очень хороша.
Да, саго шю146[146], верю и знаю, что значит тишина и покой, — и знаю, что они значат тебе. Но как их согласовать с болезнью? Этого я не знаю. Вероятно, ты в своем А^й^е147[147] не пьешь, как здесь в последнее время, больше безвредного количества. Сверх обычной тяжести нашей жизни, ее очень портит неизвестность в будущем. Я думаю, что таких людей на свете нет, которые бы лет шесть кряду жили, не зная, что и как через два месяца.
Прощай.
Статья твоя может занять пол-«Колокола», даже колонной больше.
69. Н. А., О. А. ГЕРЦЕН и М. МЕЙЗЕНБУГ
17 (5) июня 1865 г. Женева.
17 июня 1865. Ьа Бо1зз1ёге.
146[146] дорогой мой (итал.)<. - Ред.> 147[147] поездке (нем.)<. - Ред.>
Милая Тата,
твое нагорное письмо получено — а также и карандашное. Все хорошо. Погода вам не изменила… пора и по дворам, ты ничего не пишешь о возвращении. У нас — всё хорошо также, только у Огар<ева> был довольно легкий обморок в день вашего отъезда — и явным образом оттого, что его разбудили. Далее вот какие дела. Была нигилистка Симонович и сильно спорила, с ней ее муж-дурак — еще сильнее молчавший; за ними — вице-нигилистка из Цюриха Суслова с сестрой — доктором медицины (эта девушка очень умная — жаль, что ты ее не увидишь).
Еще далее
Черкесов!
Лугинин!
What’s the matter?148[148] Шокенж!
81
Ist’s möglich!
Allons donc!149[149]
Все может быть — n’allons nulle part, alles ist möglich, no matter…150[150]
La grande Schelgunoff151[151] послала 117 телеграмм, получила 203… Во всем этом один умный человек — это сумасшедший Серно-Сол<овьевич>. Стуарт должен был скакать из Липпе Шаумбурга — в Липпе Детмольд, Лугинин из Гейдельберга — в Цюрих, сама Шел<гунова> — из Женевы в Цюрих. Прежде Якоби был послан еклерёром, потом на пороге, т. е. в Праге, поймали Черкесова, его, как желавшего предаться бегству, выписали в 24 часа,… потом начались обратные поездки из Цюриха в Женеву, начались ретелеграммы… а Серно- Сол<овьевич>, подшутивши надо всеми, процветает в новом maison de santé152[152], куда,
148[148] В чем дело? (англ.). — Ред.
149[149] Возможно ли это! Полноте! (нем., франц.)<. - Ред.>
150[150] мы никуда не пойдем, все возможно, не имеет значения (англ., франц., нем.)<. - Ред.> 151 [151] Великая Шелгунова (франц.)<. - Ред.>
вероятно, запрет (и хорошо сделает) друга на рельсах, локомотивного черкеса… — Вот вам история суеты, зигзагов, événements и avènements153[153] в нашем городке.
Тхоржевский участвует во всем — с сладкой желчью, Касаткин сердится на все — с горькой желчью. Чернецкий — сердится, не участвуя, Саша — купается, Линда — лает, Шарик — лает, я — лаю, Огарев — не лает, Natalie — думает, что Лиза простудится, Лиза — не простужается.
Ольга, в ожидании от тебя подробностей о водворении твоем у Фрёлиха, я должен тебе донести, что Линда — цветет — по утрам читает с Шариком «всеобщую историю собак» и роман «Азорка и Земирка, или два шпица», потом она ищет немного блох за ухом у Шарика и выходит в сени обругать Портоса. Спит она у Саши, со всеми учтива. Вечером чинит свое белье — на диване в гостиной.
Прощай.
Liebe Malvida,
Berge… berge… Riflehorn und Matterhorn… Jungfrau à la glace et à la neige… Sonne! Wonne!.. Und wir unten am Leman (ohne den Lehman zu sehen). Ich warte nur auf ihren Zurücktritt nach Bern um einen langen Brief zu schreiben — über Olga. Ich muss aber früher von Ihnen eine serieuse Rapporte haben —
82
votre impression, mit Schattenseiten, Skeptizismus und Unbarmherzichkeit.
