проекты администрации и судебных учреждений. Теперь составляются при мин<истерстве> юстиции многие. Говорят, что Сенат будет только высшим апелляц<ионным> судом, а правительство берет себе только право смягчать приговоры. Государст<венному> совету дадут иную физиономию. Я надеюсь напечатать министер<ские> проекты с разбором. Но, кроме того, надо, чтоб кто может подумал и о положительной стороне, т. е. о проектах, более идущих к делу. Помещение их в печати, при самом популярном изложении, чрезвычайно важно. Если возможно ввести их в полемику, то вопросы уяснялись бы быстро и язык становился бы с каждым днем доступнее. Поверьте, что мудреность языка

118[118] Слово выскоблено.

лежит в недоскональной ясности мысли. Пока человек ищет, он не может сойти с научного изложения в популярное. Пока я развиваю алгебраическую формулу, я употребляю обычно знаки; когда я ее развил и уяснил себе досконально, я берусь, при небольшом таланте, рассказать ее на словах понятно каждому, хотя это и длинный перифраз. Но до окончательного развития формулы это невозможно. От этого так мало (и еще меньше удачных) популярных книг: наука-то сама еще не пришла в ясность, она живет своими средствами, специальными приемами и только ими может развиваться, иначе совсем запутается; где же ей выражаться общими приемами, всем неподготовленным понятными?

В ию<ньской книжке «Современника»> поместили по поводу статьи <Шилля> статью о государст<венном> банке. Прелесть! Хоть и видно, что кой-где цензура <меша>ла120[120], но какое благородство тона, определенность и ясность изложения! Просто — я его помянул, как мать сына, с таким удовольствием и любовью.

Вопрос: я кончил разбор Полож<ений> — и думаю, что он весьма полезен. В нынешнем № местные пол<ожения>: оно, может, и посуше, но небесполезно. В будущем и еще одном № — администрация. Это опять очень интересно. Не напечатать ли все отдельной брошюрой? Мне кажется, что это было бы полезно. Как вам? Дайте сейчас ответ, ибо пока станок не разобран, перепечатание <не> будет стоить ничего.

Ну, засим прощайте. Устал, пожалуй, и вы устали читать. Лучше вдругорядь напишу. Отвечайте немедленно для успокоения моей души. «Кол<окол>» посыл<аю>.

<Огарев> такую бездну написал, что я из любви к ближнему не буду писать много. Мы никогда бы не догадались, что Черныш<евский> à la baron Vidil, ехавши дружески возле, вытянул меня арапником. — Это я обязан «СПб. ведомостям», — они указали. Впрочем, <Огарев> слишком серьезно это принимает. Я тут, как в пресловутом письме Чич<ерина>, — больше всего дивлюсь ненужной запальчивости выражений: ругаться — слишком простое средство и не есть патент на особую эстетичность.

Если вы увидите <...>121[121], кланяйтесь ему от меня, — мне

167

очень досадно, что я его не мог навестить <в Париже?>, — хлопот было бездна.

Читал повесть Печерского (Мельни<кова>) «Гриша». Ну скажите, что же это за мерзость — ругать раскольников и делать уродливо-смешными? Экой такт! A propos, рекомендую вам небольшую статейку мою об открытии мощей Тихона.

Будьте здоровы и прощайте.

188. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ и ДОЧЕРЯМ

120[120] Слово выскоблено. — Ред.

Westbourne terr.

Здравствуйте, большие и малые, совершеннолетние и дети! Хорошо, что вы нашли дом — но если он хорош, напрасно вы взяли на месяц, а не на два. Они поднимут цену, — au reste122[122] вы о цене и не писали.

Два дня у меня собиралась головная боль — но не собралась. Погода удивительная, и мы не надивимся, что у вас дурно.

