принять окончательно, т. е. без Рейхеля вы ездить не должны. Если даже он не может вас проводить до Лондона, то по крайней мере до Дувра. (Это, впрочем, разница нескольких часов.) Итак, пусть он сделает эту жертву: погулять четверо суток или трое; без него вам ехать не следует, я не хочу, не должен этого допустить. С другой стороны, я еще раз вам говорю, что au jour d ‘aujourd ‘huixxxvi[36] нет больших препятствий мне на неделю приехать. Тогда я взял бы детей и привез их сюда месяца на два. Это необходимо: при слишком коротких свиданиях та непосредственная связь, в которой и привычка очень важна, не будет жива; пусть они поживут у меня, а потом опять к вам. А вы уж и о немочке думаете? Зачем, кажется? Вот на это-то время они и поживут у нас. Вы мне что-то плохо отвечаете насчет Марихен. Мне здесь рекомендуют немку и хвалят весьма, она может учить начальной музыке, по-английски и немецки. Как думаете?
Только смотрите, чтобы с нашей корреспонденцией не прошел срок, к 25-му апреля будемте вместе, — я вас прошу, — на Сене ли, на Темзе ли.
Et vous, homme silencieux, silence et musique— c’est une ironie. Beethoven a été sourd, vous êtes muet, je commence à penser que Rossini est aveugle. Donnez donc une réponse, la statue du Commandeur en donnait, la Muette de Portici aussi.
Venez donc ici accompagner Marie ou donnez-moi l’ordre de venir à Paris. Vous passerez deux, trois jours ici, vous aurez Г immense avantage de ne rien voir car le premier jour on se reposera, le second nous nous réjouirons de l’entrevue et le troisième nous nous dirons adieuxxxvii[37].
Привезите: бронзовую руку,
мою табакерку (она где-то в ящике),
Лермонтова,
мой роман по-немецки,
«Онегина» от Хоецкого, белья всякого не мешает.
40
А что же Шомбург отдал Рейхелю 500? Хоецкий пишет, что еще не брали 1000, а Фогт мне прислал расписку в 1200; неравно эти двести нужны, не можете ли его ссудить дней на пять? Прилагаю записку к нему, по которой он придет объяс¬ниться.
Я все еще считаю вопрос нерешенным, пока окончательно не будет положено, едет Рейхель или нет.
Пишите, пожалуйста, об этом.
Елену Константиновну благодарю за записку и за откровенное мнение. Только в одном я не согласен: как же это секретно печатать? Типография не может и не должна быть такою. Тайна путей доставления — и их никто не знает. В моей записке говорю о посторонних, я говорю только о западниках.
Вы говорите, что Рейхель хочет здесь поискать счастья. Чего же лучше, — я, пожалуй, разузнаю все. Разумеется, здесь дорого жить, но общими силами мы бы уладили. Подумайте об этом серьезно. Только что же заставляет его покидать Па-риж? Кажется, дела шли недурно.
29. К..ФОГТУ
5 апреля (24 марта) 1863 г. Лондон.
25, Euston Square, New Road.
5 avril 53.
Cher Vogt, je dirai comme Kléber: «Général, votre père est grand comme le monde». — Je l’estimais de tout mon cœur, mais je l’estime maintenant de tout mon cœur et demi. Sacristi! ce mariage est un événement historique, un antécédent ré¬volutionnaire. Dites-moi, le plus vite possible, si vous me permettez d’en faire un petit article pour le Leader qui passera dans la Nation etc. — Mais il a rehaussé, moralisé la stupide institution du mariage — écrivez-lui de ma. part deux, trois mots de sympathie parfaite.
Hier, j’ai été dans une société de dames anglaises, on jouait aux steeple-chaises, jeu à la mode ici et très intelligent (non agaçant). Entre deux chevaux (en fer blanc) j’ai demandé la parole et j’ai raconté l’histoire. Les dames étaient enthousiasmées. Si
j’avais le portrait de votre père qu’il m’a donné à Berne, je ‘pourrais le montrer pour un 6 pences.
Votre Négro a été aujourd’hui chez moi, j’ai été aimable comme une fille publique pour faire honneur à votre recomman-
Caro Vogt, quittez le maudit pays et venez ici, vous ne périrez pas d’ennui ni de pénurie.
Kinkel fait maintenant un cours d’esthétique à l’Université. Eh bien, Kinkel est un homme de talent, mais notre ami Golovine qui a vendu pour 80 liv. ster. un manuscrit quelque chose dans le genre d’un Uncle Тот russe.
Et vous — sacré nom de Dieu! — Lewis, le lion littéraire, vous estime infiniment. Voulez-vous, je parlerai avec lui.
Les pistolets peuvent rester dans la commode. Les autres choses aussi, mais je veux avoir la caisse de tableaux. Seulement écrivez à Berne qu’on mette dessus: «Fragile». Quant au portefeuille je n’en sais dire, mieux vaut ne pas l’envoyer. S’ai un exemple de papiers perdus et il y a là des lettres russes qui ont pour moi une valeur immense. Si un voyageur se présente—negro ou albo—donnez à lui, cela sera mieux.
Maintenant, Vogt, pour vous montrer qui de nous deux a raison dans la manière d’envisager les choses par rapport à l’affaire de Zurich, voilà une petite preuve en ma faveur. Avigdor m’écrit une longue lettre dans laquelle il explique que la femme a envoyé son avocat (Basilic) et que le tribunal a décidé de suspendre la démarche ultérieure, «car d’après les lois il faut poursuivre le mari qui est hors do Piémont etc.» Voyez-vous comme j’ai été floué par les braves gens qui ont voulu poursuivre l’affaire en Suisse et qui l’ont renvoyée sans avoir rien fait.
