сошелся, и Тассинари посылал, и сам успокоился — а хозяин вдруг прислал сказать, что он ошибся, и попросил прибавки за шесть месяцев 40 ф., — и вот я опять, высуня язык, бегаю с Тхоржевским в Свято-Ивановском лесу и ищу.

Почти все, что ты пишешь о Natalie, совершенно дельно. Мы много тешились твоим рассказом о Лизе, Ольга его тоже вытвердила. Она очень любит и помнит Лизу. — Я, с своей стороны, очень рад, что они поживут в Берне, познакомь N хорошенько с бабушкой Фогт. Тебе тоже будет польза: сверх многого — русский язык, а то ты его забыл, caro mio, до того, что пишешь: «Она обрадовалась подарками»… а я думал, что радуются нервами, ошибка эта четыре раза в последнем письме.

Рукой М. Мейзенбуг:

Lieber Alexander, gestern Abend sind wir von dem schönen blauen Meer in die Dunst-und Nebelatmosphäre wieder eingegangen voller Seufzer und Beklemmungen, denn wir können nicht atmen hier und bedauern die goldne gesunde Freiheit in Wald und Luft. Als wir in die schwarzgelbe Luft von London einfuhren, sagte ich zu Tata: und dabei verlangt man, daß die Menschen, die in solchem Qualm leben, gut, vernünftig, einfach menschlich sein sollen? Das scheint mir unmöglich und alle Weltverbesserungbeteuerien werden nicht gelingen, ehe nicht wieder ein frischer Hauch in diesen Qualm hineinweht. Tata und Olga haben sich in der letzten Zeit sehr einander gewöhnt zu meiner großen Freude und Tata entwickelt ein besonderes Talent zum Lehren, sie gibt Olga russische Stunden und macht es wirklich sehr gut. Wenn es nur möglich wär, unter einem schönen Himmel zu leben, dann wäre es gewiß möglich, ein recht schönes Familienleben zu entwickeln und

104

Ihre von mir höchlich gebilligte Neigung für das Familienleben würde ihre Befriedigung65[65]

64[64] в конце концов (франц.). — Ред.

65[65] Любезный Александр, вчера вечером мы возвратились с берегов прекрасного лазурного моря сюда в чадно-туманную атмосферу со вздохами и подавленные, так как мы совершенно не можем дышать здесь и с сожалением вспоминаем о золотой здоровой свободе в лесу и на просторе. Когда нас окружил черно-желтый воздух Лондона, я сказала Тате: «Как можно при этом требовать, чтобы люди, которые живут в таком чаду, были добрыми, разумными, просто человечными? Это кажется мне невозможным, и никакие попытки усовершенствовать мир не могут осуществиться, пока в эту копоть не проникнет

тут было на обороте «финден».

Тата не пишет из лени сегодня, а Ольга — из подражания.

113. И. С. ТУРГЕНЕВУ

29 (17) октября 1860 г. Лондон.

29 октября. 10, Alpha Road.

St. John’s Wood.

Любезный Тургенев,

вот я и оставил бурный Емаус и переселился снова в гнусный Лондон, где туман с вонью тотчас вызвали страшнейшую головную боль. Оттого и тебе три дня не отвечал. Итак, Шеншин — встретится с Хомяковым. Что у него была связь — он этого и не скрывал, называя одну жену «гражданской» (другая, может, была военная?). Он водил к ней наших морских приятелей — но что же из этого? Если жена не хочет помочь — как ее заставить.

Очень рад, что услужил «Богомокрицами» и «Лишними людьми». В 84 № хорошая штучка «К сербам о русской политике». А в 85 — помещаю картину свиданья, начинающуюся родами жены и оканчивающуюся болезнью матери — с заглавием:

Es reiten drei Reiter Aus Warschau hinaus!

Tra-ra!

Drei Reiter aus Warschau,

Sie reiten hinaus!

