письмо к Пикулину или к Юлии Богдановне, а там могут послать к Егору Ивановичу в дом. Я очень хвалю вас, что вы его проучили, его письмо бесило меня с неделю.
О Татьяне Алексеевне новостей не много, живут они очень бедно, Сергей Иванович потерял даже свои лекции в пансионах за то, что какой-то начальник нашел, что он непочтителен. Татьяна Алексеевна, как вы знаете из ее писем, отлучена от огня и воды — московскими нашими пуристами. Говорит она, что ко мне не пишет потому, что я не пишу, а я отвечал на всё.
Вот еще что о старых знакомых. Евгений Федорович так же мил, умен и помолодел от переезда в Москву. Муж Антонины — очень в силе и идет бодро вперед. О Сатине тоже прекрасные вести. Мельгунов снова собирается ехать (он потерял около 300 000 франков за Павлова). Пикулин тоже собирается.
Один Potier… le grand Potierccxxx[230], т. е. Николай Христофорович, все так же неподвижно восседает, все так же бранится, капризничает и с летами стал еще притеснительнее (это я уж и от Пикулина слышал). О Василии Боткине (это между нами) вести не так красивы. Тургенев — совсем лев — а вот, кстати, к ménagerieccxxxi[231]— Головин снова приехал. Пойдут опять несказанные мерзости. Вы говорите о Швейцарии — я понимаю ваш намек, но вы думаете, что здесь лучше… Не писать же все гадости.
А сказывал ли я вам, что в день моего рождения, т. е. в ночь, без всякой причины сломилось мое серебряное обручальное кольцо. — Не спросить ли у Тесье, чтоб он столом вернул.
Рукой Н. А. Герцен:
Милая моя Маша, теперь не Папа, а Огарев меня по-русски учит, a Natalie Огарева — Mdle Буг. Я начала рисовать, если я что-нибудь хорошее сделаю, тогда я тебе пошлю.
342
Ну прощай, милая моя Маша. Я ва всех и Рейхеля целую. Мй1е Буг тебе кланяется — и тебя благодарит за письмо.
7 мая (25 апреля) 1856 г. Лондон.
Рукой Н. А. Тучковой-Огаревой:
7 мая 25 апреля
Мы получили коротенькое письмо от Елены, cher père, но от вас ни строки, может, разлив рек тому причиной; пишите же почаще, это сокращает страшное расстояние, которое нас разделяет, это обманывает, а ведь и обман приятен иногда. Что дела, папа? Не приедете ли вы летом или осенью? Здесь такая скверная погода, что мы и не видали весны, деревья распустились, а холодно как осенью и вовсе не пахнет весной. Непривлекательная страна по мне! — Говорят, что мы переедем отсюда через месяца два, нас задерживает леченье Огарева. Он должен видаться два раза в неделю с доктором; здоровье его удовлетворительно, до сих пор ни одного намека на припадки, тренье и леченье холодной водой продолжается и укрепляет его. — Может, нужно будет купаться в море, это будет и мне полезно. — Пишите же, cher père, все, что вы делаете; приедете ли?— Крепко, крепко вас обнимаю.
Вся ваша N.
Отчего же вы меня не балуете, chère maman? отчего вы так мало писали тот раз, а нынче и вовсе не написали. Как я рада, что Елена скоро собирается к вам, мне все будет легче думать, что вы вместе, и дети будут так ради! — Вы говорите, chère maman, больше писать вам об нашей жизни, но она приняла такой аккуратный вид, что писать об ней трудно. Мы живем в двадцати минутах расстояния от Емилии. Поутру Огарев занимается по своему обыкновению, я пишу к вам или читаю (в книгах недостатка нет, Емилия снабжает), мы завтракаем, когда Огарев едет в Лондон к доктору, мы с Емилией иногда едем тоже и тогда делаем в городе все порученья, расстояния здесь страшные, дальше чем от Елены до Астраковых. Потом мы идем обедать к Емилии, после обеда обыкновенно я играю с детьми, болтаю с Сашей. Тата меня очень полюбила, Оля меньше бывает со мной, это редко красивый и грациозный ребенок. Огаров учит Тату по- русски, а я гувернантку. Она читает и переводит со мной. После девяти часов, когда дети ушли спать, мы вместе читаем или болтаем, в одиннадцать часов идем домой. И всякий день почти то же; в воскресенье знакомые Емилии собираются, больше вечером, это довольно скучно. Женщины, которые приходят к гувернантке, все немки. — Огарев тоже скучает по воскресеньям, но он ходит для того, чтоб ви¬деть Hermanna, который, кроме воскресенья, редко приходит. Он живет только уроками. Вообще на меня странно, непривычно действует здешняя постоянно занятая жизнь. — Вот и вся наша жизнь, chère maman, погода скверная, гулять нельзя. Сегодня Огарев хочет достать фортопьяно, я очень этому рада. Прощайте, chère maman, целую вас тысячу раз, пишите же и вы все, что делается у вас.
Вся ваша
N.
Скажите Нениле, чтоб она хоть изредка присылала мне словцо. Припадков не было ни одного.
343
Рукой Н. П. Огарева:
Вот неделя прошла, а от тебя ни строчки! Хотя бы знать, что ты здоров! Мы покаместь живем понемногу. Холодно здесь, точно осень. А хотелось бы тебя посадить к камину. — Пиши же ради бога! Что ты делаешь? Что намерен делать? — Мое здоровье так преуспевает что чудо; да и медик мой славный. — Сейчас Герман просит пожать тебе руку и очень тебя помнит. Прощай! Обнимаю вас обоих крепко.
