J’ai reçu une lettre très étrange — postée à Paris, datée le 1 mai à Varsovie, portant le cachet du Comité Central et le № 14. On me prie de ne plus m’occuper des affaires de la Pologne — tout cela exprimé d’une manière étrange. Avant de publier ce factum, il faut constater l’authenticité de la lettre. Si c’est le Comité de Paris qui l’a envoyée, il m’obligera en vous disant que c’est ainsi, — je n’aurai plus besoin de chercher des voies pour arriver à une réponse du Comité de Varsovie.

Si vous ne pouvez pas me donner une réponse positive, — dites-moi un mot, et je vous prierai de n’en rien dire à personne. Dans ce cas à qui m’adresser? A Ord? Il m’est impossible de laisser cette affaire sans la recherche de la paternité. L’exemple des sources du Nil m’encourage, et votre amitié fera le reste.

Tout à vous A. H e r z e n .

De grâce, la réponse pour le 13 ou 14 (le 15 paraît la Cloche). Est-ce que Mr Sleptzoff est encore à Paris?

На конверте: Paris. J. Klaczko, Esq.

Quai d’Orléans, № 6.

320[320] Последние новости (англ.); 321 [321] размягчение (франц.). — Ред.

Дорогой господин Клячко! Еще раз обращаюсь к вам с просьбой оказать мне услугу и еще раз не теряя времени. Я получил очень странное письмо, отправленное из Парижа, датированное

Перевод

341

1 мая в Варшаве, с печатью Центрального Комитета и № 14. Меня просят не вмешиваться более в дела Польши — выражено все это странным образом. Прежде чем опубликовать этот пасквиль, надо установить подлинность письма. Если мне послал его парижский Комитет, то он меня обяжет, сказав вам, что это так, — мне не надо будет больше искать путей для того, чтобы получить ответ варшавского Комитета.

Если вы не можете мне дать положительного ответа, уведомьте меня, и я прошу вас никому об этом ничего не говорить. — К кому в таком случае мне обратиться? К Орденге? Я не могу оставить это дело, не установив его происхождения.

Пример истоков Нила меня воодушевляет, а ваша дружба сделает остальное.

Весь ваш А. Герцен.

Ради бога, ответ к 13 или 14-му (15-го выходит «Колокол»).

В Париже ли еще г. Слепцов?

На конверте: Париж. Ю. Клячко, эск.

Quai d’Orléans, № 6.

380. А. А. ГЕРЦЕНУ

11 июня (30 мая) 1863 г. Лондон.

Рукой Н. П. Огарева:

11 июня.

Письмо твое от шестого мая, caro mio, получено. Я читал его внимательно. Но впредь — и это не я один, а многие другие просят — этим способом не писать, потому он хуже всякого другого. Разумеется, из Стокгольма в Лондон всякий способ хорош, а преимущественно самый простой; что же касается до других стран, то опыт доказывает, что твой способ хуже всякого другого. На тангенс и котангенс не рассчитывай,

а лучше поскорей приезжай, ибо скоро кто-нибудь настоящий приедет и гораздо лучше знать от тебя что и как и все устроить viva voce322[322]. На Броун<а> также не рассчитывай, он болен. — На обороте найдешь мою записку к Феликсу. — «Opinion Nat» напечатала твою речь; бакун<ин>скую, говорит, напечатает в следующий раз, называя ее субстанциальной. Но ты ему от меня скажи (а длинное письмо ему напишу, когда ты воротишься), что его речь меня глубоко огорчила. Кто дал ему право говорить о местопребывании Зои Владимировны и хвастать ее связями с важными людьми? Это Зое Владимировне будет чрезвычайно неприятно, тем более что она имеет характер серьезный, сдержанный, расчетливый, выжидательный, а не фейерверкный. О финнах писать будем, но для этого надо, чтоб они доставляли материалы. — Что же еще сказать тебе? Судя по твоим письмам, я тобой очень доволен и крепко обнимаю тебя. — На poste restante спроси письмы; к тебе из Кингсланда писано 4. Я нашел там все благополучно. — Ну, приезжай же скорее, для домашнего дела твое присутствие становится также очень необходимо.

342

Я почти уверен, что это письмо тебя не застанет, любезный Саша, и пишу только потому, что Ага пишет. Обратили ли у вас внимание на городскую стражу в Москве и Петерб<урге> и на то, что студенты моск<овские> просят составить легион, — все это делается с целью показать усердие, — но однажды рама если дана, — картина может перемениться. Somme toute323[323], дело расшатывания гнилого зуба идет как по маслу. У Катк<ова> грозили поджечь типографию — и подожгли, но успели потушить.

Вот пока и все. Хорошо, кабы ты поспел к сдаче дома — Тейлор опять оказывается плутом, а у нас, кроме Пени, никого. Пан Тх<оржевский> тоже неспособен.

Кланяйся Баку<нину>.

381. Ф. ЗЕНКОВИЧУ

11 июня (30 мая) 1863 г. Лондон.

Рукой Н П. Огарева:

От души благодарю вас, любезный Феликс, за ваши теплые строки и за ваш перевод. Из юношей вашего народа вы были одним из тех, которые при первой встрече возбудили во мне самое живое сочувствие. Я надеюсь, что наша взаимная симпатия сохранится, пока я жив, и останется в вашей памяти, когда меня не будет. Крепко жму вам руку.

Ваш Н. Огарев.

И я прибавлю строку и тоже благодарность за то, что вы помянули Потебню и его товарищей. Жму вам руку и прошу дружески поклониться Дем<онтовичу>.

