ронять пропаганды и разъяснять вопросы внутреннего преобразования, так чтоб к концу войны они могли иметь влияние своей ясностью и снова поставить на ноги дело организации. Если не будет войны — то нам предстоит то же. Польша при этом погибнет на время, и терпеливая разработка вопросов и организация сил подымет его иным способом через несколько лет. Во всяком случае драться с воздухом нелепо и начинать coup de main, чтоб показать бессилие рук, глупо и преступно. Не отступая ни шагу — выдержать брожение национализмов и извлечь элементы из самого этого брожения (потому что брожение всегда дает элементы на все), извлечь элементы для организации сил — вот дело огромного терпения, труда и твердости и единственный путь к цели — коренной реорганизации России и прилежащих племен на новых экономических, а следственно, юридических и административных основаниях.
Так как ты уже отправил финна и большей частию дело началось, то — по разным иным соображениям — юниор отправится к вам в 20-х числах сего месяца (20—25). С ним напишу к Нордштрему и к тебе. Но удали его, т. е. удали от него польские сплетни и исключительно займитесь чухонским делом. — О смерти Пот<ебни> ты, верно, уже знаешь и из «Колокола». Какой она положила на меня глубокий траур — об этом говорить нечего. Из статьи по этому поводу ты узнаешь, что я думаю. — Если я еще на кого смотрю как на мученика действительного — это на Демонтовича; мне кажется, что он между ними только один, поэтому и мученик. Обними его крепко. — Русские газеты из рук вон подлы. Катьков унизился ниже подлости. Общественное мнение выражает преданность и готовность отстаивать интегритет империи, на которую никто не нападает. Тут важна привычка к демонстрациям. Вообще Ал<ександр> Никол<аевич> вызывает die Geister, a Bösen in die Erde не спровадит. Но что труд организации сделается не в один день — это ясно как день — не аксаковский, а сегодняшний. — Засим жму руку твоей жене и твою огромную руку и еду в Кью искать квартиру.
Здравствуйте, г. регимент-полковник Михаил Александрович. — Наконец всё фешионебельное общество из Малмё перебралось сюда — Мазуркевич и Бобчинский. Жаль, что Добчинский остался в «Ревизоре», он тоже бы приехал.
Я не понимаю, чего же ты хочешь по части книгопро<да>вческой и чего ты не можешь решить и устроить. Я Bonin книг послал и писал, что сначала 50% с «Колок<ола>» и 40 с книг —
потом, вероятно, надо будет набавить, т. е. 45% с «Кол<окола>», а книги от 40 до 35. Ну, о чем же хлопоты и затруднения? За этим С<ашу> по-настоящему посылать не стоит, разве особенные дела по Финляндии.
323
Цв<ерцякевича> вижу редко — но все ж он очень скучный человек. О Тугендголде я тебе писал.
И. С. Тургенев, говорят, совсем испортился.
Если что нужно, пиши сейчас.
Посылаю опять письмо к Ан<тони> Ксав<ерьевне>, оно распечатано, потому что на пакете не было ничего, кроме адреса Тхорж<евского>.
Ну, а вы, кажется, что-то нахвастали с вашим вторым Карлом XII.
Жук<овский> уезжает с поручениями. Бакст уехал.
А Марть<янов> возвратился.
Прощай. Кланяйся жене.
366. А. А. СЛЕПЦОВУ
9 мая (27 апреля) 1863 г. Лондон.
Рукой Н. П. Огарева:
8 мая.
Грустью на меня повеяло ваше письмо, милый А<лександр> А<лександрович>, но фонд его так человечен, что я, вдумываясь в него, прихожу к убеждению, что очень скоро опять воскреснете для деятельности. Я вам отвечаю коротко, но подробно; начну с меньшего и пойду crescendo.
Во-первых, упорство, которое вы сохранили в нечитании наших изданий, мало того что оскорбляет нас, но оно нехорошо относительно дела. Если бы вы читали их, вы бы знали, что г. Кона уже нет в живых. Я требую, чтобы вы (у Амио, что ли) взяли «К<олокол>а» и «В<еч>е» и прочли бы в особенности 162 и 161 номера. Сами увидите, что пренебрежение в этом случае — дурной поступок.
Во-вторых, вы формальную честность относительно друзей приняли за искренность, и это ошибка. Вы могли, вы должны были, сдавши поручения, стать искренно. Но теперь о настоящем деле. Вглядываясь в историю, вы находите, что кровавые перевороты были бесплодны, если мысль не дозрела, а если мысль дозрела, то не нужно было кровавых переворотов. Вглядитесь еще побольше в смысл этих слов и вы увидите, что и это абстрактный силлогизм, о котором история не спрашивает, и что вы в истории его оправдания тоже не найдете. Вы найдете, что англ<ийская> рев<олюция>,
кровавая, увенчалась успехом, французская, 1бет299[299], привела к централизации. Гораздо труднее уже отыскать реформу мирную с дозревшей мыслью. Где? Когда? И как? Дело сводится на механику; невтерпеж пришлось с одной стороны, упорство с другой — вот и столкновение, не обращающее внимания на зрелость или незрелость мысли. Теперь — что зрелость мысли, т. е. ее нумерическая сила, необходима для победы — это без сомнения; что нумерическая сила может быть так велика, что упорство врага исчезнет в мгновенье ока, без потери крови — это возможно; это Те81бегаЩт300[300], к этому надо стремиться? Без сомнения, путем пропаганды — раз и организации — сверх того. Без организации пропаганда бессильна. Поэтому поймите же всю важность организации, которой исход зависит от случайностей, но которой цель — собрание, создание силы. Вы встретили в своем хозяйстве неудачу; ассосье расходились во взгляде на средства и ошибались, потому что они не довольно серьезны. А может, долею они, долею вы сами ошибались, и диагональ-то,
324
выходит, организация хозяйства. Потому, что они ошибались, неужели же бежать или подчинять здравый смысл несерьезности нетерпеливых брожений? Нет, нет и тысячу раз нет. Выждать надо; насиловать они ничего не могут. А выждать — это значит привлечь людей более серьезных и более сильных, которые естественно, невольно составят преобладающую дирекцию в хозяйстве. Даже если бы нашли одного управляющего, и это было бы хорошо, если это поведет к организации хозяйства, без которой мысль не дозреет вовсе, а упорство разных элементов все же приведет к тому разорению, которого вы боитесь. Отсюда вывожу мой окончательный вывод: из любви к вам, несмотря на то что вы многим меня, или, лучше, нас, оскорбляете, из любви к ним, несмотря на то что они ошибаются, из любви к делу, которое выше всего, умоляю вас: не уходите прочь, выждите терпеливо и внесите другие элементы, элементы просто-напросто организации. Вдумайтесь в эту тему, друг мой, и вы увидите, что я прав.
