тронутый и потрясенный — но с полным сознанием. Я тебя зову к нам. Все забыто. Не поминай и ты. Я и Ог<арев>, мы рыдали над Сашиным письмом, да, рыдали. Огар<ев> вышел на воздух, я схватил перо тебе написать, что я умоляю тебя, прошу тебя именем Лизы: ни словом, ничем не поминая прошедшего, возвратись в твою семью, — и больше не могу сегодня написать. А вот и Огарев.

Рукой Н. П. Огарева:

74[74] Текст от слов: «Я требовал от тебя веры…» до «…умеет молчать» отчеркнут Герценом и сопровожден пометами — в начале текста: «всё это секретно тебе одному»; в конце: «всё это я пишу по секрету».

Обнимаю и благословляю тебя, Саша, как достойного сына твоего отца и матери, как нашего сына…

Наташа моя, дай же теперь возможность осуществить мой идеал — соединения нас всех в одну святую семью.

Поедешь, возьми у Фогта ипекакуаны для Лизы, если б вдруг сделался кашель, похожий на круп. Не смейся над этой предусмотрительностью… может, я одурел с Сашиного письма.

Обнимаю вас всех и мою Лизу целую. Сейчас переезжаю на новую квартиру Orsett House, где у меня квартира лучше царской.

Ну — до свиданья.

Если нянюшка хороша, бога ради не отпускайте.

113

122. И. С. ТУРГЕНЕВУ

19 (7) ноября 1860 г. Лондон.

19 ноября. Orsett House.

Westbourne terrace.

Paddington.

Вот то-то, — «строгий, но справедливый» человек, — хорошо, что ты употребил толикую каптацию беневоленции, — а то вслед за твоим письмом является пакет — в величину тех, которые я в последний раз видел в вятской канцелярии — в нем челобитье на тебя с приложением документов… от Викторины Шеншиной — она отдает тебя, себя и пр. на мой суд — и присылает всю переписку. Между прочим — она говорит, что у ее мужа была hidrocele, т. е. водяная грыжа, — ты видишь, что ее в застенчивости упрекать нельзя, в скрытности тоже, но дело-то все-таки глупое. Я ей напишу, что она дело может решить очень просто — сомневаться в причине дней ребенка и дать денег, что и ты ей предлагал. А ведь это у тебя «благотворительная» открылась все с бедных литераторов.

Зачем Шеншин так упорно ей лгал? Правда ли, что она не имеет почти ни гроша — или только Auskommen?

За Ольгу — благодарю. Она едет с Meysenbug, которую я серьезно очень рекомендую Мар<ье> Ал<ександровне>. Сначала остановятся у одной знакомой Meys, Mme Gallait, а потом будут искать квартиру, — я им дам твой адрес — а ты попроси твою дочь ее принять и приласкать.

У меня до того болит зуб, что я чуть не реву.

Новый дом очень хорош.

A propos — ну-с, какова затрещинка «Es reiten 3 Reiter»? Я ею доволен.

Читал ли ты «Гайку» Кохановск<ой>? Места есть порядочные, знаешь так, как в говядине — фунт филе да пуд дряни. Я, впрочем, не всю прочел.

Кланяйся Мар<ье> Ал<ександровне>. Зачем же это Богдан был в крупе? Ну, прошло, так и толковать нечего.

Прощай.

Огар<ев> кланяется.

Рукой Н. П. Огарева:

Милый Тургенев, по моему мнению — вы должны взять на себя расходы по воспитанию сына Шеншина, потому что, вероятно, оная Викторина послужит вам типом для превосходнейшей повести, которую продав, вы на % можете воспитывать мальчика; ведь это не дорого заплатить за такой тип; я давно так не наслаждался, как при чтении ее письма; оно убило во мне скорбное чувство, невольно охватывающее при смерти человека, который был товарищем детства. «Alas pour Jorrik», — сказал я, и, взглянув на письмо Викторины, покатился со смеху.

114

Вот еще есть в Париже русская пара, которой, если хотите, займитесь; это Агреньевы (rue St. Honoré, № 259 или 253 — не помню). Он тенор и поступает в феврале на парижскую итальянскую оперу, дебютируя как primo tenore; а она, очень красивая женщина, пишет английские стихи (они мне не нравятся) и переводит на английский Марк<а> Вовчка (это хорошо). Она у меня просит сочинений Мар<ьи> Ал<ександровны>. Сведите их, это будет полезно для пропаганды русской литературы и для развития художнического такта в Агреньевой… Почем знать — может и он и она, каждый на своем поприще, выйдут люди талантливые, и ваше влияние наверно будет хорошо.

Крепко жму вам руку.

Дом у нас чудесный, готическая церковь перед окном. Я живу средневековою жизнью и страдаю насморком.

123. П. В. АННЕНКОВУ

20 (8) ноября 1860 г. Лондон.

20 ноября. Orsett House.

Westbourne terrace.

Ну вот, caro mio, утешил, так утешил. Взял да и воскресил Химика, я так и вижу и нос, и то, что он находит «удобным» читать свящ<енное> писание — только с чего ты взял, что у него паралич — ему просто пора лечь. Кланяйся, если увидишь.

Трюб<неру> я предложил издать «Wesen des Ch» за три фунта с печатного листа, сначала он мялся, боится, что эта книга не пойдет, наконец говорит, что если я напишу предисловие (он скоро потребует к лексикону логарифмов предисл<овие>), — то он готов издать, и если хорошо книга пойдет (по моему контролю), то он заплатит 3 ф. с листа. Если угодно на этих условиях, то пусть посылают к нему рукопись.