Да хоть я и не Герман, а обнимаю сто раз крепче — нельзя ли сказать до свиданья? — Прощайте.
275. А. САФФИ
14 (2) мая 1856 г. Лондон.
14 mai 1856. 1, Peterborough Villas.
Finchley.New Road.
Cher ami,
Est-ce que vous savez qu’il y a cinq mois que vous n’avez pas pensé à moi. Je vous boude un peu pour cela et je vous écrirai une lettre très longue pour vous fatiguer, car j’ai beaucoup à vous raconter. Ma vie s’est complètement changée. Le 9 avril est arrivé à Londres Ogareff — l’ami duquel j’ai tant parlé, duquel j’ai écrit dans mes mémoires, eafin le poète dont quel ques poésies ont été traduites par moi à Richmond House. Il est arrivé terriblement malade — et j’étais complètement absorbé par sa maladie, enfin cela va mieux. Deville espère beaucoup et je respire plus librement et je veux parler avec vous — car écrivez-moi ou non, je sais que vous m’aimez et prenez part à tout ce qui me concerne.
Cet homme est resté l’ami de l’enfance, de la jeunesse, de la prison etc. — nous sommes entrés (comme j’ai écrit) ensemble, main en main, dans la vie, je l’appelai pour sortir ensemble — et je le trouve tel qu’il a été. Savez-vous qu’au bout du compte il n’y a qu’un seul sentiment qui peut traverser la vie d’un bout à l’autre — c’est l’amitié. C’est à dire dans le cas d’un développement parallèle.
On dit que vous êtes professeur — mais où, comment — je n’en sais rien. C’est Plattenauer qui me l’a dit et m-me Carlyle — qui a définitivement désappris toutes les langues de terre ferme; je l’ai rencontrée au concert de je ne sais qui.
Et que dites-vous de la paix faite en faveur de la Russie par ses ennemis. La Turquie et la Belgique payant les pots cassés… L’humanaille se surpasse. Ici on a défendu la musique dans les parcs — et, pauvres rêveurs, nous pensons encore aux Républiques et aux Démo-socies. Oui, donnez le suffrage universel à ces orangs-outangs baptisés — vous en sentirez bien vite les fruits.
Quels sont vos projets pour l’été? Moi je pense plus fortement que jamais ajouter au plaisir d’avoir vu l’Angleterre — le bonheur de la quitter. Mais pas avant trois mois. J’irai en Suisse — et je verrai ce qu’il y a à faire dans ma patrie № 2.
Les nouvelles de la Russie sont excellentes. Cela marche, cela marche et le gouvernement est involontairement entraîné dans une série de remue-ménage—qui le déborderont un jour.
J’attendrai bien vite un mot de votre part; je me régale déjà par anticipation de votre connaissance future avec Ogareff. Il parle quatre fois moins que vous — vous pouvez donc sympathiquement rien dire l’un à l’autre — je me charge de la besogne des speeches.
Adieu, cher Saffi, tout le monde vous salue. Les enfants vont bien, pourtant Olga a une grippe… mais ce monstre, cet assassin, ce forçat de climat — c’est un animal insulaire et insultant.
Pinto a été ici.
Tout à vous
A. Herzen.
14 мая 1856 г. 1, Peterborough Villas.
Finchley. New Road.
знаете ли вы, что вот уже целых пять месяцев вы и не вспомнили обо мне? Я немного сердит на вас за это, и, чтобы вам досадить, напишу вам длинное письмо, ибо мне много надо вам сообщить. В жизни моей произошла полная перемена: 9 апреля в Лондон приехал Огарев, друг, о котором я столько рассказывал и писал в своих воспоминаниях, — словом, тот поэт, несколько стихотворений которого я переводил в Richmond House. Он приехал тяжело больной, и я всецело был поглощен его болезнью; теперь ему, наконец, лучше. Девиль дает нам надежду на его выздоровление, и я уже могу вздохнуть свободно и хочу побеседовать с вами, ибо, пишете вы мне или нет, я знаю, что вы меня любите и принимаете участие во всем, что меня касается.
Этот человек был и остался для меня другом детства, юности, тюрьмы и т. д.; вместе, как я писал, рука об руку, входили мы в жизнь, и я звал его вместе выйти из нее, — я нашел его таким же, каким он был. Знаете ли, ведь в конечном счете толь¬ко одно чувство может пройти через всю жизнь с начала до конца — это дружба. Конечно, при условии параллельного развития.
Говорят, вы теперь преподаете, но где, как? — я ничего не знаю. Мне сказали об этом Платтенауер и г-жа Карлейль, которая окончательно забыла все языки континента; я встретил ее на чьем-то концерте.
А что вы скажете о благоприятном для России мире, заключенном ее врагами? Турция и Бельгия возместят все убытки. Человекообразное превзошло самого себя. Здесь запретили музыку в парках, — а мы, бедные мечтатели, мы все еще ду¬маем о республиках и демосоциях. Да, дайте всеобщее избирательное право этим крещеным орангутангам, — и вы скоро увидите плоды.
Каковы ваши планы на лето? Я больше чем когда-либо подумываю о том,
