б она могла Тате передать свою деятельность! — Она толстая, à la Tatiana Petr
С Писемским и Коршем — были сильные и сильно неприятные объяснения. От Кавелина длинное письмо — добродушное, его жаль. Но остальные
«…с богом, в дальнюю дорогу».
Mselle Meys
Мне от этого не легче, потому что все так же впереди туман.
Трюбнерова квартера оказывается целым домом — с садом; на сей раз Тхорж<евский> ничего не отыскал. Погоди
242
еще немного в Cowes. Кельсиева поедет тоже в Cowes — ты могла бы выспросить о квартирке — она будет с нянькой, и им довольно двух комнат.
Пожары в России идут своим чередом. Ждем газеты всякий день с трепетом.
Прощай. Лизу крепко — так ей и скажи — очень крепко целую. А что девочка и недевочка?
207[207] Даже Жемчужников и Рубинштейн.
208[208] «Я очень счастлива писать ваш портрет — будьте любезны, сядьте немного правее, вот так — начнем» (франц.);
Об мантилье Лизы — мы напишем, ты лучше не пиши, письмо ее хозяина ужасно грубо. (Что ты ей сказала такое?) А ведь если она не лжет — хороши и вы все, что не нашли мантильи.
Пишите о здоровье Лизы.
275. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ
26 (14) июня 1862 г. Лондон.
26 июня. Orsett House.
Сегодня на дворе посветлее и на душе попокойнее и как будто посветлее. Телеграмм пришел в самый обед. Посмотри же, Natalie, как легко тебе было на первый случай — все обделать с dur — на mol. Саша мне говорит, что очень хочется съездить в Cowes. И мы начинаем пособирываться.
Тата вчера и третьего дня лежала весь день и вечером только сошла, потому что Рубинштейн играл на клавикордах. Стало, платка не купила — а сегодня она купит, и я сегодня же пошлю его. «Грибуля» — если найду, а «Робинзона» куплю сегодня же.
Портрет остановили (она делает Брайта и Em. Girardin), он как картина — приводит всех в восторг (вид свирепый) — да, всех без исключения. Жемчужников говорит, что это chef- d’œuvre — оставлю его для детей, а, чай, меньше 1000 фр. она не возьмет — вот на старости лет и я дураком стал.
Мейзенб<уг> отдал 3 фунта — за дорогу немки.
Тата пошла за платком. «Грибуль» найден. Все будет отправлено — но придет ли завтра, не знаю.
Мнение Галле — в пользу Италии, но именно ехать в Рим.
Посылаю тебе стихи Ольги — уморительные. Между прочим, я должен сказать, что — несмотря на все шалости — она идет сильно вперед и натура богаче всех.
Огар<еву> хотелось бы в Sevenoaks — вот бы тебе переехать (наша квартира занята уже Биггсами). В S. John’s Wood’e решительно нет домов. Тебе можно на один месяц (если находишь хорошим и удобным) остаться в Cowes (перестань толковать о расходе — 7 фунт. найдутся, и их довольно). Теперь я решительно могу сказать, что мне скоро можно будет приехать.
243
Я видел сегодня во сне Лизу и мальчика, и будто он ужасно ко мне ласкался. — Лиза остается для меня — отдых и пол всей поэзии.
Флиг<ель>-адъют<ант> Ростовцев (сын Як<ова> И<вановича>) — арестован, и несколько офицеров.
276. Н. А. СЕРНО-СОЛОВЬЕВИЧУ
6 июля (24 июня) 1862 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
Давно не удавалось побеседовать с вами, дорогой друг. В минуту жизни трудную — мы как-то разобщены и коротенькие вести недостаточно дают пищи для людей, жаждущих подробностей. Но минута жизни трудная, покачаясь из стороны в сторону, пройдет к осени. Чуть ли даже не так досконально пройдет, что и вовсе заглохнет без следа. Что же останется? Останется общий фонд — не минуты, а годины трудной. Мне кажется, что уяснять необходимость земского собора становится делом обязательным. Губернские земские думы, о которых пророчат к тысячелетию, успокоив умы на полгода, дадут новый элемент удобства в выборах и опять приведут к необходимости земского собора. Состоится ли он? будет ли он сам чем-то переходным или действительно организует — как знать! Но я думаю, что из всех последних событий вы убедились, что мое озлобление на литературную дрязгу не было слишком пусто; мое озлобление шло к тому, что я вообще в петербургской суете не вижу исхода. Тут нет живой жизни, нет построения будущего и нет места для коренного движения и преобразования. Опять прихожу к моей теме, шепчу и кричу ее вам в уши, чтоб она неотступно вас преследовала: живая жизнь в провинциях; если у вас нет корня в провинциях — ваша работа не пойдет в рост. Я даже рад, что Петербург не в силах ничего сделать, потому что все, что он ни сделает, будет иметь результат только тот же — отместку провинций. Уясняйте ц<ель> — провинциям, ищите друзей в провинциях. Вы только в провинциях встретите народ, а не мещан-извозчиков, для которых всего менее понятна коренная цель — земской земли.