Nous n’avons rien gagné, pas un pouce — vous voyez que ni les vivres ne sont coupés, ni les Berlinois ne s’en sont pas émus et tôt ou tard, je vous le jure, je finirai l’affaire comme elle devait commencer.
Mme Reichel promet de venir ici mais je ne veux pas qu’elle risque peut-être j’irai à Paris, alors votre ironie accablante a tombé juste et je serai tout près de chez vous. Tout cela se décidera bientôt. Le 2 mai je serai avec les enfants ou les enfants avec moi.
Adieu. Une tristesse indicible s’empare de moi, j’ai commence la lettre trop gaîment.
Est-ce que je vous ai écrit que j’avais fait la connaissance de Cariysle, l’auteur de l’histoire de la Révolution. C’est un homme d’un talent immense mais trop paradoxal — on l’appelle le Proudhon écossais. — Saluez Mathieu, mais ne saluez pas Dameth. Voilà pour Mathieu une anecdote. On a voulu voir a Londres combien il y a de réfugiés. Comme la police
n’est pas sous les ordres du pouvoir exécutif — on a chargé chaque paroisse de rassembler les données. Lorsque les hommes de la police se sont présentes dans les maisons les householders leur ont dit: «Il n’y a aucune loi qui nous oblige de vous raconter qui demeure dans notre maison, c’est à vous de compter les réfugiés etc.. nous ne voulons pas vous aider». — Et les policemen s’en allèrent en disant que c’était une question officieuse. — Que les Français apprennent ce que c’est qu’un peuple libre.
Voilà un procédé pour m’envoyer le portefeuille et les diverses choses qui sont à Berne (car la malle doit y être, ne vous pressez pas trop de l’envoyer) — envoyez Babette la Son-derbundienne avec le portefeuille — de rôle. Voilà— mais vraiment envoyez-la.
Adieu.
Haug ne partira pas avant Noël et a…xxxviii[38], il restera.
P. S. Ne criez pas contTe moi parce que j’ai envoyé 1000 fr. au lieu de 1200. J’ai pensé qu’il n’y avait qu’une vingtaine de francs d’intérêts. Je le corrigerai. Mais de prendre des intérêts de mes amis… Excusez.
25, Euston Square, New Road.
5 апреля 53.
Дорогой Фогт, скажу подобно Клеберу: «Генерал, ваш отец велик, как мир». — Я уважал его от всего сердца, а теперь уважаю его от всего сердца да еще от полсердца. Черт побери! Этот брак — историческое событие, предвестие революции. Сообщите поскорее, позволите ли вы мне сделать из этого небольшую статью для «Leader», которая перепечатана будет в «La Nation» и т. п. — Как он, однако, возвысил, нравственно облагородил глупейший институт брака — напишите ему от меня два-три слова дружеской симпатии.
Вчера я находился в обществе английских дам; играли в steeple-chaises — модную здесь и очень умную (нераздражающую) игру. Меж двух лошадок (жестяных) я попросил слова и рассказал эту историю. Дамы пришли в восторг. Если бы при мне был портрет вашего отца, подаренный им мне в Берне, я мог бы показывать его за плату в 6 пенсов.
Сегодня посетил меня ваш Негро, я был любезен, как публичная девка, дабы оказать честь вашей рекомендации.
43
Саго Фогт, да бросьте эту проклятую страну и переезжайте сюда, вы не погибнете ни от скуки, ни от нищеты.
Кинкель читает теперь курс эстетики в университете. Что ж! Кинкель— талантливый человек, а вот наш друг Головин, который продал за 80 фунтов стерлингов рукопись чего-то эдакого вроде русского «Uncle Tom»!
А вы — черт вас побери! — Льюис, литературный лев, вас уважает бесконечно. Хотите, я поговорю с ним.
Пистолеты могут оставаться в комоде. Остальные вещи также, но мне хочется получить ящик с картинами. Только напишите в Берн, чтобы наверху обозначили:
«Хрупкое». Относительно бумажника, не знаю, что сказать; лучше его не отправ¬лять. У меня есть уже пример с утратою бумаг, а в бумажнике находятся русские письма, имеющие для меня огромную ценность. Если появится какой-нибудь путешественник — negro или alboxxxix[39] — передайте ему, так будет лучше.
Теперь, Фогт, чтобы показать вам, кто из нас двоих был прав во взгляде на вещи, касающиеся цюрихского дела, вот маленькое доказательство в мою пользу. Авигдор написал мне длинное письмо, в котором он объясняет, что сия женщина послала своего адвоката (Базилио) и что суд решил отложить прежние демарши, «ибо, в соответствии с законами, надлежит преследовать мужа, находящегося вне Пиэмонта и т. п.». Вы видите, как одурачен я был этими славными людьми, которые намеревались продолжать дело в Швейцарии, а возвратили его, ничего не сделав.
Мы ничего не выгадали, ни одной пяди — вы видите, что и денежные поступления не прерваны, и берлинцы ничуть не смутились, и клянусь вам — рано или поздно, я закончу дело так, как оно должно было начаться.
Г-жа Рейхель обещает приехать сюда, но я не хочу, чтоб она рисковала — быть может, я поеду в Париж, тогда ваша удручающая ирония
