я собиралась тебе писать, да ты сама знаешь, как это делается — с одного дня перекладывается на другой, особенно когда все время abgemessen162[162].4TO же тебе рассказать, жизнь наша продолжается очень мирно — все утро идет на живопись, Иоанну я каждым днем больше люблю и не могу надивиться всему тому, что она знает и читала, сама Меуsenbug удивляется. Она такая милая, откровенная и ужасно энергическая натура. Я думаю, ты сама видишь, понимаешь, милая Маша, что
212
наша дружба с Душей была немножко слишком, как бы тебе сказать, — мы слишком скоро подружились, совсем не знавши друг друга, мы обещали писать все откровенно друг другу, но это очень трудно, видавшись всего-навсего неделю. Верно, сама Душа это тоже понимает, потому что письма ее только так — чтобы сказать мне, что иногда думает обо мне, — я тоже думаю об ней, об Mme Станкевич, Греков и пр. Но что же мне ей писать, — вряд ли будет это интересовать ее, общих знакомых нет. Если скоро будешь им писать, кланяйся и скажи, что совсем не забыла; когда успею, и Душе напишу.
Сонечка Руцен была у нас, в Orsett House, в прошлое воскресение, она ничего, здорова, мила и застенчива, как и прежде. Натали в этот вечер нездоровилось, так мы сошли в столовую, к Натали, пригласили Бакунина и Сашу и составили свой особый маленький tea-party163[163], — особый, понимаешь, потому, что по воскресениям к нам приходят множество господ, иногда осемнадцать, двадцать, ни одной дамы нет, так мы обедаем по воскресениям в Orsett House в 4, остаемся до 8 — тут собираются господа, тогда мы, Melle Me
Натали медленно поправляется, ей велено ехать к морю, дети не по дням, а по часам растут. — Не знаю, что будет после — воротимся ли мы в Orsett House или нет.
Ты, верно, уже слышала, как Саша вдруг переменился с поездки в Heidelberg — он сделался совсем политическим человеком, втрое больше интересуется русскими делами и вместе с этим ужасно работает, пишет зоологию и два раза в неделю дает нам уроки естественных наук; единственная его мечта теперь — как можно скорее возвратиться в Россию. Он надеется, что осенью возможно будет, но это мне кажется не очень вероятным.
162[1б2] связана (нем.). — Ред.
Что, не приедут ли Станкевичи на выставку?
Папа просит письмо, я должна кончить.
В этот раз не заставлю тебя так долго ждать. Что делает мой Сашонок? Расцелуй детей, кланяйся Рейхелю и Юлье от меня.
Целую тебя. Твоя Тата Г.
With Miss Meysenbug’s kind regards164[164].
Уж как я, нехристь, виноват-то, и сказать не могу, и вообразить не смею, и во сне увидеть боюсь. Туда, сюда, никуда — а время все
пе — тух
пе — тух
ти ри ри ри ри ри — бум!
Ну, да слава богу, все здоровы и вас помнят.
Голицыну разрешено ехать в Россию — в силу чего, кажется, он остается здесь.
Получили ли статью Бакунина?
Рейхеля обнимаю.
213
243. И. С. ТУРГЕНЕВУ
20 (8) февраля 1862 г. Лондон.
20 фев<раля>.
Любезнейший Тургенев, податель сего — сам Трюбнер, прими его с изяществом, он особенно желает знать твое мнение — хотя вопроса о чем он и не составил. В самом деле, он деятельный и очень полезный книгопродавец.
Вот ты меня и славянофилом матюгнул — а сам каких Хорей с Калинычем вывел.
Читал ли статью Щапова в «Отечественных записках»?
До субботы 12 часов не ложусь спать и жду тебя.
Прощайте. T
Читал ли ты новую брошюру Шедо-Ферроти — забавно, и очень, — правда ли, что он Фиркс, а Долг<орукий> пишет, что он по III отд<елению>.
Если можешь что-нибудь для Трюбнера по Парижу — то сделай.
Я жду тебя.
244. И. С. ТУРГЕНЕВУ
22 (10) февраля 1862 г. Лондон.
22. Orsett House.
Westb
Я очень рад, что ты не приедешь. Ты разрушишь одну из самых интересных ореол — один из самых пахучих нимбов — восточные чары и пр. … и пр.
1-е августа было 1 письмо в Торки.
1 февр<аля> — последнее с сроком. И ты еще объясняешь — злокачественнейший охотник.
Я пишу к тебе для того, чтоб узнать — как к вам попал Голов<ин>, что он делает и правда ли, что на днях будет.
Читал ли 2 брош<юру> Шедо-Ферроти против меня — дело становится яснее и яснее… они меня обходят и хотят поймать на дерзость какого-нибудь спадасина… это не весело, хотя и скучно.
Против Блюммера, кажется, врут, он мне прислал коррек<турный> лист своего журнала — ничего дурного нет.
Напиши строку.
245. M. К. РЕЙХЕЛЬ
Ласкал ли ты Трюбнера?
Westb
Нынешний «Колокол» сделает на вас, Марья Каспаровна, вероятно, очень грустное впечатление — вы поймете из начала статьи «Ученая Москва», что между нами с бывшими близкими людьми в Москве — все окончено, до их оправдания. Поведение Коршей, Кетчера, а потом Бабста и всей сволочи таково, что мы поставили над ними крест и считаем их вне существующих. Статью эту я написал со слезами, но — как 30 лет тому назад, как 20… как
10.. . — есть для меня святыни — дороже лиц.
Аминь.
Здесь опять море гадостей. Немцы с одним английским маньяком — снова атаковали Бакунина как русского агента от правительства, пошла перебранка — кстати и нас припутали. Все это скучно. Погода к тому же мерзкая.