Adieu.
Montag 154 [154].
70. H. П. ОГАРЕВУ
23 (11) июня 1865 г. Берн.
Пятница — Берн — Schweitzerhof.
153[153] происшествий и прибытий (франц.). — Ред.
154[154] Любезная Мальвида,
горы… горы… Рифлегорн и Маттергорн… Юнгфрау во льду и снегу… Солнце! Блаженство!.. А мы внизу у Лемана (не видя Лемана). Я жду только вашего возвращения в Берн, чтобы написать вам пространное письмо — об Ольге. Но раньше я должен получить от вас обстоятельное донесение — ваше впечатление, включая теневые стороны, скептицизм и безжалостность.
Понедельник (нем. и франц.). — Ред. Прощайте.
В Берн мы приехали в 72 5-го — тотчас явился Дардель, а в 7 Фрёлих. Несмотря на то что он говорит а la Kinkel — он замечательный человек, педагогия сделала страшные успехи — и преподавание здесь чуть ли не передовое. Для музыки особое устройство — вроде консерватории под руководством Франка, — частные уроки не дозволяются, кто хочет учиться — учись в самом деле. Пирогов остался доволен до того, — что из Петербурга прислали смотрителя Смольного монастыря, а из Гелсингфорса на казенный счет пять финляндок. Фрёлих принялся так серьезно — что с Ольгой сам говорил и расспрашивал. Ее ответами я очень доволен — она отвечала просто и знает больше, чем Мал<ьвида>, что она ничего не знает. Фр<ёлих> сказал мне: «Девочка, которая имеет столько внутренной грации, пойдет вперед. Если Мечник<ову> можно было уладить — то тут и говорить нечего». Он вообще ею очень доволен. Надобно сказать к тому же, что и всю дорогу она вела себя превосходно.
На нее, кажется, подействовало то, что ее считают каким-то скорпионом. А потому — чувства этого не следует больше развивать, потому что это под конец понравится. Сегодня она с Мал<ьвидой> идут на три часа в школу. — Экскурсии перед экзаменом не будет, но потом, я уговориваю Мейз<енбуг> остаться (Мейз<енбуг> ведет себя не хуже Ольги) — ей больно и досадно, но ей ясна польза. Все уладим.
Пишите скорей. Мне некогда — иду к Адолфу Ф<огту> и другим. Буду писать подробно.
Как кончилась поездка in die Ferne?155[155]
У меня при выезде из Женевы попало что-то в глаз — это что-то я довез до Берна со слезами и воспалением. Дардель выворачивал глаз — дул и решил оставить натуре.
83
Письмо это пишу всем.
Целую Тату, Лизу — а Сашу вперед поздравляю (с рожденьем).
Прощайте.
71. А. А. ГЕРЦЕНУ
26—27 (14—15) июня 1865 г. Берн
Саше
1- е. Объяснение по части прусского короля и Данича.
Огар<ев> пишет, что Чернец<кий> требует материала для «Колок<ола>», который выйдет 15 июля, потому что у Данича нет занятий.
Я пишу на это: мы иногда работаем на прусского короля (значит по-франц<узски> — на вздор, travailler pour le roi de Prusse), но не для того, чтоб занимать Данича.
О вы, мудрецы!
2- е. Какой-то итальянец мне предложил корреспонденции из Италии — я ему отвечал, что не помещаю никаких корреспон<денций>, кроме из России.
3. Неужели в газетах (русских) ничего не было достойного присылки?
4. Губка забыта, и я всякий день утром сержусь.
Едем с Черкесовым за город, т. е. на Гисбах. Дело остановилосьv[e] за запиской Фрёлиха.
Скажи Огареву, что я Черкесова пробирал всем на свете — смеялся над ним, ругался, — ничего, как к стене горох. Но деньги он отдаст, за это отвечаю и я. Даже в случае смерти — он сделал распоряжение.
72. ЛИЗЕ ГЕРЦЕН
27 (15) июня 1865 г. Берн.
27 июня 1865.
