les noms des collaborateurs, mettez aussi le mien. Ogareff (il s’occupe plus spécialement de l’organisation communale, économique et administrative en Russie)
32
qui est un des hommes les plus éminents, veut aussi vous envoyer quelque chose et, avant, vous écrire.
Je vous serre la main avec amitié, sympathie et estime.
Alex. H e r z e n .
Notre Louis XVI d’Alexandre, nous boudant, est un de nos lecteurs constants. Il y a un mois, il a écrit sur le rapport du ministre de l’Intérieur: «Il y a plus de deux semaines que j’ai lu cela dans la Cloche». Il devient fou maintenant, il y a des arrestations et un procès politique — le l-r de ce règne.
Перевод 23 марта 1860.
Park House.
только что получил ваше письмо и тотчас же берусь за ответ. Искренне благодарю вас за сделанное мне предложение внести свой вклад в ваше Revue.
Надо однако сказать вам, что я и мой друг Огарев — мы чрезвычайно заняты (у нас на руках «Колокол», «Полярная звезда» и «Голоса из России»… — все это мы вдвоем должны редактировать, а что касается «Колокола» и «Полярной звезды», то передовые статьи для них мы сами же и пишем). Но вот что я вам предлагаю — перевод (обработанный для французских читателей) серии писем о России и Польше. Эти письма будут ответом на три или четыре статьи, опубликованные поляками в Париже. Надо вам изложить основную мысль этих писем. Для меня Польша представляет собой старую цивилизацию в славянском мире — притом во всей ее трагической красоте, со всеми преимуществами, которые дает несчастие, — с великими воспоминаниями, стремлениями к свободе, к католицизму (просвещенному!), к аристократии (радикальной!) — все это прекрасно, но все это нежизнеспособно. Мы, русские, мы ненавидим наше двойное прошлое: московскую традицию и петербургскую статистику, мы безродные в семье человечества, наша раса смешалась с татарами, с финнами, с туранскими народами. Западная цивилизация становится для нас ненавистной, как только она колеблется перейти Рубикон и вступить в социализм. Народ — мужик, раскольник, землепашец — не имеет ничего общего с Петербургом. Наша аристократия — это татары, возведенные в ранг немцев. Народ выдвигает вместо права на труд — право на землю без выкупа, общинное устройство, раздел земли, общинную собственность и промысловые объединения.
Если это вам подходит, я засяду за работу, чтобы сделать перевод. Но с тех пор, как я живу в Лондоне, я позабыл французский язык, надо будет исправлять стиль, орфографию.
Я буду писать о вашем Revue в «Колоколе» — вас любят, вами восхищаются в России. Ваши враги в России — это экономисты, сторонники абсолютного «laisser-faire», либералы оттенка Ламартина — Одиллона Барро; но это ведь огромное удовольствие — быть ненавидимым такими кретинами.
Есть ли у вас проспект вашего Revue? Я бы напечатал его в «Колоколе». Если вы указываете имена ваших сотрудников, назовите и мое. Огарев (он занимается преимущественно общинным, экономическим и административным строем России) — один из самых выдающихся наших деятелей — также желает послать вам кое-что и, предварительно, вам напишет.
Жму вашу руку дружески, с симпатией и уважением.
Алекс. Герцен.
Наш Людовик XVI, Александр, хоть и дуется на нас, — один из наших постоянных читателей. Месяц назад он написал на докладе министра внутренних дел: «Более двух недель тому назад я уже читал об этом в „Колоколе”». Теперь он совсем обезумел: идут аресты и политический процесс — первый в это царствование.
26. А. А. ГЕРЦЕНУ
30 (18) марта 1860 г. Фулем.
30 марта. Park House.
Fulham.
Любезный Саша, окончим эту переписку; она мне очень тяжела, и я вижу, что надобно много времени, чтоб ты оценил и понял мое воззрение. До тех пор будем писать о других предметах. Я повторю тебе одно, что когда я говорю о 25 годах, я разумею 25 лет, а не 24, не 23, не 22… и потому я не понимаю, почему ты говоришь: «3, 4… года»… Бесполезность писем моих ты доказал тем, что, сделавши поступок, глубоко оскорбивший меня — т. е. произвольно остановивши отдачу письма Mme Vogt — ты имел твердость не попросить прощения, не раскаяться. Мне это больно. Я в этих случаях больше делаюсь сосредоточенным в себе — и чувствую кругом какую-то степь.
Что Mme Vogt не поняла моего письма, я тоже не понимаю. Слово брак, так не свойственное юноше, поразило меня в твоем письме; новая любовь, вдруг заменившая вчерашнюю, и ранний брак — все это испугало меня. Я пишу ей: без искуса, закала нет ничего прочного; говорю мое воззрение на жизнь — она не понимает.
Natalie едет на Рейн между 15 апр<еля> и 25. У Ольги была daily gover
Рукой Н. А. Герцен:
Милый мой Саша,
есть кое-что тебе рассказать. Ты знаешь, что Татьяна Петровна приедет с детьми в Ventnor и мы к ним поедем в конце мая.
У меня секрет, но теперь я тебе его не расскажу, — может быть, в следующем письме, после шестого апреля.
У нас был русский, который тебя видел в Женеве. Он нашел, что я очень похожа на тебя и расхвалил меня Кельсиеву, говорит, что я говорю хорошо, по-русски.
Я все еще езжу верхом, вчера я два часа ездила. Надеюсь, что до мая хорошенько выучусь, так чтобы могла в Ventnor ездить.