А в России что-то делается, оба брата Бакунина в крепости — через неделю вы прочтете адрес тверского дворянства — подпис<анный> 112.
Затем все здоровы.
Рейхеля обнимаю и детей тоже.
О Гауге, о котором не было ни духу ни слуху — вдруг весть, он поднес от своей жены и других немок — шпагу Гарибальди и в речи сказал, что имя Гарибальди до того вели о, что в Германии дети зовут отца и мать
Papa-baldi
Mama-baldi
У вас в Дрездене так же?
246. И. С. ТУРГЕНЕВУ
28 (16) марта 1862 г. Лондон.
28 марта. Orsett House.
Westb
Тургенев моего сердца, Бакунин тебя просит — и я приговариваю — отдать 950 фр. этому Лазарю. Ты, стало, по-моему, за этот год — безнедоимочен.
А деньги уже выходят. Работает он мало. Ему со всех сторон предложения — а он ни тпру ни ну. Отяжелемши. А вот на днях мне 50 лет!
Здесь на место Алберта явился Албертини.
Уркуард — напечатал ругательную статью на Бакунина. Мы послали протест. Я жду ответа и написал «Ултиматум р. р. с.», который, вероятно, вам придет по вкусу, — а впрочем, как знать.
Видели ли вы, какую статью обо мне поместил «Секиль» (писал Henry Martin), кажется, 26 числа?
А статья «Rev
Статейку моего сына в «Сев<ерной> пчеле» — «Сквозь туман» — о Норвегии — Усов представил в III отд<еление>. Долгорукий — спросил государя. Государь — спросил статью, и Долгор<укий> прислал в редакцию — с надписью «Дозволить печатать — но прошу не выставлять заглавных букв — имени и фамилии».
А… делом-то занимаются.
Отчего ты всё пишешь томы — а мне не пишешь ничего. У вас, вероятно, новости всякий день.
Огарев кланяется. Бак<унин> тоже. Оба ждут еще тебя — романтики.
247. М. К. РЕЙХЕЛЬ
6 апреля (25 марта) 1862 г. Лондон.
25 марта / 6 апре<ля> 1862.
С высоты 50 лет — пишу вам. Итак, старость — старость официальная, и скоро финал.
Полстолетия!
И четверть — как мы с вами познакомились.
Вчера вечером, т. е. сегодня я продолжаю — как раз кстати явился Куманин — от Егора Ив<ановича> — привез портреты Ив<ана> Алек<сеевича> и Луизы Ивановны — и от него письмо, в котором немало забавного, напр<имер>, Егор Иван<ович> жалуется на блудную жизнь Зонненберга, которому стукнуло 85 л<ет>. Пишет, что Вера Артам<оновна> слаба — ей 96. Но la fine fleur166[166] — это что Тат<ьяна> Пет<ровна> ему сказала, что я очень хотел выдать Тату за ее сына — и жалею, что не удалось.
Каково на старости лет — вру врет — тетушка-племянница?
Бой-баба — излишняя материнская любовь — мне ненавистна была всегда.
216
А десять лет тому назад — помните, как я проводил рожденье — вас ждали в Ниццу.
Ну вот и все.
Прощайте.
Пошлите прилагаемую записчонку Егору Ивановичу.
Знаете ли вы, что делается в Rufiland’e?167[167] Константин Никол<аевич> управляет всем — Алекс<андр II> кушает и ездит на охоту.
Я вас вот о чем прошу — пошлите Егор<у> Ив<ановичу> эту записку просто с своей припиской — я убедился, что это ничего. Да попросите, чтоб вас уведомили о получении.
248. И. С. ТУРГЕНЕВУ
11 апреля (30 марта) 1862 г. Лондон.
11 апреля 1862. Orsett House. Westbourne terr
Отче ИоанЪ (в звательном, чай,
Ъ не надо?),
записку эту тебе доставит — благороднейший и добрейший доктор медиц<ины> и армянин — Налбандов, — прими его мило. Он вполне заслуживает — он недавно был в Калкуте и теперь едет в татаро-финский город Moskow.
Пишу я, между прочим, вот почему. Некий Куманин сказал мне, что Кавелин в Париже. Что же это значит, что он не пишет? Отдай ему прилагаемую записенку — пожалуй, пошли с Налбандовым.
На тебя мне был донос — что ты немцев хвалишь. Что с тобой? — ты пополощись боявленской водицей.
Из Москвы что ни весть — подарок… У Кетчера — был soirée168[168], на котором кто-то осмелился что-то сказать против Чичер<ина>. К<етче>р — изгнал его из храмины своей. Ев<гений> Корш — сделался Топильским при Чич<ерине>… и пр. и пр.
Кавелин должен знать, правда или нет.
А читал ли ты статью против Феро-Шедоти в «Свобод<ном> слове»?
День троицын проходит —
Малбрука нет как нет.
А Бакунин все верит еще.
217
249. И. С. ТУРГЕНЕВУ
21 (9) апреля 1862 г. Лондон.
21 апреля. Orsett House.
Westbourne ter
Во-первых, ты на меня поклепал. Когда я отдал Налбандову письмо — твоей повести не было в Лондоне. Он прожил еще три дня — и она пришла, я ее прочитал за присест. Это вещь не так просто обсуживаемая — передам первые впечатления — sauf erreur et omission169[169]. Ты сильно сердился на Базарова — с сердцов карикировал его, заставлял говорить нелепости — хотел его покончить «свинцом» — покончил тифусом, — а он все-таки подавил собой — и пустейшего человека с душистыми усами, и размазню отца Арк<адия> и бланманже Аркадия. — За Базаровым — мастерски очерченные лица лекаря и