Если болезнь мешает, дело другого рода. Но об этом рассудимте бе £ас£о301[301]. Ваша болезнь — или просто нервное расстройство от чересчурных раздражений, или органическая болезнь сердца. Я думаю, нам следует болезни смотреть прямо в глаза. Если это органическая болезнь сердца, то вы поневоле устранитесь от дела надолго, обратив усиленное внимание на излечение или поправку настолько, чтоб через месяц или два приняться за работу и окончательное уничтожение ортодоксии Кона… и другой личности, при нем состоящей. Если это только нервное раздражение, то еще два месяца здравого обсуждения дела и отдыха поставят вас на ноги. Зачем же вам тогда спешить домой? Подождите! Оправьтесь. Отчего вы не ездили к Б1еигу? Отчего вам теперь к нему не ехать? Что вам торопиться на возвращение, без осуществления данного вами обещания? Если личные, семейные интересы — я молчу, но думаю, что надо выздороветь уже для того, чтобы их выносить. Займитесь вашим планом и, кстати, лечением и отдыхом до осени. Этот путь для меня ясен, как 2X2. Затем, вы спрашиваете, в каких мы отношениях после нашей переписки. Подумайте и спросите свои чувства; я уверен, что они вам скажут то, что я говорю: мы теперь в лучших отношениях, чем когда-либо было, мы на пути к тем отношениям, где люди становятся неразрывны. От этого я уверен, что мы о ваших предположениях и планах не только перепишемся, но поговорим и что вы приедете отдохнуть не на
299[299] такая же (лат.);
300[300] желаемое (лат.). — Ред.
ложе легитимизма (это я сказал в шутку), а в ту среду, где горячее рукопожатие разом выражает и общую мысль, и личную дружбу. — Вот мое заключение.
Теперь, о каких вы рекомендациях пишете? Это дело на сию минуту скудно; люди в разброде, а в сущности их нет. Но на это вам Г<ерцен> ответит.
Р. Б. В июне приедет Д. А выходит, что я ответил больше подробно, чем коротко, и все еще не настолько ясно, насколько бы хотелось. Но до другого раза.
Огарев.
9-го мая.
О каких французских адресах или рекомендациях вы говорите? Я, право, забыл. Мишле или кому — черкните слово. Что я и О<гарев> совершенно согласны, и писать нечего. Будьте здоровы.
А. Герцен.
325
Рукой А. А. Герцена:
От всей души руку жму и желаю увидеться. Нельзя ли заехать?
А. А. Г.
На конверте: Monsieur A. Sleptzoff.
Hôtel Byron, rue Laffitte, à Paris.
367. H. A. ГЕРЦЕН
11 мая (29 апреля) 1863 г. Лондон.
Рукой Н. А. Тучковой-Огаревой:
11 мая.
Orsett House.
Милая Тата моя,
во-первых, вот тебе портреты детей, ты увидишь мою готовность и плохую удачу — что делать. Чтоб тебе отвечать, мне хотелось подождать, чтоб наняли дом, этот министерский вопрос все еще не разрешен, — подумав, я решилась писать, не дождавшись окончания этого дела — и, в самом деле, не все ли равно, где мы будем? Твое письмо меня расшевелило на мгновение, захотелось ехать к вам, жить где-нибудь близ Флоренции или у Комо — но скоро я поняла, что это несбыточные мечты, я очень понимаю, и понимала до твоего письма, как трудно жить в Лондоне после Италии, я об этом много
говорила с Г<ерценом> и О<гаревым>, — они только отчасти понимают, как трудно устроить человеческую жизнь в Англии — она возможна только страшным богачам и очень подвижным, свободным людям — и все-таки они поминутно летают на континент.
Ах, как бы я дорого дала, чтоб побывать с тобой хоть один день в Риме — нет места в мире, которое бы так много хорошего мне напоминало, как Рим; если те же еще нумера, то, проходя по Корсо, взгляни на 18 №, там вы жили, там я с твоей мамашей до поздней ночи беседовала, а вечером Константин провожал нас в Бабукку. Когда ты писала о процессиях, я вспомнила, как нас с Мар<ьей> Кас<паровной> итальянские либералы уговаривали стать на колени в церкви, вспомнила, как нам прикалывали кокарды, как знали нас потому, что на всех демонстрациях мы были первые, помню, как мне дали знамя нести, с каким трепетом я взяла его, и вдруг молодая девушка с жаром заговорила: «Вы из Пиэмонта, а я