Читал ли ты «Лишних людей» в «Кол<околе>»? Я после разговора с тобой и небольшой статьи этих господ вдруг вздумал анонимный портрет — демократа поэта поместить под Колокола. Что это произвело за эффект?

Да еще очень бы хотелось знать, как принята статья о варшавском свидании — с Drei Reiter — die reiten.

Рукой H. П. Огарева:

Закончив речь на слове die reiten, принципал передал мне письмо, чтоб отправить сегодня, и ускакал в Сити, и в омнибусе. На, мол, пиши! Да что я стану писать сегодня? В самом мерзком расположении относительно art épistolaire, во-1-х потому, что ревматизм в правом <...>, во-2-х — читаю проект выкупа Запасника (Etudes financières sur l’émancipation des paysans en Russie, sur l’impôt foncier, le système monétaire et le change extérieur par Alexandre Zapasnik, Paris chez Jonaust, 1860). Ревматизм в <...> пройдет, к счастью, а проект Запасника не пройдет, к сожалению. Проект очень практичен, по всем правилам науки, и в должных

115

границах науки; но все же он слишком умен для Комитета и потому не пройдет. Границы науки — это принятие всякого мошенничества за принцип, с оговоркой, что все же, напр<имер>, премия нравственнее лотереи; важность научного проекта — его прилагаемость немедленная, потому что и общество сочувствует принципу, т. е. общество капиталистов, а для мужиков развязка не худая, и за этот проект порядочное правительство вцепилось бы обеими руками; но не вцепится наше, потому что не порядочное. А может, оно и лучше, может, развязка из движения общественного невольно выйдет и из границ современной науки, и из не достигшей и до них рамки Комитета. Тебе все будет не вериться… но сила обстоятельств сильнее твоего неверия. Я вообще не верю, — но не могу не признать, что движение должно совершаться по результанте составных сил, а эти составные силы и составляют силу обстоятельств (force des choses). Их анализ на сию минуту страшно важен, потому что должен раскрывать глаза, способные к раскрытию. — Кроме книги Запасника, вышла превосходнейшая вещь в Берлине у Шнейдера на русском языке: «Материалы для истории упразднения крепостного права в царствование Алекс<андра> II». Кто автор — не знаю, и если ты мне сообщишь, то, несмотря на то, что не пью, а выпью за его здоровье. Это прелесть, достань и прочти. Это лучшая книга, вышедшая за границей на континенте. Может, в кое-чем мы и не согласны, но бездна фактов неведомых, но изложение, тон, направление, — да!.. я поклоняюсь перед этой книгой. Теперь только выпуск 1.

Ты славно воскресил Химика. Я радовался. Но его чтение Св<ященного> пис<ания> меня изумляет. Что он шутит или боится? Или в подражание Ньютону хочет закончить век комментарием к апокалипсису?

Получил ли ты мое письмо недавнее и можешь ли исполнить мое поручение?

Что у нас за новая квартира, — чудо! Я помещен Сарданапалом. Жду из Швейцарии Натали со дня на день и с Лизой, которая пока составляет наслаждение всего семейства Фогтов, но как истинно русская любит только одного Сашу, а немцев так себе… Поди ты — с каких пор пробивается и укореняется физиологическое чувство национальности! — Ольге завтра минет 10 лет. Они все славные, — и Саша вырос действительно и складывается в великолепно благородного человека.

Перед моим окном готическая церковь; польза от нее та, что я знаю всегда который час, а вред — то, что настроивает на какую-то музыкальную мрачность, на что мне теперь совершенно нет времени, а это настроение тянет к другой деятельности и мешает. Засим обнимаю тебя, моя Полина, и целую на обе щеки, и пойду расхаживать ревматизм в <...>.

На обороте (рукой Н. П. Огарева): П. В. Анненкову.

124. А. А. ГЕРЦЕНУ

22 (10) ноября 1860 г. Лондон.

Читай один.

22 ноября. Orsett House.

Westbourne terrace.

Любезный Саша,

что меня особенно поразило в прошлом письме твоем — это широкое пониманье и горячая любовь. Этим письмом мы стали ближе и равнее. Об этом больше я не говорю, а еще раз обнимаю тебя.

116

Сегодня я получил и последнее письмо твое. Пока Ольга здесь, ехать Natalie невозможно — ни одной комнаты нет. Дом новый очень хорош, только немного спальнями обижен. Но дело не в дне и не в неделе. Теперь я тебе поручу еще одно (опять-таки этого письма не показывай, а скажи: «Все это я говорю от себя»). У меня тени нет сомнения — в искренности, в раскаянии, в любви N, — но имея наше влияние — ты должен сильно стать теперь на сторону Таты и Ольги, ты можешь требовать, а главное — рассуждать. Я еще раз тебе говорю: не было другой причины, кроме детей и негуманного обращения, которое наконец довело не только меня, но Огар<ева> до ожесточения. Горе, если это повторится. — Прошлое все забыто, стерто — но сил вынести в будущем меньше и меньше.

А потому главное не в том, чтоб торопиться, а в том, что<б>, еще раз остановившись на пороге, Natalie поняла всю святость нового обета. Все это мне особенно пришло в голову, читая письмо Таты, — оно поразило меня, я советую тебе показать его Nat (по секрету от Таты) — вот где причина ссор. Меня мороз провел по коже от слов Таты об «ненависти» — потому что я знаю, о чем она говорит.

Будь осторожен и тверд в словах и напиши мне главное из вашего разговора.

Затем прощай.

Между отъездом Ольги и приездом Natalie должно пройти несколько