322[322] на словах, очно (итал.). — Ред.

Прощайте — будьте здоровы.

Ал. Герцен.

382. Н. А., О. А. ГЕРЦЕН и М. МЕЙЗЕНБУГ

13 (1) июня 1863 г. Лондон.

13 июня 1863. Orsett House.

Милая Тата, твой рисунок и все ваши посылки пришли. Мы внимательно смотрели на Стеллу — мне нравится общность рисунка, но я меньше привык к черному карандашу, чем к краскам. Фр<икен> сказывал, что художники были довольны. Боткина картина очень мила. Но памятник русский не того — главное, что мученики могут простудиться на сквозном ветру.

Саша еще в Стокголме — и вряд будет ли раньше 25 июня. Мы все собираемся переезжать в новый дом.

Журнал твой, Ольга, мы с Ага читали и очень смеялись тому, что ты не совсем подчинилась важным авторитетам —

343

а сама судишь. Это хорошо, но надобно обдумывать суждения и не судить с самонадеянностью. Вкус у тебя есть, и потому надобно его больше и больше воспитывать, т. е. много глядеть, много слушать и очень много читать.

Also d letzte Gericht — pour la bonne bouche — so ein göttlich Charivari von der Sixtiner Kapelle, so eine Walpurgrisnacht — bei Tageslicht — etc., etc.

Ich, ungerichteter und ungeretteter, danke recht sehr.

In Polen — eine Umwälzung in der Umwälzung — eine Revolution in der Insurrektion. — Die aristokratische Partei — hat die Oberhand, die andere aber das Recht für Vaterland zu sterben — und die sterben, die sterben haufenweise — die anderen aber leben und leben und schreiben Manifeste und bedanken sich, daß die anderen sterben.

Das ist auch so ein Gericht — plat — un peu trop plat.

Und Schurz — mit seiner Legion — Blind Carolus schreibt, daß alle Deutschen heroisch waren — aber davonliefen — fügen die Mericaner zu. Und Puebla — und die Nationalgarde in Moskau und Petersburg324[324].

Рукой H. П. Огарева:

Спрашиваю Лизу, что она велит вам сказать, но она говорит такой вздор, что не разберешь. Говорит, что Ольга теперь большая, ей 4 года. — Милую Мальвиду благодарю за храм Весты. Тата, я тебе о твоем рисунке напишу на той неделе, очерк очень хорош; но я подробно его разберу. Целую тебя и Ольгу. Вот и все на сегодня.

Посылаю вам речь Саши — и прощайте.

Все здоровы — еще раз можете писать в

Orsett House, а потом Elmfield House,

Teddington near London325[325].

344

324[324] Итак, последнее блюдо — на закуску — своего рода божественный «Charivari» Сикстинской капеллы, Вальпургиева ночь — при дневном свете — etc., etc.

Я, неосужденный и неспасенный, благодарю покорно.

В Польше — переворот в перевороте — революция в самом восстании. — Аристократическая партия взяла верх, другая же получила право умирать за родину, и эти умирают, умирают толпами, — те же поживают себе, пишут манифесты и благодарят других за то, что они умирают.

Это тоже своего рода блюдо — plat — un peu trop plat.

A Шурц — со своим легионом — Блинд Каролус пишет, что все немцы вели себя героями, но бежали, добавляют мериканцы. А Пуэбла — а национальная гвардия в Москве и Петербурге (нем.). — Ред.

Westbourne terr. W.

Два письма твои и ваши пришли разом, Тата, — вот какие у вас непочтенные почты. Фрикен сегодня утром уехал в Париж — я ему дал два медальона (фотогр<афии>) Иоанны. Мне не нравится ни мысль, ни исполнение, сходства никакого — и все вместе banal. Не лучше ли было бы сделать просто ее медальон? Ах, эти английские немцы… и немецкие англики.

От Саши телеграмма: он приедет, вероятно, к 25, может, днем раньше — я тотчас тогда перееду в Elmfield House — завтра переезжает Natalie и дети — мы с Ог<аревым> остаемся одни. Чернец<кий> и Кельсиева тоже едут в Teddington.

Насчет того, куда вам ехать до конца сентября, я полагаю, что, в самом деле, лучше оставить Рим и ехать где лучше воздух, где можно заниматься и не так дорого.

Вот видишь, милая Тата, я думал так — это на старости лет фантазии — что, приехавши в Италию и встретившись с вами в каком-нибудь местечке, мы через неделю поедем в Неаполь. Мне хотелось вам показать самому лучшую часть Италии, но так как я всегда уступаю фантазии необходимости, а вам в Риме или в его окрестностях оставаться нельзя, то и поезжайте куда хотите — где не очень далеко и не очень дорого. Не знаю еще, но думаю, что приеду просто во Флоренцию в сентябре — а что потом? Потом я поеду назад — да, наконец, и ваше путешествие надобно покончить.

Поживите-ка начало весны в Teddingtonü — а там — я не знаю, да и не надобно так долго задумывать.

Что Григоровиус не понимает русского вопроса и России, меня не удивляет — ограниченность и национализм немцев поразителен. Во всех ужасах, которые теперь делаются, всякий не-немец — да и не-француз — поймет полное разложение петербургских порядков и начало социальной революции. Но об этом при свиданье.

Еще раз экспедиция не удалась из Швеции — а знаете ли вы, что наши скоты повесили Абихта?

Mais c’est déjà à vous que je dois m’adresser. Abicht pendu — pauvre diable — il donne la mesure de leur féroce stupidité. C’est trop loin d’ici pour vous expliquer — mais croyez-moi