série nécessaire — de réformes sociales.
C’est un bien grand malheur de l’autre côté que les Polonais n’ont pas attendu les deux années.
Maintenant toute tergiversation serait criminelle et vous avez vu — dans ma réponse et dans mes articles — que nous nous sommes déclarés — catégoriquement — contre l’absolutisme massacreur et pour la Pologne. Je ne sais pas pourquoi l’Unità fait des reproches — aux Polonais d’être restés passifs. Mais la Pologne tout isolée, entourée — de Prussiens et d’Autrichiens — que pouvait-elle faire? Elle a immensément gagné par son attitude.
Pardon, cher Général, que je vous prends tant de temps. Encore une fois je vous recommande mon ami et vous serre la main.
Tout à vous Alex. H e r z e n .
На обороте: Général Garibaldi
De la part d’Alexandre Herzen
151
Перевод 1 мая 1861. Orsett House.
Лондон.
один из моих друзей, один из наших самых славных и знаменитых писателей, Иван Тургенев, желал бы иметь честь быть вам представленным. Он направляется прямо в Россию, где молодежь вас обожает, а более всего — молодежь военная. Какое это огромное несчастье, что император Александр запятнал себя кровью. А дела у нас шли превосходно — через два года (т. е. 3 марта 1863 года) все дело освобождения должно было бы завершиться — и мы бы приступили к ряду необходимых социальных реформ.
И, с другой стороны, это очень большое несчастье, что поляки не переждали этих двух лет.
Теперь всякая уловка была бы преступной, и вы видели — по моему ответу и по моим статьям, — что мы высказались — категорически — против кровавого абсолютизма и за Польшу. Не знаю, почему «Unità» упрекает поляков в том, что они оставались пассивными. Но — совершенно изолированная, окруженная пруссаками и австрийцами — что могла сделать Польша? Она бесконечно много выиграла благодаря такому своему поведению.
Простите, дорогой генерал, что я отнимаю у вас столько времени. Еще раз рекомендую вам моего друга и жму вашу руку.
На обороте: Генералу Гарибальди
от Александра Герцена.
171. М. К. РЕЙХЕЛЬ
13 (1) мая 1861 г. Лондон.
13 мая. Orsett House. Westbourne terrace.
Получив ваше приказание, я через четверть часа eigenhandig106[106] вручил кн. Голицыну пакет. Что это — требование денег или нет? Если требование, то я могу вам сказать, что он едва ест и едва спит. У него ни гроша нет. А так перепадают за ноты да за концертные заботы. A propos — его фантазия на русские темы, писанная для нашего праздника, печатается, я вам пришлю, на заглавном листе наш дом, вот и будете знать, где раки в Лондоне зимуют. Но так как Ольги нет, то посылаю вам ее дагерротип — чрезвычайно похожий.
Вчера Саша уехал с К. Фогтом в Норвегию и Исландию — я очень рад, что успел отклонить его поездку в Тринидад месяцев на шесть. Жаль мне его бесконечно — может из Эммы и выйдет что-нибудь, но на сию минуту — она пустая девочка и не очень хорошо воспитанная. Ее мать — боа констриктор, отец — тамбовский помещик времен 1812 года — и Саша хотел год прожить с этой немецкой травой, пересаженной на Антильские острова. Досадно — очень досадно.
Знаете ли вы все ужасы, происходящие в России; в пяти губ<ерниях> расстреливали, убивали крестьян. В Казанской губ<ернии> 70 убитых — и во всем виновато правительство. Вспомните, что мы в «Колоколе» — три года кричим, что переходное состояние — гибель, что это на смех выдумано для бунта. Ну вот эти скоты и попробовали…
Мелюзга меня бранит за статьи о Польше, — я с своей дороги не сойду ни на шаг — это знамя донесу. И всякое событие в России показывает, что я прав.
Прощайте. Здесь был Тесье. Жена его совсем выздоровела.
Насчет погоды вы не говорите — что в Лондоне, это ни зонтиком покрыть, ни в калошах пройти.
Кланяйтесь Рейхелю и детям. У нас все здоровы и кланяются.
А. Г.
172. К. Д. КАВЕЛИНУ
15 и 19 (3 и 7) мая 1861 г. Лондон.
Давно хочется сказать тебе несколько слов скорби и любви, старый друг, и до сих пор не удавалось. Твое горе обдало меня ужасом, сожалением, великой тяжестью того, что безвыходно. Мне хотелось быть возле тебя и плакать с тобой. Я знаю, что мы не можем выносить горя иначе, как мужественно, а все же мне кажется, что у тебя близких, кроме нас, нет на самом деле, и никогда даль не была для меня так прискорбна. Я знаю, что и ласковая рука бередит рану, а все как-то легче. Если тебе может помочь мое братское объятие — возьми его, возьми и с этой слезой, которой я и теперь не могу удержать, когда думаю о тебе. Но вперед — история! Твои силы требуются на общее дело… В этом наше спасение, в этом все, без чего нам жить нельзя, да и не нужно. А и оно на сию минуту прискорбно, но за то тут борьба, где выход возможен — не нам, так грядущему поколению. Наше дело — работать. Я знал, что ты ни в каком случае не упадешь духом; этому я верил, а все-таки хотелось, чтоб кто-нибудь подтвердил это. И кто-то подтвердил, да и твой ответ какому-то подлецу показал нам, что ты работаешь. Хотелось бы быть возле тебя и работать вместе, но и тут я с преданностью склоняю голову и говорю: пусть каждый стоит там, где он полезнее. Одного прошу, брат неизменный: дай весть о себе, скажи, что делаешь, что станешь делать. Утешь нас в своей собственной скорби. Крепко обнимаю тебя, поцелуй за меня твою дочь.