Tra-ra!66[66]

Когда ты будешь писать к Ан<ненкову>, допроси его, как он был у моего «Химика» — в Петербурге. Это меня ужасно занимает.

свежая струя». Тата и Ольга за это время очень привыкли друг к другу, к моей большой радости, и у Таты развивается особый талант к преподаванию: она дает Ольге уроки русского языка и исполняет это очень хорошо. Если бы только была возможность жить под прекрасным небом, можно было бы создать хорошую семейную жизнь и ваша высоко мной ценимая склонность к семейной жизни нашла бы удовлетворение (нем.). — Ред.

66[66] Едут три всадника из Варшавы, тра-ра! Три всадника из Варшавы уезжают, тра-ра! (нем.). — Ред.

A propos — мой сын был у тебя в Париже, я с ним тебе послал новый портрет мой и Огар<ева> — превосходнейший — и рекомендовал тебе отличного русского геолога и ботаника Борщова. Но они тебя не застали — это я знал — т. е. ты был еще в Куртавенеле. Да портрет-то отдали или нет — напиши?

Кстати к геологу. Видел ли ты в «Отеч<ественных> зап<исках>» статью Вагнера об Милне Эдварсе? Кто этот Вагнер? Молодец — вот настоящий русский ум: светлая консеквенция и чего бы ни стоило, все нипочем, — консеквенты и немцы, но с натугой, как в запоре, — если ты об нем знаешь, напиши.

После долгих исканий я дом нанял, очень милый — Orsett House, Westbourne terrace, Paddington. Переезжаю 15 ноября — до того времени пиши сюда.

Будь здоров. Огарев тоже кланяется.

Я тебе пришлю экзем<пляров> пять статьи «К сербам» по-французски — дай их кому- нибудь.

P. S. Ольга и Miss Meysenbug едут на 4 месяца в Париж — если ты знаешь порядочного русского, который бы давал уроки и, разумеется, по умеренной цене — 5 фр. в час, что ли — то меня сим обяжешь.

Видел ли Тург<енев> senior — какую я ему ввернул похвалу, и даже о его каменной болезни упомянул — а как тебе нравится «Будущность»? Долг<орукий> мне пишет, что я играю

Ut-majeur, а он

Ut-mineur, вследствие я считаю, что его журнала

frère Uterain — «Колокол».

114. А. А. ГЕРЦЕНУ

1 ноября (20 октября) 1860 г. Лондон.

Рукой Н. П. Огарева:

Секретно.

1 ноября.

Друг мой Саша, скажи мне подробно, что Фогт говорит о здоровье Nat. — Болезнь ее — девиация утеруса. От этого высокая лестница и подниманье Лизы опасны. Надо, чтоб Фогт

констатировал положение болезни и сказал, что делать; а ты меня обо всем немедленно извести. Если ЫаКаИо сама тебе об этом не говорила, то это не мешает тебе, не говоря с ней, говорить с Фогтом и заставить ее серьезно потолковать о болезни и заняться ею.

У меня 3-го дня был припадок (ЫаКаИо не сказывай), довольно не приготовленный, т. е. готовился не больше 10 минут. Чувство совершенно разряжения Лейденской банки, наэлектризованной до произведения обморока. Обморок не продолжался 2-х минут. Язык укушен раз в корню и раз перед кончиком с левой стороны. Упал я на правую. Икры болят так,