Теперь новости. У нас в руках печатный листок, разосланный в Петерб<урге> по городской почте, — № 1 «Великоросс». Говорят об открытии заговора. Разные генералы просили о высылке из Петерб<урга> обоих Сер<но>-Сол<овьевичей> (старший приехал в Ахен) — за то, что, будучи свидетелями драки офицера с мужиком, — они показали, что офицер был пьян.

В «Искре» напечатана моя статейка без малейшего изменения.

Вчера князь Гол<ицын> давал первый концерт — в Креморне, мы были — неудачно, музыканты интригуют. Но самое курьезное — это что его привезли в половину восьмого из тюрьмы. Однако на сей раз туча прошла — и он опять свободен.

Жду известий о доме — есть ли у вас спокойный угол — не для сна, это мне все равно — а для занятий.

Саша в Исландии — может, если завтра пришлете письмо, не поздно будет послать. Огар<ев> так увлечен путешествием Саши, что собирается в Turquay и даже сегодня идет в Кенсингтон Гарден.

Вот вам и Шлесинша.

Хорошая погода внутри и снаружи с вами!

От Сазонова жалости подобное письмо.

Оля,

спасибо за письмо — напиши строчку Саше. Сегодня Егорьевна готовит нам обед. Кухмист ушел за город.

Саша теперь в Iceland’e — то-то, чай, мороженое какое славное.

Прощай. Скажи Лизе, во-первых, что я бучка, а не гучка — и что я строго запрещаю ей падать со стула. А в траве валять<ся> можно.

Тате скажи, что оно лучше водой рисовать — можно кисточку в воду помакивать.

Целую тебя.

Большое письмо, — скажет Лиза.

Надеюсь, что Тата сразу поймет, что предложение Саши ехать в Шотландию — неумно. Так я ему и писал.

189. М. К. РЕЙХЕЛЬ

13 (1) августа 1861 г. Лондон.

13 августа. Orsett House.

Westbourne terrace.

Я очень чувствую, что виноват молчанием и хочу по мере сил испросить ваше архипастырское прощение. Из Парижа я приехал в сильной злобе на сей град — какая там тоска, нельзя себе представить. Приехав сюда, я дам и детей отправил в Torquay, в Девоншир, куда и сам, вероятно, в субботу поеду. Ольга была больна в Париже и что-то не совсем оправляется. Тата процветает, Саша — в Исландии, это и в программу не входило, путешествие не безопасное — я буду рад, когда оно окончится.

Путешествие Miss Руцин зато уже окончилось, и она поселилась у Гарисона, который давал мне уроки. Зачем же вы с супругом вашим прислали ее в Лондон учиться музыке — как будто Эмануил Гарциа верх верхов — в Париже, Милане, Брюсселе есть консерватории.

Главные события в Париже — замирение с Львицким, вследствие чего превосходный портрет, которого экземпляр пришлю вам.

Второе — Тат<ьяна> Петр<овна>. Что вам сказать о нашем свиданье, оно печально. Она несчастна и кругом виновата. Я сердился, кричал — она плакала, и все пойдет по-старому. Дети ее — пустейшие люди. (И вы-то мечтали о том, чтоб Тату выдать за одного из них!) Праздность, отсутствие интересов, тощенький развратец — покончили их слабые натуры. Старшего я и не видал, но вот вам для характеристики. У Т<атьяны> Пет<ровны> осталась святыня от Вадима — кольцо, которое он снял перед смертью и дал ей. Она разделила детям именье —

и оставила себе кольцо. Это кольцо — он подарил Мар<ье> Ал<ександровне>. Тат<ьяна> Петр<овна> просила ее отдать — та отказала. C’est crâne! 123[123]

Ипполита она ведет той же дорогой — слабость без меры — и туда же сделала аттентат посватать Владимира.

Из России вести есть — там настоящий хаос, — вы увидите, что этот незыблемый трон не простоит пяти лет, если наш благодушный дурачок — не переменится.

Имел весть из Сибири и поклон Рейхелю от Бакунина.

Что дети? И как вообще у вас?

Рейхеля обнимаю.

А. Г.

