средоточие отдыха, общего очага, общей встречи.

24 августа.

Тата,

письма получил. Если бы вы умели никому не говорить — я приехал бы в Неаполь и вместе поехали бы в Флоренцию. Квартиру Miss Reeve знаем — извещу через нее. Напишите сейчас — где и как (но только чтоб никто не знал).

Либейшая Мальвида.

Ей-богу, виноват. Фершпетовал, постабгинг и — оттого, не пишу ни вам, баронесса, ни Ольге.

А Ольгу целую таузен-маль.

Ich kann bis Neapel kommen und dann zusammen nach Florenz kommen (nur kein Wort, sogar an Georgina) — ich gehe, d 15. ab, werde schreiben nach 3 Tage375[375].

Рукой H. П. Огарева:

Buon giorno, carissimi!376[376]

368

399. M. МЕЙЗЕНБУГ, H. A. и О. A. ГЕРЦЕН

25 (13) августа 1863 г. Теддингтон.

25 août 1863. Elmfield House.

375[375] Я могу доехать до Неаполя, а затем поехать вместе во Флоренцию, (только никому ни слова, даже Жеоржине) — я выезжаю 15-го, буду писать через 3 дня (нем.);

Pricadier — vouzafé raisson! (Souvenir de Müller-Strübing.)

Ein Wort — short — S w o r d — чорт! und d Wort haben Sie gesagt — touchez là — et c’est bon. — C’est bon… bon… bon!.. (manière Deville — Bocquet).

«Etre le bourreau des bourreaux».

Og et moi nous avons immédiatement apprécié la vérité incontestable de cela, Brigadier. — Vous avez raison, vous devenez inhumaine et misanthrope — c’est l’air de Capri — Tibère l’était aussi.

D’après toutes les suppositions vous avez reçu ma lettre d’hier. Tout cela expliqué Verbatim — maintenant tenez-vous pour avertie.

Nous partons le 15 — (Il y a un Mr russe qui va avec moi jusqu’à la Suisse). Si vous êtes déjà à Florence — c’est parfait — mais je puis venir jusqu’à vous — à condition d’un incognito scrupuleux (seule exception Miss Reeve) — vous devez être chez elle — dès le 20 (ou d’après nos lettres).

Lisez-vous encore le russe?377[377]

Варв<ара> Тим<офеевна> отправилась в середу в Марсель, а в субботу поплыла в Константинополь, т. е. в нынешнюю субботу она будет в гареме Келси паши Салтана. Знаешь

377[377] Прикадир, фы прафы! (Память о Мюллер-Стрюбинге.) Одно слово — short — Sword — черт! И вы это слово произнесли — по рукам — и хорошо. — Хорошо… хорошо… хорошо!… (в манере Девиль—Боке).

«Быть палачом палачей».

Мы с Ог<аревым> тотчас же оценили неоспоримую истинность этого, бригадир. — Вы правы, вы становитесь бесчеловечной и мизантропкой — это воздух Капри — Тиберий тоже был таким.

По всем предположениям, вы получили мое вчерашнее письмо. Все это объяснено verbatim (слово в слово) — так что намотайте себе на ус.

Мы выезжаем 15-го (здесь есть один русский господин, он поедет со мной до Швейцарии). Если вы уже во Флоренции — великолепно, но я могу доехать и до вас — при условии тщательного инкогнито (единственное исключение мисс Рив) — вы должны быть у нее с 20-го (или согласно нашим письмам).

ли ты, что сюда приезжал к нам Гончаров, атаман некрасовских казаков в Турции? Оригинальнейший старик — если напомнишь, расскажу. Затем прощайте.

Помните приказ: никому ни слова о моем приезде, кроме Рив. Другим скажите, что вы едете, ждете писем, что я отложил, опоздал и т. <д.> Чтоб не забыть, я надену на себя Жеоржинины башмаки. Пишите к Nat, она огорчается.

369

400. К.-Э. ХОЕЦКОМУ

27 (15) августа 1863 г. Теддингтон.

27 août 1863. Elmfield House.

Teddington. S. W.

Cher Charles Edmond,

Le doct Marco Guastalla — de Florence, membre du Comité polonais — est venu me demander à qui verser une somme d’argent de 8000 fr. pour la cause polonaise. Après le départ de Czwercekiewitch — je n’ose pas prendre sur moi cette responsabilité. Le Cte Zamoïski dit-on est l’agent du gouver national à Londres — d’autres le contestent, dans ce cas j’ai pris la liberté grande de vous l’adresser. Donnez-lui un conseil — doit-il aller chez Ordenga, chez Branicki — ou attendre (c’est mon. opinion) un ordre de la part du gouvernement.

J’ajoute à cela que nos affaires du Kolokol et de l’imprime rie vont mal — le gouv russe nous a coupé les 3/4 des routes. Je pense quelquefois de me transporter en Suisse (entre nous), pensez- vous que cela soit possible? J’ai même pensé à un autre plan — de laisser l’imprimerie en Anglet et venir pour un an à Paris. Dites-moi votre opinion? Est-ce faisable? Alexandre vous verra bientôt — mais écrivez avant.

Lisez-vous la Cloche? Avez-vous vu notre protestation?

Tout à vous A. H e r z e n .

Перевод 27 августа 1863. Elmfield House.

Теддингтон. S. W.

Дорогой Шарль Эдмон,

докт<ор> Марко Гуасталла из Флоренции, член Польского комитета, явился ко мне с вопросом, кому внести сумму в 8000 франков на польское дело. После отъезда Цверцякевича — я не смею взять на себя этой ответственности. Одни говорят, что граф Замойский является лондонским агентом национального правительства — другие это оспаривают. В данном случае я взял на себя смелость направить его к вам. Дайте ему совет — идти ли ему к Орденге, к Браницкому или ждать (таково мое мнение) распоряжения со стороны правительства.