Вот ты и сравни Вевей — Jungfer Lieschen — с Берном: видишь, какие статуи, и горы, и медведи. Я знаю об тебе все подробности, как ты была у Madame Lion, мне и Черкесов все рассказал, и Тата Ольге написала. Я был очень рад. Какой же ты мне приготовишь сюрприз к приезду? Ольга всякий день в школе — там одна очень милая русская девушка, ее здесь зовут Bárbara, а я ее окрестил в Ваву (это не «baby», a Vava). Ольга с ними со всеми подружилась. Что делает Шарик? и что Линда?
84
Кланяйся маме, побрани ее, что мало пишет. Кланяйся Тате, а Саше отдай вложенную записку.
До завтра, т. е. завтра буду писать папе Ага.
Ольга и Малвида целуют тебя.
73. Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ
Natalie, отдай Лизе приложенную записку — я так прав насчет Ольги, что она меня просила не читать, потому что много ошибок. О святое неуменье наше обращаться с детьми! Тата, ты и сама Мейзенбуг могли бы сделать много. Фрёлих сделает за нас. Главная вина на мне.
Что здоровье Огар<ева>? Звонят.
74. А. А. и Н. А. ГЕРЦЕНАМ
28 (16) июня 1865 г. Берн.
Середа.
Schweizerhof.
Саше или Тате
Увлеченные Черкес<овым>, ездили в Гисбах и проезжали через Интерлакен, не заезжая к Долгор<укову>, — от него надобно это скрыть.
Дела наши немножко здесь идут туманнее. Как необыкновенно полезно, что я здесь сам. Школа хороша и могла бы отлично faire notre affaire156[156], но локаль, содержание и присмотр у Фрёлиха никуда не годится. Скверно кормят детей, скверно содержат — они тайком пьют чай зимою, чтоб отогреться, комнаты нетопленные — я не возьму ни на свою совесть, ни на свою любовь к Ольге ее так бросить. Вот тебе и подводный камень, и без Мейзенбуг ничего не сделаешь. А ей, кажется, хотелось бы сразу переменить, решившись. Немецкое скряжничество мне было уже известно из спора одной русской дамы с гейдельбергским содержателем. Я хочу завтра добиться ультиматума для того, чтоб в субботу ехать (а если можно, в пятницу в ночь), — думаю даже остановиться в Лозанне и там взглянуть на школы.
Не странно ли, Ольга всех больше хочет остаться, но это из камрадерии.
Она продолжает себя вести превосходно — и притом не только когда одна с нами, но и с двумя девочками. (A propos, Надя — зверь, и опасный.)
Добрейшая планта Черкесов сейчас уехал в Russland — он еще юн и млад. К жене Касаткина он писал длинное письмо.
Путешествие наше, очень удачное, пусть описывает Ольга;
что делала Мальвида с горами, и особенно когда добралась до Jungfrau, это нельзя себе представить. Ольга унимала ее, но горы велики, снегу много — и инструмент восторга велик.
Я Ольге отпустил 5 фр. на покупки швейцарских вещей, она тотчас купила для miss Turner (которую она очень любит) и Лизы какой-то вздор, на что и вышло 3 фр.
Левицкие едут завтра из Парижа — я им буду телеграфировать.
Завтра подробности. Если успеете, доставьте адрес Жуковского в Лозанне.
Скажите Тхоржевскому, чтоб он передал 50 фр. Жихоне и сказал бы, что я никогда не авансирую ничего в долг, но прошу его их принять.
Книги получил.
75. Н. П. ОГАРЕВУ и Н. А. ТУЧКОВОЙ-ОГАРЕВОЙ
29 (17) или 30 (18) июня 1865 г. Берн.
Ага и Natalie
Что я могу писать это письмо и тебе, и тебе — само собою великий шаг вперед. Я сильно не в своей тарелке. Конечно, и твое письмо несколько способствовало, Огарев, к тому. Неправ и ты в призыве меня к гуманности, ни ты, Natalie. Гуманность, заметил еще Белинский в 1847 году, — основа моего характера; оттого-то все негуманное меня раздражает больше преступного. Украдь у меня кошелек, я подосадую —