190. К.-Э. ХОЕЦКОМУ

15 (3) августа 1861 г. Лондон.

15 août 1861. Orsett House.

Westbourne terrace.

Cher Choïecky,

Voilà les maigres dates de ma chétive existence — il y man que le jour de mon décès et le discours prononcé à mon enterrement.

I am born at Moscow — 25 March 1812. Remarquez que, petit enfant, je restai à Moscou pendant l’incendie, sans gîte, dans les rues avec ma nourrice — honoraire —car elle n’avait eu de lait en conséquence de la frayeur, fatigue etc. Elevé à la maison à Moscou et allant à la campagne l’été. J’ai terminé mon cours des «mathématiques et Sciences naturalistes» à l’Université de Moscou (1829— 33).

1834. — Emprisonné pour 9 mois — de procès politique — inculpation de Saint-Simonisme. Intention de former une société secrète.

1835. — Exilé à Perm, ensuite à Viatka — jusqu’à l’année 1838, gracié en 1839 et encore une fois exilé à Novgorod — de la je revins à Moscou en 1842 sous la surveillance de la police — et je reçus le passep pour l’étranger 1847.

Mon bien a été séquestré en 1849.

J’ai commencé à publier des articles dans les journaux depuis 1840. J’ai écrit des commentaires philosophiques à propos de Hegel, — et ensuite mon petit roman A qui les torts? qui a fait beaucoup de sensation.

Vous savez le reste vous-même. Après avoir publié en al lemand Vom andern Ufer, et Briefe aus Italien und Frankreich — J ai organisé l’imprimerie russe à Londres en 1853. Nous avons

170

publié des feuilles volantes et des brochures. Lorsqu’enfin le brave Nicolas — mourut par patriotisme pour délivrer la Russie d’un monstre — j’ai immédiatement commencé une revue L’Etoile Polaire (titre d’une revue de Ryléïeff).

Mais la véritable propagande sérieuse — c’est le journal le Kolokol — qui paraît depuis 1857.

Notre drapeau — guerre à la Centralisation — tedesco-tartare du gouvernement de Pétersbourg, guerre — à Voligarchie des Boyards. Emancipation des paysans — avec la terre et toute la terre cultivée maintenant par eux et pour eux. Développement de l’autonomie communale. Décentralisation des provinces etc., etc. Indépendance absolue de la Pologne.

Ajoutez que nous avons obtenu de la part des Polonais les marques les plus fraternelles de leur sympathie. Ex gr j’ai maintenant 600 signatures — arrivées de tous les côtés.

N’oubliez pas de dire que toute la rédaction se fait — par moi et N. Ogareff.

Ensuite vous pouvez dire tout ce qui vous semblera bon. — N’oubliez pas d’ajouter que vous tenez les détails d’un Danois. (Te souviens-tu?)

Alexandre est en Iceland.

Pour les cartes je pourrais en vendre ici — par l’intermé diaire de Trubner — beaucoup. — Envoyez-moi une paire.

Le grand portrait est inférieur au portrait que Lévitsky a Fait.

J’ai des nouvelles de Spechneff — il va très bien

Votre tout dév.

Перевод 15 августа 1861. Orsett House.

Westbourne terrace.

Дорогой Хоецкий,

вот скудные даты моего ничтожного существования — не хватает только дня моей кончины и речи, произнесенной на моих похоронах.

I am born at Moscow 25 March 1812124[124]. Заметьте, что малым ребенком я остался в Москве во время пожара, без убежища, на улице, с моей кормилицей — почетной кормилицей, потому что у нее пропало молоко вследствие испуга, утомления и пр. Воспитывался дома в Москве, а летом уезжал в деревню.

171

Окончил курс «математических и естественных наук» в Московском университете (1829—33).

1834. — Заключен в тюрьму на девять месяцев — по политическому делу — обвинение в

сен-симонизме. Намерение организовать тайное общество.

1835. — Выслан в Пермь, потом