 г. — в ответ на легенду о Костюшке, и потом не забудьте исключить несколько строк о Бакунине. — Он никогда не был в Шлиссельбурге, и его не подвергали пыткам. Тогда прошел такой слух. Предлагаю на стр. 58 все это опустить и оставить:
«выданный Николаю, который приказал бросить его в казематы, где страдали Пестели, Рылеевы. — Здесь „Оставь надежду всяк…»» и дальше, как в тексте.
Жму вашу руку.
А. Г ерцен.
31 (19) января 1855 г. Твикнем
31 janvier. Twickenham (Middl-Essex).
Richmond House.
Cher monsieur, j’ai été enchanté d’avoir de vos nouvelles et je le serais encore plus si je pouvais vous être utile à quelque chose ici. II n’y a que le Times parmi les journaux qui soit une véritable puissance; parmi les feuilles littéraires et scientifiques est en premier lieu The Athenaeum, Examiner, ensuite les trois grandes revues Westminster Review, Quarterly and Edinburgh Review. Je vous aurais conseillé d’envoyer une copie au British Museum. La bibliothèque colossale du Museum est le rendez-vous de tout ce qui lit, de tout ce qui écrit à Londres. Pour faire plus de bruit nous mettrons deux-trois fragments (mon ami Linton — votre admirateur et traducteur de la légende de Kosciusko les traduira dans le Reynolds Newspaper, dans la feuille de Jones People Paper, dans les journaux de Linton The English Republic et dans une nouvelle feuille). Nous écrirons à Oxford, à Cambridge. Chargez-moi de cela. Il faut savoir qui est le correspondant à Londres de votre éditeur. Dites-lui de mettre à ma disposition de 8 à 10 exemplaires — mais n’oubliez pas de m’avertir.
Oh, que d’événements et que de choses pendant l’année 54. Il se passe ici un mouvement très curieux, l’Angleterre se réveille en sursaut et commence à voir que le moyen-âge est passé et qu’il est impossible de faire un pas de plus dans des habits gothiques, avec une aristocratie crétinisée, ignorante, altière et vivant encore au XVI siècle. Il y va maintenant non d’une crise ministérielle, mais de l’influence de la chambre des Lords et de l’antichambre — du Prince-générateur et Cnie.
Et en dessous le chartisme, tranquille, morne, silencieux — mais obstiné, mais persévérant et aimant l’étranger (tolérés comme les filles publiques par le gouvernement, détestés par les classer aisées — les réfugiés sont aimés par les chartistes)… Les chartistes vont faire un meeting le 27 février — en commun avec les Français.Ils m’ont invité d’être membre du comité… De grâce pensez à ce premier fruit des migrations et de l’exil… Vous m’avez écrit dans une de vos lettres — et j’ai même cité dans un discours ce passage: «Si les Polonais donnent la main aux Russes, quelle haine a le droit de persévérer…» Oui — et si les Anglais font des meetings avec les Français et choisissent un Russe comme membre — j’y vois un énorme pas.
Malheureusement les bruits qui vous sont parvenus sur un autre rapprochement non seulement ne sont pas fondés… mais
231
je dirais: plus que jamais la haine et l’animosité n’ont été plus ardentes. Il y a une telle incompatibilité de principes et de caractères qu’il n’y a pas de remède.
Notre propagande, c’est à dire l’imprimerie russe, va son train; les journaux anglais en parlent bien, les Polonais de la Centralisation — envoient les imprimés, et ils arrivent
si bien, que les prisonniers de Bomarsund nous ont dit de les avoir vus au bord des vaisseaux anglais.
Un de vos compatriotes et de mes amis intimes qui connaît l’anglais, comme un Anglais, voudrait savoir si on pouvait trouver un éditeur pour des traductions en français —un éditeur payant un prix raisonnable — il se chargerait de toute traduction scientifique et littéraire. C’est un homme de talent hors de ligne. Vous me ferez un bienfait en me disant un mot sur cela.
Je demeure à une vingtaine de milles de Londres, dans une villa charmante, avec un grand jardin; mes enfants vont bien — et je travaille assez. Mais j’ai le mal du continent, je voudrais bien quitter l’île. Jusqu’au 15 avril — écrivez-moi à Twickenham d’après l’adresse au-dessus de la lettre. Après c’est plus sûr d’adresser à mon nom «aux soins de M. de Rothschild à Londres, New Court, Lombard street City» — je le dis — car votre lettre a retardé de quelques jours et je l’ai déjà reçue par notre brave Worcell—qui est très malade et très triste car la chose polonaise ne va pas d’après ses espérances. Je vous envoie un petit échantillon de nos publications.
Je vous serre la main bien fraternellement.
A. Herzen.
Avez-vous entendu de la terrible histoire de l’exécution ae Barthélémy — il ne faut rien croire à toute l’histoire rapportée par les journaux. Cet homme a été un héros, et il est mort tel!
31 января.
Твикнем (Middl-Essex). Richmond House.
Дорогой господин Мишле, я был счастлив получить от вас известия и был бы еще более рад, если бы смог быть вам здесь в чем-нибудь полезен. Из газет только «Times» по-настоящему влиятельна; что касается литературных и научных изданий, то прежде всего следует назвать «The Athenaeum», «Examiner», затем три больших журнала: «Westminster Review», «Quarterly Review» и «Edinburgh Review». Я бы посоветовал вам послать экземпляр в Британский музей. Огромная
232
библиотека Британского музея — место встречи для всех, кта в Лондоне читает и кто пишет. Чтобы сделать больше шума, мы напечатаем два-три отрывка (мой друг Линтон, ваш почитатель и переводчик «Легенды о Костюшко», их переведет в «Reynolds Newspaper», в газете Джонса «People Paper», в газетах Линтона «The English Republic» и в новом листке). Мы напишем в Оксфорд, в Кембридж. Поручите это дело мне. Нужно узнать, кто корреспондент вашего издателя в Лондоне. Прикажите предоставить в мое распоряжение 8 — 10 экземпляров, но не забудьте меня предупредить.
О, сколько было событий, сколько дел в 54 году! Здесь происходит весьма любопытный процесс. Англия внезапно пробуждается и начинает понимать, что средние века минули и что невозможно больше ни шагу ступить в готическом одеянии, с выжившей из ума, невежественной и надменной аристократией, живущей еще в XVI веке. Дело тут не в министерском кризисе, а во влиянии палаты лордов и ее прихожей — принца-производителя и компании.
А внизу — чартизм, спокойный, сумрачный, молчаливый, но упорный и настойчивый, любящий иностранцев (терпимые правительством, как терпимы публичные женщины, и ненавидимые имущими классами, изгнанники пользуются расположением чартистов)… Чартисты собираются 27 февраля устроить митинг сообща с французами. Они пригласили меня быть членом коми¬тета… Подумайте, прошу вас, об этом первом результате моих скитаний и ссылки… Вы мне писали в одном из своих писем (и я даже процитировал это место в одном выступлении): «Если поляки протягивают руку русским, какая же ненависть имеет право на существование…» Безусловно! Если англичане устраи¬вают митинг вместе с французами и выбирают русского членом комитета, я вижу в этом огромный шаг вперед.
К