Добавлю к этому, что наши дела с «Колоколом» и типографией плохи — русское правительство отрезало нам 3/4 путей. Иногда я подумываю о переселении в Швейцарию (между нами), — как вы думаете, возможно ли это? Я даже думал о другом плане — оставить типографию в Англии и приехать на год в Париж. Скажите мне свое мнение. Осуществимо ли это? Александр скоро вас увидит — но напишите до того.

Читаете ли вы «La Cloche»? Видели ли вы наш протест?

Весь ваш А. Герцен.

370

401. M. A. БАКУНИНУ

1 сентября (20 августа) 1863 г. Теддингтон.

1 сентября 1863. Elmfield House.

Teddington. S. W.

Любезный Бакунин,

книгу твою я получил — а потом получил и дополнения, прочел внимательно и хочу отвечать не холодно, а хладнокровно. Целых книг я не умею писать в подобных случаях, а потому коснусь только главных точек. Защищать самолюбивые замашки моего сына, дерзкий тон, ошибки его я не стану — и уже много отчитал ему выговоров; но когда ты меня хочешь уверить, что он поступал как Картуш и делал комплот, такой хитрый, что Квентен (полубог твоих первых писем), Феликс, Домонтович, Норвегия и Скандинавия были им надуты, когда ты боишься сообщить адресы — чтоб он их не переслал твоим врагам, тогда я жму плечами и думаю: как ты привык в сварливой жизни с хористами революции — к немецкой манере; уж обвинять, так обвинять — «вор, агент прусского короля, изнасиловал кошку, выкинул из окна родную дочь и пр.». Я не оправдываю — еще раз — С<ашу> в том, что он говорил о тебе с другими; знаю также, что и другие говорили с ним. Еще менее оправдываю я, что он говорил с тобой — с тобой в глаза никто, кроме меня и Ог<арева>, не говорил откровенно. — С чего же ему, 24 лет, без прав — вчинать речь.

Ваш спор о том, кто из вас законный chargé d’affaires378[378] «З<емли> и в<оли>», комичен до высшей степени. Что молодой человек мог найти приятным представлять начинающийся круг молодых людей — я понимаю. Но что ты тоже будто не прочь иметь помазание с Невы, когда ты его имеешь из Петропавловской крепости и Сибири, — это я не понимаю. Ведь ты не поверил же собственным словам в твоей речи, что попы, генералы, женщины, массы, птицы и пчелы — все составляет мощную корпорацию и пр.

Этот колоссальный канар в твоей речи и ведет меня прямо от твоей потасовки С<аши> внутрь дела. Поговорим об ней твердо, откровенно — и коротко. Книга твоя, особенно первая ее часть, ужаснула меня не обвинениями, а пустотой, ненужностью, призрачностью всех этих переговоров, сближений, отдалений, объяснений. Мастерски составленные тобою характеристики, ех<ешрН> gr Квентена и его жены, в любой роман идут — но ведь я тебе такую же характеристику напишу Оленицына и его жены (правитель канцелярии у Тюфяева в 1837). Если б ты имел художественную цель — это было бы хорошо.

371

Но ты воображаешь, что все это дело — как воображал в 1847, что надобно сондировать Служальского, и за этим ходил с Rue de Bourbon — на железную дорогу.

Оторванный жизнию, брошенный с молодых лет в немецкий идеализм, из которого время сделало dem Scheine nach379[379] реалистическое воззрение, не зная России ни до тюрьмы, ни после Сибири, но полный широких и страстных влечений к благородной деятельности, ты прожил до 50 лет в мире призраков, студентской распашки, великих стремлений и мелких недостатков. Не ты работал для прусского короля, а саксонский король и Николай — для тебя. После десятилетнего заключения ты явился тем же — теоретиком со всею неопределенностью du vague380[380], болтуном (Саша опять-таки виноват, что сказал тебе, хотя и нет человека, который не знал бы этого и не боялся), не скрупулезным в финансах, с долей тихенького, но упорного эпикуреизма и с чесоткой революционной деятельности, которой недостает революция. Болтовней ты погубил не одного Налбандова, а напр<имер> и Воронова; твоя ненужная отметка о нем в письме к Налбанд<ову> свела его сначала в крепость из Кавказа — а потом в ссылку. После отъезда Цвер<цякевича> пришло ко мне письмо, писанное шифрами; враг всех конспиратоблудий, я положил его в сторону, но Тхорж<евский> сказал мне, что у него где-то есть твоя книга с «ключами»; он принес, и что же — мы с Огар<евым> обомлели: в одной книжке записаны адресы всех порядочных людей в России — с отметками и подробностями — и эта тетрадь ходила по рукам, была у Цвер<цякевича>, у Тхорж<евского>, чего доброго у Жихоня. Чему же дивиться, что шведы раскусили это и испугались. Ты велик ростом, ругаешься и шумишь — вот почему никто тебе в глаза не говорит, что тот, кто не умеет «ни пожатием плеча, ни качаньем головы» не выдать тайны, тот плохой конспиратор; да и я плохой — но, любезный Бакунин, я ведь и не напрашиваюсь на сей титул.

Ты, как Милорадович, берешь энергией, а не интуицией. На это лучшее доказательство — польский союз. Он был невозможен, они поступали с нами неоткровенно — результат тот, что

379[379] по видимости (нем.);

ты чуть ли не потонул в нем, а мы сели на мель. Что ты меня упрекаешь, что я видел и не остановил? Ты, брат, стихия — солому ломишь, как тебя остановить? Я был против печатания адреса офицеров