Действительно, мы застрахованы нашей деятельностью. А как падают эти тупые удары судьбы, и я знаю во всей силе. Нас сильно потрясло твое несчастие… И никакой возможности сказать дружеское слово. Эта даль, эти границы… И нас же так мало остается — les vieux de la vieille.
Что ты возишься с вашим журналом и Виногоровым? Брось его. Редакция завралась — этого не поправишь ответами, и вопрос так стал, что les rieurs107[107] будут не с вашей стороны. Тебе-то что за радость, что и твое имя поминают вместе с Вейнбергом.
Я мысленно посвятил тебе статью в «Полярной звезде» об Оуэне; ты ее за это прочти.
Сегодня 15 мая, — 13 лет тому назад французская республика оказалась с изъянцем. Идет, идет время, то по-николаевски — ступая пудовыми ботфортами, то à la Mephistofeles — раз по- лошадиному да раз по-человечьи — а все идет, унося и нас. Прощай. У меня, как нарочно, сегодня болит голова.
19 мая.
Еще раз жму тебе руку. Дай при случае весточку… Как судьба и люди отравили нам лучшие дни, — дни, которые мы ждали всю жизнь. Прощай, caro mio.
Письмо это должно было быть отправлено совсем с другой оказией. Теперь его везет Борщов, которого я тебе очень рекомендую — он благородный человек и отличный геолог, ботаник и
пр.
Еще раз обнимаю тебя. Дорого бы дал, чтобы обнять на самом деле; оно было бы и хорошо и нужно… Ну, да как бы, где бы ни были мы, а друг друга вспомянем и в живой, и в смертный час.
На обороте: Профессору <К.>Д. К.
Westbourne terrace.
173. M. К. РЕЙХЕЛЬ
Похвальный лист, ведет себя исправно!.. Так вы вот как: не писали худого слова, да и «приращение семейства». — Дай вам господь бог большими растить — да нас, стариков, не забывать — а детьми забавлять.
И вместе с гласом из колыбели — глаз из того света, т. е. глаз Мельгунова. Дела его все поправляются — я начинаю думать, что он скоро будет Ротшилдом.
Doctor Herzen — в Норвегии, и очень весел. Какая глупая глупость, как немецкая глупость — его предстоящий брак. Мне все еще кажется, что эта чаша его минует, может, из Эммы что- нибудь и будет со временем, но теперь она — ничего. Да ведь и страсти такой — нет ни у нее, ни у него.
Ольга что-то нездорова в Париже. А Тата что-то нездорова здесь — и уехала к Девилю — я же письма не хочу задерживать.
Прощайте.
Здесь я встретил одного богатого золотопромышленника из Восточной Сибири, который знает вашего брата Николая — и его хвалит. Если есть комиссии, можете приказать.
Хоецкий здесь!.. aber… aber108[108].
Gruß, Kuß, Glückwunsch und Taufpunsch
vom Uralten
vom Ural gekommenen Alten
Monsieur A. Reichel maître de Chapel et père de famille.
174. НАПОЛЕОНУ III (черновое)
30 (18) мая 1861 г. Лондон.
Sire,
Il у a plus de dix ans qu’un ordre ministériel m’a notifié de quitter la France. Depuis j’ai été autorisé d’y venir deux fois. [Maintenant] Ultérieurement cette autorisation m’a été refusée. Ma fille est élevée à Paris, [elle est en ce moment-ci malade] et j’y suis propriétaire d’une maison, Rue Amsterdam.
Je prends la liberté de m’adresser directement à votre Majesté pour obtenir l’autorisation d’entrer en France, et j’attendrai avec confiance et respect la décision que votre Majesté voudra faire prendre à mon égard.
155
En tout cas, je peux donner, Sire, l’assurance sur ma parole d’honneur que la politique est complètement étrangère à mon intention de venir [à Paris] en France.
Je suis, Sire, avec le plus profond respect de
votre Majesté
le très humble serviteur
Alexandre H e r z e n .
30 mai 1861.
Londres.
Orsett House, Westbourne terrace.
больше десяти лет тому назад министерским распоряжением мне было предписано покинуть Францию. С тех пор мне два раза был туда разрешен приезд. [Теперь] Впоследствии в этом разрешении мне было отказано. В Париже воспитывается моя дочь [она в настоящее время больна], и я владею домом на Амстердамской улице.
Я беру смелость отнестись прямо к вашему величеству для получения разрешения на въезд во Францию и буду с доверием и почтительностью ждать решения, которое ваше величество соблаговолит принять в отношении меня.
Во всяком случае, государь, могу заверить своим честным словом, что мое намерение приехать [в Париж] во Францию совершенно лишено политической цели.
Остаюсь, государь, с глубочайшим почтением,
вашего величества
покорнейшим слугой
Александр Г е р ц е н
Лондон.
Orsett House, Westbourne terrace.
175. С. РОШУ
3 июня (22 мая) 1861 г. Лондон.
Cher monsieur Roche, Certainement ma fille se serait donné le plaisir de venir chez vous le 15 — mais elle ne sera pas à Londres — je plaide l’alibi et vous remercie.
Votre tout dévoué A. Herzen.
3 juin 1861.
Orsett House.
Westb
156
конечно, моя дочь не отказала бы себе в удовольствии прийти к вам 15-го —