Мне жаль молодежь, которой я не обвиняю, потому что за молодость обвинять нельзя; это физиолого-патологическое явление, которое быстро проходит. Мне жаль и ваших мещан- извозчиков — они не виноваты. Рознь верхушек и <народа> слишком велика, чтобы понять друг друга, и сближение их всего меньше возможно на невской набережной и Марсовом поле; оно возможно только при реках черноморско-каспийских.
Оставьте мертвым погребать мертвых. Работайте в провинциях.
Крепко обнимаю вас обоих. Вестей побольше — ради бога. — N. золотая душа, преданная бескорыстно, преданная наивно до святости.
Кажется, речь о нашем здешнем восточном приятеле. Поклонитесь ему — это преблагороднейший человек — скажите ему, что мы помним и любим его.
Прилагаю офиц<иальное> письмо, — если оно не так написано — я готов написать и другое, 10% я поставил зря — уменьшайте и увеличивайте — делайте как знаете.
Чтоб не забыть — прибавлю еще маленькую просьбу. Если вам нельзя — любезный друг — самим приезжать с письмами, то пишите их так, чтоб можно было хоть половину разобрать. Мы мучимся день целый, и то не всегда удается. Вместо воскресных школ я становлюсь воскресной школой. Да вы не сердитесь.
А какова «Совр<еменная> летоп<ись>»? Вот я вам вылупил из хризалиды Кат<кова> и Леонт<ьева>.
Если скоро будет оказия, напишите. Знаете ли вы Г. Перетца — он, кажется, очень хороший и образованный человек.
Дайте вашу руку. У меня сегодня очень болит голова — и потому написал один вздор. — Прощайте.
Мы готовы издавать «Совр<еменник>» здесь с Черныш<евским> или в Женеве — печатаем предложение об этом.
Как вы думаете?
На конверте: Николаю Александр<овичу>.
277. Е. В. САЛИАС де ТУРНЕМИР
8 июля (26 июня) 1862 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
8 июля.
Много прошло времени, с тех пор как я получил ваше письмо из Спа. Я успел побывать и на Isle of Wight у семьи, успел воротиться в Лондон и работал во все лопатки. «Колокол» я вам послал. Скоро пошлю другой, где вы найдете статью Герцена, лучшую его статью, которая может послужить вам ответом на ваше письмо к нему. Слабые вы люди, старый друг мой, фантазирующие человечество по своей фантазии, называющие «неблагодарною землю, — землю, столько зол взрастившую, столько беззаконий терпевшую, столько крови пролившую» (это из вашего письма ко мне): как будто есть где- нибудь земля, в которой бы история шла иначе, не путем безумий и кровопролитий, а каким-то углаженным шоссе, — не результатом борьбы и столкновений элементов и сил, а какой-то наперед рассчитанной канителью! Вам горько, что стадный и плотоядный зверь кровожаден, да и мне горько, только что это факт, против которого мы бессильны; все что мы можем делать — это настолько разъяснять вопросы, чтоб взгляд на вещи становился яснее и борьба достигала бы цели определеннее, следственно легче, следственно мягче. Но удастся ли когда-нибудь изменить физиологические построения породы так, чтоб понимание было развито у всех настолько, чтоб можно было столковаться о лучшем общественном устройстве, прийти к всеобщему сознательному contrat social210[210], — этого я не знаю, да и никто не знает. Стало, ожидать, чтоб ход развития человеческого вообще, и русского в особенности, катился по маслу — было бы несбыточной утопией. Личной задачей остается — не терять сочувствия к страданию и не пугаться перед совершающимися событиями. Что вы будете дальше делать, когда обстоятельства станут все резче и резче ставиться острыми краями друг к другу — а предотвратить этого нельзя, даже ударившись в чичеринскую централизацию, — что вы станете дальше делать, когда вы пугаетесь пустой прокламации и обычного огня и готовы перейти к обвинительным актам
245
Катковых, которые лезут присоединяться к обвинительным актам 3-го отделения? Стыдитесь, старый друг мой! Имейте храбрость смотреть действительности в глаза, не создавая себе утопии истории в виде подушки, набитой клыками плотоядного зверя, но мягкой как пуховая.
Не видел я эффекта, произведенного троицей на Лизу. Посылаю вам письмо Натали об этом, которое получил вчера. Надо вам сказать, что я троицу достал только в конце прошлой недели, показал Ольге; Тата подклеила головки и отправили мы троицу в Сошеэ. Вы говорите о маленьких детях как о кусках мяса. Позвольте: другая дочь — Елена — имеет такой умный вид, что я не надивлюсь на нее, точно большой человек в маленьком размере. Мальчик поплоше, но добродушен и влюблен в сестру; а та — как следует большому человеку — сама по себе и не замечает.
Вот и ваша Оля идет замуж. Скажите ей, что я искренно желаю ей счастия. Какой же это Жуков? Знаете ли вы его? Есть ли вероятности жизни сердечно спокойной?..
Кстати, к Жуковым, друг мой. О своих деньгах вы не хлопочите, если через три месяца около — отдадите, то мне будет ко времю. Но не удастся ли вам стянуть с Жуковых 2500 руб. ассигн<ациями>, которые они мне должны? Не говорю о процентах; но за капитал ручался ваш отец, я ради него и дал взаймы, и ради