Но как все у нас устроится. Ты знаешь, что Натали уезжает, может быть, на шесть месяцев. МеЦе Meysenbug предложила Папе взять Ольгу в Италью на это время. Папа почти согласился, потом Татьяна Петровна предложила меня взять, по Европе погулять. Она мне пишет иногда и тебя называет Шушкой. Недавно я получила от ней премилый браслет.
Ну, прощай, милый Саша, крепко тебя целую, будь здоров и весел.
Твоя Тата.
Что же твой секрет? помнишь, ты говорил, что весною…
27. А. А. ГЕРЦЕНУ
6 апреля (25 марта) 1860 г. Фулем.
25 марта / 6 апреля 1860. Park House.
20[20] приходящая гувернантка (англ.);
Письмо твое получил я сегодня утром. Рожденье не празднуется на этот раз. Хотел для детей что-нибудь сделать, да все заперто — великая пятница. Тата подарила мне очень мило нарисованную масляными красками головку с бюста — и ее подарок brille21[21] отсутствием других. Впрочем, Ольга вышила что-то.
Что и как не совсем легко устроить, — Natalie едет на Рейн. Тат<ьяну> Пет<ровну> я увижу в Isle of Wight. Мейзенб<уг>
35
будет сюда, кажется, к 1 маю. Я сделаю все, что могу, все, что считаю хорошим, вовсе не думая о том, что мне бы было приятнее… Не люблю я всех отъездов, потому что прикован к Англии, потому что будущее исполнено туч. Швейцарской войны, разумеется, не будет без общей коалиции, т. е. австро-германской. Где же Швейцарии с ними бороться. Ну что ж К. Фогт говорит? Я попроницательнее его определил этого господина. — В Алек<сандра> II, разумеется, никто не стрелял, а что там волнение между дворянами страшное, это правда. И уже это волнение меняет характер и из олигархического делается конституционно¬либеральным, — так что они становятся к нам ближе, чем Алекс<андр> II.
«Колокол» продолжает делать фурор. В Одессе — на публичном обеде в честь Московск<ого> университета — один г<осподин> предложил этот странный тост: «За
отсутствующих студентов Москов<ского> ун<иверситета>». Все поняли, что это был тост за Огар<ева> и меня, встали и пили — с разными «ура» et cetera.
Рукой H. А. Герцен:
Милый мой Саша,
новость, что может быть скоро поступишь в солдаты, меня очень огорчает. Утешаюсь надеждой, что не будет войны и что ты все-таки не поступаешь как простой солдат, а как хирург, это все-таки безопаснее.
Натали только что получила письма из России, Елена уже <в> Москве. Не знаю, как все устроится, ничего не решено.
Папино рождение прошло очень тихо. Я начала писать масляными красками, я больше месяца училась по секрету от Папы и для него маленький бюст срисовала.
Верховая езда идет, кажется, хорошо.
Прощай, крепко, крепко тебя целую, будь здоров и весел.
Твоя Тата.
Кланяйся от меня Эмме.
28. М. К. РЕЙХЕЛЬ
9 апреля (28 марта) 1860 г. Фулем.
Да-с, это вопросец-с… где Тат<ьяна> Петр<овна> или кто-нибудь из русских, все толкутся, бегают из угла в угол. Кто теперь сыщет Марью Алекс<андровну>…
Думали ли, что день моего рождения в Берне у Фогта Саша делал праздник — и на нем была — отгадайте — Татьяна Петровна. А адрес ее теперь:
Hippolitte Alexandroff.
Genève. Poste restante.
Я начинаю думать, что (если вы еще при желании оном), то можно в самом деле устроить визит к вам Таты.
36
Сатины в Москве, к 1 мая, вероятно, Нат<алья> Ал<ексеевна> соберется. Она бы довезла ее до Швейцарии — там можно распорядиться, но мне для этого нужно знать, когда Тат<ьяна> Пет<ровна> поедет в Isle of Wight, — чтоб ее паки и паки в Енгланд привезти.
Вы слышали, что не только Каченовс<кого>, но и Павлова — арестовали. В Твери — Головачев сидит на гауптвахте. Каков Сашенька!
Бумаг еще не получил.
Вчера мы были на открытии новой русской типографии — Чернецкого. Каково-с.
Целую Рейхеля, и вас пожалуй, и детей.
Прощайте.
А. Герцен .
9 апре<ля>. Park House.
Fulham.
29. П. В. ДОЛГОРУКОВУ
12 апреля (31 марта) 1860 г. Фулем.
12 апреля 1860. London.
Park House. Fulham.
Почтеннейший князь,
спешу благодарить вас от себя и Огарева за вашу присылку — и жду с нетерпением продолжения. Мне жаль, что вы не выставили почтенные имена — отцов отечества, — пора им знать, что занавесь отдернута и их в Европе знают. Мне кажется, что вы очень хорошо делаете, что печатаете по-французски — они этого боятся как огня, и Morny прочитает и, пожалуй, принцесса Матилда. Известна ли вам безобразная история с Головачевым (корчевским помещиком), которого посадили на три месяца на гауптвахту за грубое письмо к губ<ернскому> предводителю, заменившему Унковского, который хотел уничтожить университетские стипендии, вотированные дворянством, — и это делают лучшие люди в министерстве — «Нестор» Ланской и «либерал» Милютин!
Известно ли вам, что петер<бургские> газеты возвестили о том, что вы печатаете книгу, — что это либерализм или желание указать… Недавно читал я ваши записки об Италии — конечно, ценсура теперь гораздо