106

что ходить мешают; это обычные признаки моих припадков. Я ставил пиявки. Кажется, что сегодня голове лучше; впрочем — день свежий и светлый; а эти дни было тепло, как летом, и туман густой, как в феврале. У всех головы болят. На меня отразилось это припадком, несмотря на то, что я не только вина не пью, но даже ем в 1/2 меньше. После припадка я пошел через полчаса и ходил часа 4 без устали; только икры побаливали, и теперь по обычаю несколько дней будут болеть все больше и больше, а потом понемногу пройдет. Это не ушиб, понимаешь, — это, т. е. икры, colla vostra permissione67[67], — другой полюс заряда или столба, если за 1-й полюс примешь мозг. Эту боль я очень знаю; она продлится, верно, неделю. — Да! а в здоровом состоянии каждое давление, налегание воротника рубашки на затылок — производит у меня тяжесть, граничащую с болью. Это отчего? Почти безошибочно могу указать на атлас и от него позвонка на 3 вниз неловкость, доходящую до боли; а голове — чем больше давление на затылок, тем хуже. Не подумай, чтоб я писал тебе эти подробности, как ипохондрик; совсем нет, я записываю то, что я чувствую, и ставлю вопросом — какой тут происходит процесс? Ответ на этот вопрос для меня интереснее и важнее самого излечения, которого я вовсе не надеюсь, ибо, мало веруя в науку, прежде чем она выучится ставить вопросы, — я совершенно не верую в медицину как ars — и готов все пробовать и ничего не пробовать с одинакой уверенностью, что действие лекарств на организм — неразрешенный и чуть поставленный вопрос, а что finis coronat opus68[68].

Ну — смотри же не говори, кроме Фогта, никому, и, пожалуйста, займись устройством для Nat квартиры, как бы она коротко ни оставалась в Берне, по возможности rez de chaussée69[69]. Обнимаю тебя. Поцелуй Лизу. Кланяйся Эмилю.

1 ноября.

Отдал ли тебе Эмиль Фогт письмо, путешествующее второй раз в Германию, т. е. в Швейцарию? Непременно устрой все для Natalie, я также тебя об этом прошу. Посылаю тебе 5 экз<емпляров> моего воззвания — пошли Карлу, дай Эмилю.

На этот раз пишу мало. Вероятно, на днях буду писать. Дом окончательно нанял: Orsett House,

67[67] с вашего позволения (итал.); 68[68] конец венчает дело (лат.);

Westbourne terrace,

Paddington.

Переезжаем 15-го.

Черт знает что такое: опять болит у меня голова — уж не начать ли и мне принимать arsenic70[70].

Тат<ьяна> Петр<овна> в Париже.

115. И. С. ТУРГЕНЕВУ

1 ноября (20 октября) 1860 г. Лондон.

1 ноября. 10, Alpha Road.

St. John’s Wood.

Посылаю тебе франц<узский> перевод и письмо жены Шеншина; если ты мне позволишь, я ей напишу, что вот вам есть

107

средство помянуть «Александра», — давши денег и пр. Для этого отвечай сейчас и дай ее адрес — далее сказать нечего. А Мар<ья> Ал<ександровна> сильно блудит с маленьким Пассеком — мать в отчаянии, как будто все мы не виноваты перед царем и не грешны перед богом.

Он поехал за ней в Париж.

116. А. А. ГЕРЦЕНУ

8 ноября (27 октября) 1860 г. Лондон.

8 ноября.

Посылаю тебе, любезный Саша, письмо к Natalie, Meys ей нашла какую-то гувер<нантку> для Сатиных в Берне; я вложил и свою приписку. Ог<арев> все последнее время здоров, только Девиль и руками и ногами против arsenic’ального лекарства. Огарев очень благодарит тебя за твои хлопоты о Nat, и я тоже. Ты одного опять-таки не понимаешь — стало быть, есть много причин, почему мы так поступаем, а не иначе. Зачем у тебя нет веры — она требует остановиться и не судить поверхностно.

Я убежден, что для истинного и хорошего развития Natalie, для того, чтоб она могла окончательно быть другом детей, надобно ей пройти через одиночество жизни серьезной и, может, суровой. Огар<ев> в этом убежден еще больше. Какое же значение будет иметь переезд сейчас? — Это я пишу тебе секретно и только потому, что всякий раз дивлюсь, как и ты поверхностно о нас судишь. Как будто вопрос в том, в Берне жить или Париже, в Вюрцбурге или Мюнхене. Прощай пока.

Татой и Ольгой я очень доволен.

Обрати внимание на мою статью о